Они сидели на полу у Варвары в комнате, горела только настольная лампа, и полумрак совершающегося Катиного падения был уютным и ласковым Пили пиво, Кате казалось, что хуже ей уже быть не может, и от этого было очень весело Они выпили много – целая батарея пивных банок выстроилась от стола до дивана, курили на балконе – у Вари был четырнадцатый этаж, поэтому Катю, с легкой и звенящей от выпитого головой, не покидало ощущение, что она парит между небом и землей
Окурки летели вниз падучими звездами, Катя следила за красненькими огоньками, как они гаснут, не достигнув земли, где-то в районе восьмого этажа, роняя иногда веселые искорки; было прохладно и моросил дождь, Варя принесла куртки с капюшонами, обе пьяно смеялись: похожи на ночной дозор.
Варя рассказывала, что встречается с мужчиной, ему уже за тридцать, конечно, продолжения быть не может, но пусть хоть так, так проще – и так странно она смотрелась в этом надвинутом на лоб капюшоне с мрачно горящими глазами, в самом деле – ночной дозор.
В голове у Кати был туман, она долго не могла найти даже дверь в ванную, и отчаяние куда-то ушло, единственное, что беспокоило – кончилось пиво Впрочем, пора было спать, а не идти за пивом: часы показывали уже половину пятого утра, а Варя вдруг вспомнила, что на следующий день запланированы какие-то неотложные дела.
Они уснули, привалившись друг к другу, на незастеленном диване, и Катя с пьяной слезой, прежде чем провалиться в хмельной сон, подумала – мне плевать на все, на всю свою жизнь, на все из прежнего. Просто наплевать
III
После той пьяной ночи с Варей стало понятно, что инициация совершилась. Наутро у Кати, конечно, болела голова и горло саднило от сигарет, но появившееся отчаяние придало ей вдруг необыкновенную легкость. Ей показалось тогда, что больше нечего терять, и, раз весь ее мир летел в тартарары, она смело могла лететь туда тоже.
Неизвестно, сколько бы было таких пьяных ночей, если бы Варя не встречалась со своим мужчиной и не переехала бы жить к нему.
Катя осталась одна
Впрочем, наверное, это было к лучшему
Ей хотелось как-то выразить бунт, переполнявший ее, и одновременно изжить боль, сигарет и пива было мало, душа требовала чего-то большего, она даже полезла на не раз выручавшие ее антресоли, достала коробку с Митиными вещами – страшную коробку с атрибутами неправославной Митиной жизни, которую мама собрала и спрятала, когда он окончательно ушел из семьи. Среди книг, тетрадей и прочих вещей были кассеты – музыка, страшная, иностранная, бесовская, тяжелый рок. Катя даже включила, дрожа, ожидая, что сейчас случится страшное, она сойдет с ума, послушала немного, а потом выключила – все-таки она еще не могла переступить, это было бы слишком Она вставляла другие кассеты – это уже был русский рок, «Алиса», Цой, Бутусов, они пели по-русски, можно было точно понять – сатанизм или нет, но музыка резала ухо, была слишком громкой, слишком вызывающей, пусть говорили, что Кинчев вроде как покаялся потом, стал православным, но у Кати-то были ранние записи, ничего христианского в них не нашлось – она послушала и отложила
Дни стояли теплые, даже душные, не в силах вынести ограниченность стен, Катя обувала разношенные кроссовки, бежала из дома и бродила по городу в поисках каких-то неведомых приключений Сильно исхудавшая, похожая на мальчика-подростка, она металась, не зная, куда деться, как излечить душу, как успокоить боль
Казалось, она была одна в этом огромном полупустом городе: еще не все вернулись из отпусков, еще не приехали с дач школьники, еще было вроде бы лето, но угасающее уже, с холодными ночами, и Катя бегала по пыльным улицам с растрескавшимся асфальтом, по пустынным дворам, где налетающий внезапно, уже по-осеннему, ветер гонял облетающие потихоньку желтые листья и скопившийся за лето мусор, – бегала без цели, лишенная покоя, как будто хотела убежать от самой себя.
За эти дни она весь центр Москвы обегала пешком, возвращалась домой к вечеру и, наскоро попив чаю, засыпала, мыслей в голове не было, глаза слипались – думать просто не оставалось сил.
Во время этих метаний она встретила на Арбате старых своих знакомых, так пугавших и восхищавших ее всегда, – неформалов, они сидели возле «стены Цоя», лениво перебирали гитарные струны, курили, и она вдруг подумала – вот если бы ей так! Если бы ей другую судьбу, если бы можно было стать уличным мальчишкой, хулиганом, панком или металлистом, выбрить полголовы, носить «косуху», перчатки с шипами, ругаться матом, пить водку и слушать рок, торчать у подъезда и орать под гитару похабные песни!
Ей вдруг захотелось куда-то в страшную компанию, ей хотелось стать такой же, как они – отверженной и свободной; все эти неформалы с их прическами, музыкой, одеждой давно очаровывали ее, притягивали к себе, в них была свобода, которой ей так хотелось и которой у нее никогда не было Она с детства уже привыкла измерять все понятием грех, оценивать каждый свой шаг как правильный и неправильный в глазах Бога Она не умела быть такой, как они, для этого нужно было вырасти на улице, а не в церковной ограде; поэтому компании и сомнительные знакомства притягивали ее, но приблизиться она никогда бы не решилась – она не умела говорить на их языке, и они в миг разглядели бы в ней православную девочку, которая даже ни разу не целовалась, да что там – только в восемнадцать лет (спасибо университету!) узнала, что матерные слова обозначают неприличные вещи: раньше она думала, что это абстрактный набор грубых звуков и произносить их неприлично именно из-за грубости звучания
Восхищаясь сомнительными компаниями издалека, Катя упала бы в обморок, если бы кто-нибудь из этих людей вдруг заговорил с ней – она бунтовала, да, но все же с оглядкой, немного понарошку, потому что в глубине души знала, что все-таки будет в конце расплата, она придет к отцу Митрофану и все расскажет, она опять начнет это все – храм, молитвы, исповедь, ведь она же не отказывалась от Бога и веры (нет-нет, она даже трясла головой при мысли об этом), она пока еще была на этом берегу и не собиралась переходить черту Она ведь так и не послушала самое «сатанинское» – иностранную музыку, только один раз включила и тут же выключила – нельзя, нельзя, ведь потом надо будет каяться, потом, потом, может быть, даже осенью, а сейчас у нее «каникулы», сейчас еще можно
IV
Родители вернулись с дачи, и их молчаливое противостояние с дочерью продолжалось – они были такие земные, конкретные и шумные: разгрузи сумки, помой посуду, почисть яблоки – будем варить варенье, разбери вещи, развесь белье, двигайся быстрее А Катя еле сдерживалась, еле терпела – так ее раздражала вся эта суета, громыхающие кастрюли, топот, ритуальное какое-то омовение Ани и Ильи перед школой, запах отглаженной формы, агрессивно-пышных дачных астр и новых школьных тетрадей; все постоянно носились туда-сюда, казалось, что в квартире человек десять, Кате же хотелось накрыться с головой одеялом и перестать для всех существовать.
Сентябрь начался с дождей, не обещая бабьего лета, сразу стало холодно и уныло. Катя уже не бегала никуда, не металась – она впала в апатию, сникла: отчаяние, которое поначалу было легким и будоражило, стало тяжким и мрачным. По вечерам она все больше сидела или лежала на полу в своей комнате, слушая, как соседи сверху бесконечно гоняют на полную громкость одну и ту же песню:
– Девушка Прасковья! Из Подмосковья! С грустью и тоскою снова одна!
Под этот заунывный мотив она бездумно чертила карандашом, бесконечно старательно штриховала, рисовала странные рисунки, причудливые фигуры без всякого смысла. Бессмысленное рисование ее отвлекало хоть немного Тяжелые мысли о том, как дальше жить, что делать с душой и верой, когда идти к отцу Митрофану и рассказывать всё, стали мучить ее беспрестанно, она как будто сбрасывала их на бумагу, но это удавалось всё хуже
Желание «пасть» вдруг стало сильнее – ей по-настоящему захотелось как-то покончить с этой жизнью, поставить на ней крест, махнуть на себя рукой, может быть, чтобы окончательно отрезать пути назад? «Пусть все идет, как идет!» – говорила она себе, запрещая вспоминать слова отца Митрофана о том, что в духовной жизни не бывает середины: либо карабкаешься вверх, либо неизбежно катишься вниз – посередине зависнуть нельзя.
В середине сентября неожиданно приехал Митя: он решил пожить пока у родителей, но пожил недолго – познакомился с какой-то девушкой и переехал к ней. После Мити остались сигареты и Интернет – и то, и другое Катя тайком приватизировала, тем более что перед отъездом Митя научил ее, как подключаться и использовать карточки для модема
Интернет тоже был злом, примерно как сигареты и выпивка, поэтому Катя подступалась к нему с внутренним страхом и радостью – ее желание пасть он вполне мог удовлетворить. Где, как не здесь, она могла познакомиться с ними, неправославными мальчиками, ощутить себя падшей, как та девочка из прихода, которая знакомилась в Интернете и вышла замуж за невера?
Ее привлекало это «полупадение» – ведь все-таки в любой момент можно было все выключить, убежать, зачураться, и поэтому здесь было так удобно ходить по краю, балансировать на грани, вечно недосовершать шаг.
Постоянно Катя пыталась усидеть на двух стульях, здесь это в полной мере удавалось – ощущение зависания между совершением греха и отказом от него будоражило: можно было чувствовать себя «падшей», но все-таки еще как будто нет, понарошку, виртуально – и путь назад не отрезан
Ночью, когда все ложились спать, наступало Катино время. Она целый день жила в предвкушении – когда же. Когда на квартиру опустится тишина, и она, включив компьютер, пройдет на цыпочках на кухню, нальет себе чаю в большую кружку, чтобы хватило надолго, вернется, сядет, освещенная неверным синеватым светом экрана, и несколькими движениями пальцев совершит простое чудо Запоет скрипучую песню старенький модем, посылая загадочные, закодированные звуки куда-то в неизвестность, но придет молчаливый ответ, и в наступившей заговорщицкой тишине волшебная надпись «соединение подключено» как будто улыбнется ей, подмигнет – вперед
Она просиживала до рассвета, пока не начинали болеть глаза, но уходила спать умиротворенная, даже как будто счастливая – выход в очередной раз был найден, по крайней мере было на что отвлечься, где спрятаться от преследующих вопросов, куда убежать от тоски
Любовь точка ру
І
Виртуальность действительно была ее стихией Она большую часть своей жизни прожила в придуманном мире, она это умела мастерски – играть в несуществующее, поэтому здесь чувствовала себя уверенно Здесь легко было прятаться за маски, а ей, напуганной заранее, это было нужно – скрываться, может быть, даже от самой себя Бродя по просторам Интернета, она писала – то тут, то там, заглядывала на всевозможные сайты, в чаты и форумы, она смешалась с толпой масок, уверенно чувствуя себя среди этой разноликой и одновременно безликой толпы
Она создала милый виртуальный образ девушки, придумала себе героиню, наделив ее всеми чертами, которые ей нравились, сочинила ей трагическое загадочное прошлое, о котором полагалось намекать вскользь, так же как и о красоте (фотографию Катя, разумеется, никому бы никогда не показала), и сама поверила в эту личину, надевая ее каждый вечер, как только все ложились спать, а скрип модема звучал третьим звонком к ее виртуальному спектаклю.
Героиня нравилась всем, она была убедительна. Кате стали много писать – мальчики! Ей, так долго жившей без мужского внимания на филфаке, ей, Кате, писали, ею заинтересовались, кто-то признавался, что она просто очаровательна, неповторимый шарм какой-то у нее, необъяснимое обаяние – и всё это писали мальчики Много мальчиков Неправославных!
Она определенно становилась падшей женщиной Играя словами, остроумно и находчиво (благо, было время подумать, пока пишешь) она отвечала им всем, чувствуя приятное возбуждение. У Кати никогда раньше не было столько знакомых, столько общения, а то, что большинство новых знакомых именно мальчики – делало ее как будто уникальной, единственной женщиной в мире, вокруг которой собрались все эти мужчины: восхищенные, очарованные, жаждущие – ее слова, взгляда, внимания
Постепенно стали поступать предложения встретиться. Катя их ловко отклоняла (она же не собиралась настолько пасть, чтобы с кем-то встречаться, она просто играла), и ухажеры постепенно уходили, на их место приходили новые и тоже сходили на нет. Впрочем, Катя не особо жалела о них, потому что у нее давно наметился фаворит, который, кстати, и написал ей самым первым.
Он сразу ей понравился за то, как пишет, остальные писали по-разному – безграмотно, слишком умно, фамильярно, занудно, глупо или слишком игриво, а Костик писал так, что она читала его, как любимую книгу, – все совпадало, все попадало в цель, абсолютно все ей нравилось. Больше и больше
Сначала они перебрасывались короткими письмами-мостиками, боясь, что беседа увязнет, растворится в виртуальном мельтешении лиц и имен и они потеряют друг друга из виду, поэтому как будто протягивали по очереди друг другу руки – если что, закончил беседу не я, я свое сказал, скажи и ты, если хочешь
Постепенно дружба стала крепче. Костик уже знал, что Катя учится на четвертом курсе филфака, любит книги и рисование, Катя уже знала, что он заканчивает в этом году институт и сейчас пишет диплом, что он очень любит читать и… – о ужас! – в свободное время играет на бас-гитаре в своей любительской рок-группе с институтскими друзьями
Он был самым настоящим металлистом Или панком? Какая разница, впрочем – Катя все равно в этом не разбиралась. Возможно, у него была даже «косуха» и всякие страшные сатанинские железяки.
Катя была в ужасе – кажется, она накликала себе беду Нравились тебе эти неформалы всегда, да, Катя? Пожалуйста, получи Добегалась Допадалась – «падшая женщина», доигралась Разве могла она представить, что такой положительный во всех отношениях мальчик, который ей так понравился и с которым так интересно, любит бесовскую музыку и даже сам ее творит?
В то же время невозможно было поверить – она, Катя, православная, так запросто беседовала с одним из «них», страшных, апофеозом неправославности, она с ним говорила, и он оказался вовсе не инфернальным существом, а обычным человеком! Он говорил не на инопланетном языке, а вполне на Катином, у них были общие темы и даже общие интересы! Он мог говорить нормально, а не только матом и о сатане! Интернет воистину творил чудеса Или это она уже достаточно пала, чтобы ее приняли за свою?
Она заметалась – долг христианки (все-таки еще христианки!) вынуждал немедленно порвать эти греховные отношения, она даже спросила Костика строго – не сатанист ли он случайно? Он как будто немного обиженно ответил, что случайно нет
Христианская часть Катиной души требовала – немедленно восстать ото сна, одуматься, стряхнуть с себя пелену греха «Не знак ли, – вопрошала христианская часть души, – не знак ли это тебе, Катя, что слишком далеко ты зашла в своих играх? Не пора ли пойти к отцу Митрофану и рассказать, наконец, всё?»
Но другая часть души, земная и грешная, противилась, уговаривала: ведь ничего страшного нет, ну и что, что музыка, он сам сказал, что не сатанист, он так хорошо тебе пишет, что-то такое исходит от него, даже через экран, спокойное, доброе. Да и по-христиански ли, спрашивала коварно эта грешная, нетвердая в добродетели часть души, по-христиански ли оставлять человека с его заблуждениями, откреститься, убежать сразу, не попытавшись просветить светом веры истинной?
Не по-христиански, согласилась Катя с легкостью, рассудив – и здесь можно найти компромисс.
Костик, не понимая ее испуга, начал рассказывать ей об этой музыке: она бывает разной, есть вообще группы, которые пишут песни только на социальные темы, к тому же он металл только слушает, да и не только металл и рок, он просто любит музыку, а играет скорее мелодичный панк, они с ребятами разные стили пробуют, так что какой еще сатанизм! Но Катя быстро свернула этот разговор, ей было слишком страшно – она почти предавала Христа. Костик, впрочем, не обиделся – они снова стали болтать о разном, темы находились всегда, «опасную» же обходили стороной.