Князья, не принадлежавшие к царствующему дому, и графы (вместе с женами и незамужними дочерями) титуловались «ВАШЕ СИЯТЕЛЬСТВО», светлейшие князья — «ВАША СВЕТЛОСТЬ». Официально жену всегда титуловали так же, как мужа. Отец Веры Павловны в «Что делать?» Н. Г. Чернышевского говорил домохозяйке, вдове действительного статского советника, после каждого слова «ваше превосходительство». Прислуга титулует Анну Каренину «ваше превосходительство», как и мужа.
Вышестоящие по службе обращались к подчиненным со словом «ГОСПОДИН» с добавлением фамилии, либо чина или должности. Князей, графов и баронов равные им по положению в обществе называют просто этими титулами (особенно в неофициальной обстановке), без формулы титулования. Даже графиня Ростова в «Войне и мире» говорит мужу «послушай, граф». «Князь, князь! Назад!» — кричит княгиня Тугоуховская мужу, когда он направился было к Чацкому.
Сильвио в «Выстреле» Пушкина обращается к графу и графине прямо по титулу, тогда как рассказчик — «неровня» — даже в домашней обстановке говорит им «ваше сиятельство» и только раз обращается к жене графа словом «графиня».
Все эти нюансы теперь не бросаются в глаза, прежде же они играли немалую роль в оценке персонажей и их взаимоотношений.
В служебной обстановке царская бюрократия строго следила за неукоснительным соблюдением правил обращения, формально укреплявших пронизывавшую все общество иерархию.
Частое употребление формул титулования делало живую речь тяжеловесной и труднопонимаемой. Когда Гринев в «Капитанской дочке» спрашивает вахмистра о причинах своего ареста, тот отвечает: «Не могу знать, ваше благородие… Только его высокоблагородие приказал ваше благородие отвезти в острог, а ее благородие приказано привести к его высокоблагородию, ваше благородие». Тут явная пародия на «уставный язык» усердного служаки, по форме же — все правильно.
«Слово-ер-с»
Частое повторение в речи слова «сударь» свидетельствовало об уважении к называемому. Отсюда родилось знаменитое «слово-ер-с», которым преисполнена речь персонажей дореволюционной литературы, то есть прибавление к словам звука «с», сокращения от «сударь».
Почему же это «с» называлось «слово-ер-с»? В старославянской азбуке буквы имели словесные обозначения «а» — «аз», «б» — «буки», «в» — «веди»; отсюда и «азбука», по первым ее буквам. Словесным обозначением буквы «с» служило «слово»: «ъ», который ставился в конце слов после согласных, назывался «ер», а «с» в конце лишний раз напоминала об источнике «слово-ер-с» — сжавшемся до единственного звука обращения «сударь».
Когда-то «слово-ер-с» было распространено и в речи дворянства как выражение уважительности прежде всего к старшим. Одним из признаков гордого и независимого поведения молодого Евгения Онегина в среде соседей-помещиков был отказ от «слово-ер-са». За это он был решительно осужден местным дворянством как неуч и сумасброд: «Все да да нет; не скажет да-с / Иль нет-с». Зато у почтительного Молчалина «слово-ер-с» не сходит с языка: «да-с», «я-с», «к нам сюда-с» и т.д. Даже Фамусов, заискивая перед Скалозубом, употребляет «слово-ер-с».
«Слово-ер-с», или, как иногда его называли, «слово-ерик-с», в представлении старых дворян свидетельствовало о сохранности «добрых традиций» старины, патриархальности и почитании старших. «Слово-ерик-с пропало, — говорит консерватор и крепостник Калломейцев в «Нови» Тургенева, — и вместе с ним всякое уважение и чинопочитание!»
Однако оно не пропало вовсе, а только исчезло из речи образованных дворян, перейдя к купечеству, мещанству, мелкому чиновничеству, прислуге.
Униженный и прибитый штабс-капитан Снегирев в «Братьях Карамазовых» Достоевского, представляясь, говорит: «Скорее бы надо сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирев, ибо лишь со второй половины жизни стал говорить словоерсами. Слово-ер-с приобретается в унижении».
Помните эпиграф к 6-й главе «Пиковой дамы» Пушкина:
«— Атанде!
— Как вы смели мне сказать атанде?
— Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!»
Этот разговор за карточным столом говорил современнику многое: атанде — карточный термин, означающий «подождите, ход сначала сделаю я». Вероятно, без «слово-ер-са» он звучал несколько грубо, вроде простого «подождите», из-за чего скромному участнику игры приходится извиняться перед «превосходительством» — генералом.
Было бы неверным считать «слово-ер-с» исключительно выражением почтительности. К концу XIX века в среде интеллигентных мужчин «слово-ер-с», употребляемое умеренно, стало средством усиления эмоциональной выразительности речи, признаком некой, подчас иронической, официальности. Так, доктор Астров в «Дяде Ване» Чехова говорит Войницкому, с которым он на равных, со «слово-ер-сами»; «слово-ер-с» употребляют и Соленый в «Трех сестрах», и многие другие персонажи чеховских произведений без всякого раболепия.
Весьма любопытно, психологически тонко и убедительно построена беседа-допрос Раскольникова в «Преступлении и наказании» Достоевского. Следователь Порфирий Петрович, дабы придать разговору с подследственным доверительный, полуофициальный характер, часто употребляет «слово-ер-с», Раскольников, будучи в неравном положении, — ни разу. «Вы и убили-с», — так спокойно-вкрадчиво Порфирий Петрович заканчивает разговор, как бы смягчая этим «слово-ер-сом» напряженность ситуации.
С Октябрьской революцией 1917 года, уничтожившей декретом чины, сословия и связанные с ними формулы титулования, стихийно, без всяких указов умерло и «слово-ер-с». Сохранилось оно на некоторое время в устах старой профессуры, ученых и врачей, в качестве добавления к некоторым служебным словам: ну-с, да-с, вот-с, так-с, как бы придавая речи отнюдь не подобострастность, а некую солидность и барственность.
Иные формы обращения
Нелегко было человеку неграмотному, неимущему разобраться и обилии формул титулования, часто сложных и труднопроизносимых. Не знающие чинов и знаков различия простолюдины предпочитали поэтому обращаться к барам запросто: БАРИН, БАРЫНЯ, БАТЮШКА, МАТУШКА, СУДАРЬ, СУДАРЫНЯ, к девицам — БАРЫШНЯ, к барчукам — СУДАРИК.
Наиболее почтительной формой обращения к барину было «ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ», независимо от его чина.
Если непременно требовалось титулование, то сложное слово часто искажалось, стягивалось: вместо высокородие, высокоблагородие произносилось «СКОРОДИЕ», а насмешливо, разумеется, за глаза «СКОВОРОДИЕ». В рассказе Л. Толстого «Утро помещика» крестьяне величают князя Нехлюдова вместо «ваше сиятельство» просто «ВАСЯСО»; иногда произносили и «ВАСЯСЬ». Бытовала и такая условно-универсальная форма обращения к барам, как «ВАШЕСТВО»: дескать, вежливость соблюдена, а что имеется в виду — понимай, как хочешь.
Сатин в «На дне» Горького говорит неудачно сплутовавшему в карты Барону «ваше вашество», но это уже насмешка, напоминание о былом величии аристократа, ставшего шулером.
В «Казаках» Л. Толстого и некоторых других произведениях писателя можно услышать из уст солдат стяженное обращение «ВАШЕ БРОДИЕ» и даже «ВАШ-БРОДЬ», заменяющее громоздкие «ваше благородие» и «ваше высокоблагородие».
Внимательный читатель вправе спросить: а к кому обращались с такими часто встречающимися в устах малообразованных людей словами, как «ВАША МИЛОСТЬ» и «ВАШЕ СТЕПЕНСТВО»?
Обе формулы — неофициальные, никакими законами не предписанные. Со словами «ваша милость» чаще обращались к дворянину-помещику или начальнику. «Бьем челом вашей милости», — так начинают свою жалобу на городничего купцы, пришедшие к Хлестакову в «Ревизоре» Гоголя. В «Воскресении» Л. Толстого старик-крестьянин обращается к помещику «ваша милость».
Словами «ваше степенство» обычно обращались к купцам. Так, например, титулуют дворник Грознов своего хозяина-купца в комедии Островского «Правда хорошо, а счастье лучше», трубач, пришедший «лечить» игрой на трубе горьковского Булычева, и т.д. Реже в таких случаях говорили «ваша честь».
Великий знаток русского быта Лесков в статье «Пресыщение знатностью» о надписях на конвертах отмечает: «Пишут купцам: „его чести“, „его милости“, „его степенству“ и даже пишут „его высокостепенству“, а когда просят от них „корму“, тогда титулуют их „высокопревосходительством“.
Зато обращение привилегированных сословий к низшим было самым пренебрежительным, в особенности к крепостным — только по имени, и то в пренебрежительной форме. Официантов подзывали словом «ЧЕЛОВЕК»; произнесенное сквозь зубы, это звучало «челаэк!».
В рассказе Тургенева «Два помещика» Мардарий Аполлонович зовет слуг: «Мишка! Юшка!» Оказывается, что Юшка — «высокий и худощавый старик лет восьмидесяти».
В.Г. Белинский в своем знаменитом письме по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» Н. Гоголя с гневом и горечью писал о николаевской России как о стране, «где люди торгуют людьми», стране, «где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Степками, Васьками, Палашками…» Эти формы имен носили тогда откровенно унизительный оттенок.
Такие «клички» оставались и много позднее отмены крепостного права. В «Тихом Доне» М.А. Шолохова в имении Листницкого работает конюх Сашка. «До сплошных седин дожил старик, но Сашкой так и остался. Никто не баловал его отчеством, а фамилии, наверное, не знал и сам старый Листницкий, у которого жил Сашка больше двадцати лет».
Читая классиков, мы едва ли не на каждой странице наталкиваемся на забытые и полузабытые слова, обозначающие термины родства, различные виды обращений. Будем внимательны и к этим деталям.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
МЕРЫ И ВЕСА
Меры длины
До введения в 1925 году метрической системы мер и международной системы единиц в России действовали так называемые русские меры, которые постоянно встречаются в произведениях дореволюционной литературы. Нередко эти термины при чтении не вызывают у современного читателя никакого определенного представления.
Очень полезно разобраться и в них. Начнем с мер длины.
Слово «ВЕРШОК» знакомо каждому — нечто короткое, незначительное. О человеке незрелом, малыше до сих пор говорят: «От горшка два вершка». Слово происходит от «верх», то есть росток, всход — стебелек, пробившийся из земли. Мера вершка равна приблизительно 4,45 см.
Отправляясь к старухе-процентщице, «чтобы подвесить топор к пальто изнутри, Раскольников из рубашки выдрал тесьму в вершок шириной и вершков в восемь длиной». Такая тесьма тяжелый топор удержала (роман Достоевского «Преступление и наказание»).
Гринев, пишет Савельич его родителям, «ранен в грудь на полтора вершка», то есть более чем на шесть с половиной сантиметров.
О каторжниках в «Записках из мертвого дома» Достоевского: «На спине у каждого вышит черный круг вершка два в диаметре», то есть 9 сантиметров.
В романе «Воскресение» Л. Толстого в дверях тюремных камер «дырочки-глазки — в полвершка в диаметре».
Все это понятно. Но почему же тогда в «Муму» Тургенева о глухонемом богатыре дворнике Герасиме говорится, что он был «мужчина двенадцати вершков роста»? Стало быть, рост Герасима едва превышал полметра?
Но такая «несуразность» встретилась не только у Тургенева! Вот и в «Идиоте» Достоевского читаем о том, что в компании Рогожина явился «какой-то огромный, вершков двенадцати, господин».
Рослая сестра старухи-процентщицы Лизавета в «Преступлении и наказании» была «по крайней мере, восьми вершков росту».
В этом же романе Раскольников насмешливо называет своего приятеля, долговязого Разумихина, влюбленного в Дуню, «Ромео десяти вершков росту».
В «Сказке для детей» Лермонтова о величавом старике — хозяине большого дома говорится: «Он ростом был двенадцати вершков».
Двенадцати— и пятнадцативершковые гиганты обнаруживаются в русской литературе в изобилии. В «Что делать?» Н.Г. Чернышевского: «Никитушка Ломов, бурлак, был гигант 15 вершков росту, весил 15 пудов». О Головане, герое рассказа Лескова «Несмертельный Голован», узнаем: «В нем было, как в Петре Великом, пятнадцать вершков».
В чем тут секрет?
Дело в том, что в старину рост человека часто определялся в вершках свыше обязательных для нормального человека двух аршин (то есть 1 м 42 см). Таким образом, рост Герасима в «Муму» постигал 1 метра 95 см, рост Никитушки Ломова почти 2 м 09 см и т. д. Остальные примеры нетрудно перевести в сантиметры с помощью несложных арифметических действий по формуле: вершки в сантиметрах плюс 142 см.
В пьесе Горького «Мещане» машинист Нил притворяется, что не знает этого общеизвестного в те времена правила. Издеваясь над Еленой, которая хвалится тем, что муж ее «был двенадцати вершков роста», Нил замечает: «Он был так низок?» Современному зрителю смысл этой насмешки уже неясен.
Это же правило касалось и роста лошадей. «Лошади были крупные, четырехвершковые», — пишет С. Т. Аксаков в «Детских годах Багрова-внука». Разумеется, это не значит, что рост их равнялся 18 сантиметрам.
ПЯДЬ равнялась расстоянию между концами растянутых большого и указательного пальцев. Конечно, у разных людей это расстояние было разным, мера пяди не могла быть точной. Договорились, чтобы пядь принимать за 4 вершка или за четверть аршина, но в практике эта мера применялась редко. Поэтому слово «пядь» и его вариант «пядень» в литературе встречается не в прямом, а в переносном значении, например, в поговорках «семи пядей во лбу», то есть высоколобый, очень умный, «ни пяди не уступлю» — не уступлю даже в самом малом и т.п. В драме А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» Борис Годунов говорит: «Королю ни пяди / Не уступили русской мы земли». Пугачев в «Капитанской дочке» Пушкина восклицает: «Кто из моих людей смеет обижать сироту?.. Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет».
Гораздо шире была распространена такая мера длины, как АРШИН, равный 16 вершкам (четырем пядям), или 71 сантиметру. Слово было заимствовано у татар, в чьем языке означает локоть как меру длины. Знание длины аршина в сантиметрах поможет представить нам многие описания у классиков.
«Молодые отпрыски, еще не успевшие вытянуться выше аршина, окружали своими тонкими, гладкими стебельками почерневшие, низкие пни» (Тургенев. Касьян с Красивой Мечи).
У Некрасова: «Наши реченьки водой / Налились на три аршина» — половодье весьма значительное.
У Пушкина в «Сказке о царе Салтане» о царевиче Гвидоне сказано: «Сына Бог им дал в аршин». Тут, конечно, сказочное преувеличение: рост новорожденного ребенка редко превышает 55 см.
Мать Смердякова («Братья Карамазовы» Достоевского) «была очень малого роста девка, „двух аршин с малым“, как умилительно вспоминали о ней после ее смерти многие из богомольных старушек… города».
Сейчас ткань в магазинах отмеряют метровой линейкой, до революции меряли линейкой длиной в аршин с нанесенными на ней делениями — вершками. Такая линейка тоже называлась аршином. Отсюда выражение «как аршин проглотил» — о человеке, который держится неестественно прямо. «На свой аршин мерить» — оценивать что-либо по собственным критериям. О том, что аршины-линейки бывали разной длины, свидетельствует и рассказ Горького «Нилушка», где торговец Вологонов «стучит в переборку обмызганным аршином, в котором не более пятнадцати вершков». Теперь мы твердо знаем, что законная длина аршина — 16 вершков.
В «Господах Головлевых» Салтыкова-Щедрина говорится, что в имении Головлевых «караси больше чем в пол-аршина есть» — явное преувеличение. А пастух в рассказе Чехова «Свирель» хвалится: «В нашей Песчанке, помню, щука в аршин ловилась…»
Помните сцену скачек в «Анне Карениной»? Там препятствия на ипподроме — запруженная река в три аршина шириною, канавка с водою в два аршина… При скачке через канавку Вронский сделал неправильное движение, повлекшее его падение с лошади.