Мое милое детство - Лукашевич Клавдия Владимировна 11 стр.


— Ну вот, наконец-то, и дедушкины ребятишки идут.

Мы замирали от волнения… Ребята застенчиво входят в комнату, а впереди них двигается прекрасная золотая звезда… Она на высоком древке, кругом золотое сияние — дрожит и переливается… А в середине — изображение Рождества Христова.

— Видишь, Лида, там Христос родился, — указываю я сестре на звезду.

— Вижу… Это дедушка нарисовал… Знаю…

Нам казалось, что дедушкины мальчики пели как-то особенно громко и стройно… Знакомые приветливые лица «босоногой команды» улыбались нам с сестрой… А мы стеснялись и прятались за няню, за маму.

Дедушкиных мальчишек оделяли, конечно, щедрее других. Их даже поили горячим сбитнем… Как они бывали рады и долго вспоминали об этом!

* * *

В первый день Рождества несколько омрачалось наше радостное настроение… Мы не знали, будет у нас елка или нет…

— Мама говорит, что не будет…

— А почему она смеется? — взволнованно говорю я сестре. — Отвернулась и засмеялась…

— Она всегда смеется…

— А почему дверь в их комнату закрыта? И елкой пахнет!..

— Мама сказала, что там был угар [43]… И комнату проветривают… Холодно там.

Рассказ про угар похож на правду, и начинаешь ему верить. Все-таки волнение не покидает нас. И мы таинственно советуемся:

— Можно подглядеть в щелочку.

— Нет, нянечка говорила, что нехорошо в щелку подглядывать.

Но искушение бывало так велико, что мы украдкой подглядывали в щелочку… И видели что-то прекрасное, сверкающее, зеленое… Похожее на елку…

Бывало, в своем уголке мы уже играем в «Христославов», устроим из какого-нибудь цветка куклам елку. Но когда придут бабушка и дедушка с тетями и принесут в руках пакеты, то надежда снова наполнит наши сердца… Вскоре тетя Манюша займет нас рассказом… Заслушаешься и забудешь на время об елке… Вдруг мама запоет что-нибудь веселое… И нас торжественно подведет к закрытой комнате. Дверь распахнулась, и там сияет огнями елка.

Не знаю, хорош ли был старинный прием внезапно радовать детей елкой… Восторг бывал так силен, что дух захватывало от радости. Стоишь долго, рот разинув, и слова не можешь сказать. Глаза сверкают, щеки разгорятся, и не знаешь, на что смотреть… А мама с папой схватят за руки и начнут кружиться вокруг елки с песнями.

Елка наша бывала скромная, маленькая, но убранная красиво, с любовью. Под елкой лежат подарки… Каждый чем-нибудь порадует другого… Тетеньки вышили нам передники… Бабушка сшила по мячику из тряпок… Папа с дедушкой сделали скамейки; мама нарисовала картинки… Няня одела наших кукол… Мы тоже всем сделали подарки: кому стихи, кому закладку, кому связали какие-то нарукавнички… Все было сделано по силам и с помощью няни. Взрослые, особенно мама и тетеньки, с нами пели и плясали кругом елки… Было весело…

Но, к сожалению, в раннем детстве на наших елках и праздниках никогда не бывало детей; у нас совсем не было маленьких друзей…

Помню, как-то раз няня привела детей прачки и посадила под елку. Сначала мы думали, что это огромные куклы… Но когда рассмотрели, то не было предела восторгу и радости. Мы не знали, как и чем занять, повеселить и одарить наших друзей…

Ребенок всегда рвется к обществу своих сверстников, к детским интересам и играм с товарищами. И кажется, та наша елка, когда у нас были в гостях дети прачки, была самая веселая и памятная.

* * *

Совсем другие елки бывали у дедушки… На них бывало слишком много детей.

Мы приходили в неописуемый восторг от дедушкиной елки. В маленькой квартирке серого домика скрыть само деревцо было невозможно… И мы его видели заранее — разукрашенное затейливыми цепочками, фонариками, звездами… Все это дедушка клеил сам, и ему помогали папа и мама…

Но, кроме елки, на рождественском празднике нас и ребят «босоногой команды», которых в кабинете дедушки набиралось человек 12–15, всегда ожидал какой-нибудь сюрприз, который нас радовал и увлекал не менее елки.

Наш затейник дедушка делал удивительные вещи: ведь он был мастер на все руки. «Что-то покажет нам дедушка? Что он еще придумал?!» — волновались мы с Лидой. Нас и других гостей отправляли в кухню, а в кабинете слышался шепот нетерпеливых голосов. Дедушка шел в зал и там сначала звонил в какие-то звонки, затем в свистульку кричал петухом… После садился за фортепиано и сам играл старинный трескучий марш…

Под этот марш мы выходили из кухни, а мальчишки — из кабинета. Их обыкновенно выводила мама или наш отец. Мы все под дедушкин марш обходили елку и садились на приготовленные скамейки..

Сразу же начиналось представление. Каждый год оно бывало различным: однажды дедушка устроил кукольный театр, и все его бумажные актеры говорили на разные голоса, кланялись, пели, танцевали, как настоящие… В другой раз он показывал фокусы… При этом у него на голове была надета остроконечная шляпа, а на плечах — черная мантия с золотыми звездами.

Наивные зрители были поражены, как это у дедушки изо рта появляется целый десяток яблок, из носа падают монеты, исчезает в руках платок и т. п. Мы все считали его великим фокусником.

Но лучше всего дедушка устраивал «туманные» картины. При помощи нашего отца он сам сделал великолепный волшебный фонарь, сам нарисовал на стеклах массу картин: это были вертящиеся звездочки, прыгающие друг через друга зайчата. При этом все показываемые картины старик пересыпал рассказами и прибаутками, шутками.

Все, конечно, покатывались от смеха, особенно мальчики.

После представления шло веселье вокруг зажженной елки. Дедушка играл свой марш, и ребята маршировали, а под конец даже плясали…

Помню, что всех ребят, как и у нас, поили горячим сбитнем и чем-то угощали…

Каким светлым лучом бывал этот праздник в сереньком домике для ребят горькой бедноты, которые попадали на елку «советника»! Она им снилась целый год и блестела еще ярче, чем та рождественская звезда, которую клеил им дедушка и с которою они славили Христа.

XI. Дедушка заболел

Мы подрастали, набирались «уму-разуму», как говорила няня.

Но старушка наша что-то слабела, старилась… То вдруг пошатнется она на ровном месте, то присядет с посудой и полотенцем в руках и дышит тяжело-тяжело. Вдруг неожиданно задремлет и выронит из рук работу. Подбежишь к ней в тревоге и спрашиваешь:

— Нянечка, милая, любимушка, что с тобой?

— Стара становлюсь, детушки… Все из рук валится… Никуда не годится ваша нянька… Надо ее в починку, в богадельню. Там таких старух хорошо чинят.

— Нет, нет, не отпустим тебя никуда! — кричали мы с Лидой и обхватывали няню с обеих сторон.

— Не хочу я, чтобы ты шла в богадельню, — говорила я сквозь слезы и начинала горячо целовать няню и всхлипывать.

— Ну, полно, полно тебе, моя Беляночка. Я пошутила. Никуда я не уйду.

Непосильная работа надломила силы няни. Да и то сказать — годы ее были не малые: более 80-ти лет. Няня стала прихварывать и даже часто ложилась на свой кожаный диван, чего с ней ранее не бывало. Она почти не разговаривала со мной, не ласкала, не голубила, как прежде, не шила нам кукол, а главное, была молчалива, точно она задумала какую-то думу.

— Нянечка, ты меня не любишь, — упрекала я ее.

— Нет, люблю, мое золотце, моя Беляночка… Уж так-то люблю, что и не выскажешь.

— Отчего же ты меня сегодня только один раз поцеловала? И то некрепко… — с тревогой спрашивала я.

— Как же не крепко… Верно, и сил-то у меня нет, дитятко, оттого и не крепко, — возражала няня.

А в мою душу закрадывалось подозрение: что-то задумала, что-то скрывала няня.

Однажды мы с Лидой притаились в столовой в уголке и играли в куклы. Мама с папой сидели у себя в комнате и чем-то занимались.

Вдруг мы заметили, что наша няня, пошатываясь, прошла в комнату родителей. Она, наверно, нас не заметила. Дверь была приоткрыта. И мы невольно подслушали весь разговор.

— Клавденька, дорогой мой барин, я не могу больше жить у вас… Нет сил… Нет здоровья, — сказала няня.

Я насторожилась и замерла в ужасе.

Папа и мама стали уговаривать и упрашивать нянечку. Они говорили, как они ее уважают, ценят, любят, как родную… Что они возьмут ей в подмогу еще прислугу, будут беречь няню, просят ничего не делать… Только умоляют не уезжать.

— Нет, нет, не могу… Не просите… Похлопочите скорее отвезти меня в богадельню. Не могу, мои милые господа… Не просите… Тяжело мне самой. Это моя последняя просьба.

В комнате наступило затишье. Слышались всхлипывания; я не могла двинуться и вся дрожала.

— Успокойся, нянюшка, все сделаем, как хочешь… Как тебе лучше… Успокойся, — сказал папа.

— А как же Клавдя? Разве перенесет она эту разлуку? — проговорила плача мама.

Упоминание моего имени молнией пронеслось по моему существу. Не помня себя, в исступлении бросилась я в комнату родителей, обхватила няню и неистово закричала:

— Не пущу! Не пущу! Ты не смеешь уйти от меня!

Все плакали… Сколько нежных слов, сколько утешений, сколько ласк излила тогда няня…

Она утешила, успокоила меня, но ненадолго… Решение ее было бесповоротно. Родная наша старушка, отдав нам всю свою жизнь, и на закате дней своих не хотела принести ни забот о ней, ни хлопот, ни расходов.

Я ходила за нянечкой по пятам, а она все напоследок учила.

Тетя Манюша после мне рассказывала, что няня всё делала обдуманно и чувствовала, что ей надо уехать. Она говорила:

— Тяжело мне было Беляночку от ласки отучать… Только так лучше: ей надо в новую жизнь без меня идти… Легче ей так…

Тяжело остаться без ласки ребенку, и не отучила меня нянечка от нежности. Она часто говорила нам:

— Детушки, я стара теперь, часто хвораю. И не могу тут поправиться. Расстраиваюсь, что все не так идет… А в богадельне я скоро поправлюсь и вернусь к вам, моим птичкам, опять здоровая…

— Нет, не пущу в богадельню. Возьми и меня с собой, — упрямо твердила я и заливалась слезами.

Но няня шла неуклонно к своему решению.

Она точно к чему-то готовилась; чинила наше белье, все прибирала, приводила в порядок весь дом.

В кухню к нам переехала от бабушки Дуня. Так желала мама. И няня стала ее учить… Они все убирали, мыли, и няня часто сердилась на ее глупость.

— Нет, все не по-моему. У молодых-то ветер в голове ходит. Они господское добро беречь не станут. Не глядели бы мои глаза на все. Тяжело…

— И чего ты, Матвеевна, вечно все ругаешься, я же стараюсь, — грубо отвечала Дуня…

Мы с Лидой поражались, как она смела так отвечать нашей нянечке…

Между тем няня не уставала приготовлять меня к разлуке; часто по вечерам она садилась со мной рядом на кожаном диване, обнимала и говорила:

— Ты теперь большая, моя Беляночка, умница, мое золотце, мое сокровище. И должна пример Лидиньке показывать, учить ее уму-разуму. Если ты будешь послушная да благонравная — станут все твою няньку хвалить. Скажут, как она хорошо своих девочек вырастила. И няньке честь будет…

Я слушала все это, затаив дыхание.

— Я теперь уже старая, все забываю, и сильно мне неможется, — продолжала няня. — Надо мне полечиться и поправиться. Вот твой папенька и маменька мне великую подмогу оказывают: хлопочут за меня в богадельню. Там старухам хорошо, спокойно, их берегут, вылечивают… Попасть туда очень трудно. И ты, моя Беляночка, отпустишь свою няньку, если хочешь ей добра.

— Нет, не пущу. Ни за что не пущу… — отвечала я и начинала рыдать.

Назад Дальше