Завязывать серьезные отношения можно было только с православным, но православных женихов-то и не было как будто. Почти все выросшие мальчики почему-то перестали ходить в храм, да и многие выросшие девочки тоже Оставшиеся же были в основном странными Эти, как правило, нервические юноши ввергали ее в особенное уныние – перспектива выйти замуж за какого-нибудь такого болезного отрока Катю удручала. В храме, тем не менее, женились – в основном пока Митины ровесники, старше Кати на пять-семь лет, и, видя, как нарасхват идут даже самые завалящие женихи, она вздыхала Про неправославных и речи не шло – это было предательством, отречением! Одна не особо благонадежная девочка из школы вышла как раз за невера, но она вообще перестала ходить в храм и даже вроде забеременела до свадьбы; вторая, хотя и благонадежная, познакомилась с будущим мужем по Интернету, конечно, с неправославным, и это долго обсуждалось приходскими знакомыми – как же так, как же! Хотя потом он стал ходить в храм и они даже обвенчались, все равно ощущение совершившегося беззакония у Кати осталось – как можно уйти в чужой лагерь, как можно смешиваться с ними, с другими? Он ведь все равно неблагонадежный.
Во всех православных книжках для девочек и девиц писали, что главное – это твой внутренний мир, что девушка не должна стараться нравиться и привлекать к себе внимание «плетением волос» Суженый разглядит тебя и под семью покрывалами: настоящему, «правильному» суженому вся внешняя красота не важна – оставь ее для пустых, блудных девиц.
Не разглядит! – вот в чем была горькая правда Катя неожиданно поняла – девушка, пренебрегающая этим самым презренным «плетением волос», привлекает соответствующих юношей – а ей такие болезные отроки никак не нравились Бесполые существа нравятся таким же бесполым существам. Но могла ли она конкурировать здесь со светскими девушками? Она же с давних пор старательно вытравливала из себя все женское, потому что приукрашивать себя, наряжаться – это грех, так стоит ли теперь удивляться, что мальчики обращают внимание не на нее, а на других?
К тому же оказалось, что со внутренним миром у большинства светских девушек тоже все было в порядке, – в них была личность, стержень, твердость, которые Катя всегда считала гордыней Она долгие годы вытраливала из себя не только женское, но и суть свою, и личность, стараясь все время стать смиренной, послушной, благочестивой, «правильной», методично убивая в себе себя – живую, веселую, прежнюю хулиганку. Не смела никогда возражать, иметь собственное мнение, спокойно позволила бы и унизить себя, – и была уверена, что это правильно, по-христиански Она всегда думала, что это-то «благочестие» и нужно для семейной жизни (так ее учили!). Может быть, у православных мужчин это и ценилось, но тем, с которыми она сталкивалась сейчас, наплевать было и на смирение, и на скромность Им была важна личность, ее настоящая суть, которой у Кати уже не осталось – слишком глубоко она ее похоронила. Не было у нее того самого прекрасного внутреннего мира, вот в чем дело! Она имела все шансы быть правильной православной невестой, выросшей для правильного православного жениха, но именно православные женихи ее и не привлекали А как общаться с мирскими – она не знала
Мама как-то принесла книжку для молодежи – о любви и православной семье, Катя эту книжку тут же утащила к себе Батюшка-автор писал довольно бойко и интересно. Главная его мысль заключалась в том, что выйти замуж по любви невозможно. Он очень аргументированно объяснял, почему: любовь не возникает с первого взгляда, любовь надо терпеливо взращивать, поэтому замуж нужно выходить не по глупой влюбленности, а по «духовному расчету» – подбирать подходящего кандидата, с которым удобно растить любовь А еще лучше выбирать не мужа себе, а отца своим детям. Катя вспомнила сразу же Дашу и отца Маврикия («Вот будет у тебя жених, будешь его любить»), от книжки незнакомого батюшки ее передернуло так же, как тогда от слов Дашиного духовника. Духовник, батюшка – вот в чем еще была проблема православного замужества, жених не просто должен был быть православным, его обязательно должен был одобрить духовник Тех, кто выходил замуж без благословения, потом Бог наказывал: рождались дети-уроды, или муж начинал пить и изменять, или просто жизнь в браке не складывалась.
Получалось, что и здесь тоже был туман, проклятая раздвоенность – влюбляться, как мирские, она не могла, а выходить замуж «православно» – не хотела Любви, да, любви Катя хотела, страстей, встреч, расставаний, sine te, Julie, vivere non potest (без тебя, юлия; жить невозможно (лат.)) – так было выведено огромными белыми буквами на стене Первого гума, эту надпись она всегда видела утром, когда шла в университет, и каждый раз мечтала – вот бы и ей хоть раз так же повезло, как этой неведомой Юлии! Но замужество казалось Кате скучнейшим болотом, к тому же всегда и везде ей толковали о кресте супружества, о том, что семейная жизнь – это тяжкий, почти невыносимый подвиг. При слове «православная семья» (а другой у нее быть не могло) ей рисовался какой-то неведомый, заросший по глаза бородой муж, куча чумазых детишек, выстроенных по росту для вычитывания утреннего правила, «Домострой» на ночь, бесконечные пеленки и кастрюли…
Конечно, неземной прекрасный ангел только выигрывал от такого сравнения Именно поэтому в минуты острой тоски ей так нравилось грезить об Олеге, бесконечно тянуть эту успокоительную жвачку – такая «любовь» была вроде бы не греховной, но при этом скрашивала серые будни, давала душе хоть какую-то пищу. «Несчастная любовь» – это ведь гораздо лучше, чем никакая
Сейчас, за чаем и пирожным, уложив на подушку забинтованную ногу, она вдруг разозлилась на себя
Дело ведь не только в этой глупейшей попытке догнать Олега, дело в том, что нужно наконец признаться себе честно – так больше жить нельзя Она выросла из этой истории, как из детской одежды, та девочка, которая оставляла на парте «Лествицу» и благоговейно вздыхала после помазания, поглядывая на сурового юного алтарника, больше не вернется. Ангел-хранитель был нужен ей, а не нынешней Кате – нынешняя слишком ясно видела, что с ангелом не может быть ничего земного: ни страстей, ни простой человеческой любви, да и ангел-то на самом деле был типичным «болезным юношей», странноватым, нервным, сложным – герой какого-то чужого романа, но просто привычный, знакомый, вот она и принимала его за своего
Дело было и не в этой детской истории вовсе, просто она боялась жить, боялась выходить на свет, открыть наконец глаза, начать что-то менять. Как будто леший водил ее кругами по заколдованному лесу, а она не могла и не хотела вынырнуть из этого дурного сна: «Порчена ты, девка», как сказала та странная бабушка в метро.
Это было, конечно, смешно – верить во всю эту чушь про Арину Георгиевну, соседку по даче, старую больную полусумасшедшую женщину, уже, кстати, давно умершую, верить, что она что-то «могла», что она хотела навредить, потому что когда-то давно дедушка на ней не женился, и вот теперь она мстит всем женщинам рода – какое-то язычество, но ведь тогда она шептала что-то над этой акварелью с тремя лилиями, так и не оконченной, кстати, но почему-то не растворившейся за столько лет, не сгинувшей, как прочие вещи Конечно, бред, конечно, человеку разумному и верующему нельзя этого допускать, но как еще объяснить эту липкую тоску, эту нервозность, эту постоянную боль в груди, это блуждание в тумане – как не сглазом, порчей, местью?
Да и пусть, пусть это будет всего лишь сглаз, нашептывание, чья-то злая воля, потому что тогда все просто, тогда понятно – как лечить, что делать, как прекратить этот кошмар, тогда хотя бы виден исход – магия в ответ на магию, сжечь и развеять пепел, плюнуть через плечо и растереть, что там еще делают? Только убедить себя, что это и в самом деле может помочь.
Что-то внутри нее вдруг твердо сказало – хватит.
Пора просыпаться.
И тогда она сожгла рисунок, а пепел развеяла с балкона.
Пасха
І
Шла Страстная седмица.
Катя никогда не любила Великий пост вообще, а Страстную седмицу особенно Страстная седмица, такая важная, такая значимая для православной христианки, Катю тяготила.
Она не любила этот дальний разбег – четырехнедельную подготовку к посту, это напоминание о грядущей повинности, все эти Недели о блудном сыне, мытаре и фарисее и так далее Она не любила долгие, грустные службы, темные одежды, всеобщее покаяние, разговоры о грехе и его преодолении Она не любила скудную постную пищу – вроде гречки или макарон, которые ждали ее после этих самых служб Она не любила коленопреклонения, обязательную – утром и вечером – молитву Ефрема Сирина, и, в отличие от мамы, не находила никакой красоты ни в «Каноне Андрея Критского», ни в литургии Прежде-освященных Даров Она не любила Прощеное воскресенье, потому что ей было неловко просить прощения у полузнакомых прихожан, и стыдно было, что у нее тоже просят прощения какие-то люди, с которыми она даже ни разу не разговаривала.
Страстную седмицу Катя не любила особенно – потому что службы, долгие и мрачные, шли каждый день. Великий четверг, Великая пятница, Великая суббота – дни эти были полны скорби, какой-то ужасной тоски и безысходности, но эта скорбь казалась Кате показной, наигранной, все так делают, потому что в эти дни так «положено», и она радовалась, когда после этих служб возвращалась домой, к обычной жизни, сбрасывала маску, снова становилась собой.
Тем не менее ходить на службы она была обязана Не то чтобы ее кто-то прямо заставлял, как когда-то заставляли Митю (с неофитскими перегибами с тех пор вроде бы покончили), но Катя знала, как расстроится мама, с каким лицом она скажет «делай, как хочешь», и к тому же – «Царствие Небесное нудится» Как можно не пойти на службу? Это означало перестать быть христианкой, стать на путь отступления
В гимназии ходить на службы в Страстную седмицу требовалось обязательно – для этого всех учеников специально отпускали с занятий, устраивая им такие великопостные каникулы Потом, уже учась в университете, Катя имела законное право пропускать службы – ведь у нее шли занятия, и она этому несказанно радовалась Родители ехали на службу, Катя радостно отправлялась в университет, и Страстная седмица пролетала быстро, а потом наступала Пасха – и все, конец поста
На третьем курсе, несмотря на две важные пары в университете, Катя встала рано утром, взяла темный «великопостный» платок и сказала родителям, что едет с ними в храм
II
Еще осенью, после доморощенной психотерапии с ритуальным сожжением «заговоренного» рисунка, ей стало легче
Конечно, ее отпустило не сразу, но все-таки острая тоска уходила – понемногу, как в песочных часах перетекает по песчинке песок. Постепенно, незаметно просачивалось и вытекало из сердца все это – больное, горячечное, истеричное – вытекало, ничего, к счастью, не нарушив и не повредив
Туман как будто стал прозрачнее, стало легче дышать, и хотя Катя пока не знала, в какую сторону двигаться, у нее, во всяком случае, появилась решимость – не сидеть на месте, не грезить и не спать, а действовать
Она решила еще больше загрузить себя учебой и пошла вместе с Варей на курсы новогреческого языка при классической кафедре, а еще возобновила свои поездки в Дашин храм к чудотворной иконе. Она и раньше заглядывала туда иногда, выкраивая в вечной своей суете время, чтобы в прохладной полутьме храма прижаться губами к стеклу киота и почувствовать, как на несколько мгновений успокаивается душа, охлаждается пылающий лоб, утихают мысли Но все же это бывало редко – раз в несколько месяцев, мимоходом Теперь же она положила за правило ездить каждую неделю, теперь она как будто не губами и не лбом, а всей своей больной душой прикладывалась к иконе и потом, глядя вверх, Ей, Богородице, в глаза, просила бессвязно – как-то помочь, направить, исцелить, защитить, даровать покой и утешение
В один из таких дней случилось небольшое чудо: наконец выпал снег. О снеге Катя, конечно, не молилась, но как-то в глубине души на него уповала, хотела его поскорей – ей казалось, если выпадет снег, то перестанет быть так темно, неприютно и голо – и в душе, и вообще вокруг И вдруг непроизнесенная и даже неосознанная молитва была услышана – Катя вышла из храма, а кругом уже мело, мело основательно, серьезно, снег падал крупными пушистыми хлопьями, по-зимнему, по-хозяйски Она даже не стала снимать платок, чтобы не намокнуть, пошла, улыбаясь – то ли снегу, то ли ответу на свои бессвязные мольбы сделать хоть что-нибудь. Вот тебе хоть что-нибудь Маленькая такая милость – снег, маленькая, а все равно в той власти, хотя такой, казалось бы, пустяк Тебя там все-таки слышат, тебя там любят – вот тебе снежок, как ты хотела Не плачь
– Катя! – вдруг крикнули сзади. – Это ты?
Она обернулась, за ней бежала Даша Даша была все та же, хотя они давно не виделись, как-то вдруг перестали общаться после того, как Катя ушла из иконописного кружка, – поступала в университет, было не до иконописи Все та же длинная юбка, платок на голове, Катя робко переступила ногами в джинсах, как будто могла их спрятать – джинсы Даша не одобряла Ей вдруг стало стыдно – отступница, утратившая чистоту, встретилась с той, кто чистоту сохранил, кто соблюдал всё от и до, а не то что Катя – вечно на двух стульях, вечно компромиссы, джинсы вот, потому что стесняется в длинной юбке
– Я из университета заехала, – Катя как будто пыталась оправдать свои штаны, хотя какое могло быть этому оправдание. – К иконе.
Даша уже вовсю разглядывала ее с ног до головы, как будто специально смущала Впрочем, разглядывала недолго, предложила зайти в гости – ведь недалеко, всего несколько остановок на троллейбусе от храма, все-таки давно не виделись, если, конечно, Катя подождет пять минут, а то нужно сбегать с поручением в дом причта Пока Даша бегала, Катя позвонила с мобильного маме, предупредила, что задержится, потом стала читать длинную и смешную смс-ку от томящейся в библиотеке Вари. За этим занятием ее застала возвратившаяся Даша
– Что – и у тебя этот телефон?
В голосе у нее звучала неподдельная тревога Катя стушевалась, она понимала – что это за тревога и откуда взялась, но все-таки сказала:
– Мне Митя на день рождения подарил. А что такого? Батюшки вот тоже мобильными пользуются.
– Так это батюшки! Им можно. У них духовный уровень какой!
– Но что там страшного? – Кате уже было не по себе от этой Дашиной убежденности А что если и правда что-то ужасное? С другой стороны, мама телефон одобряла, удобно…
– В этих телефонах есть всякие игрушки, к которым люди привыкают и сходят потом с ума!
– Но в игрушки можно и не играть Можно просто звонить…
Было понятно, что Дашу все равно не переубедить, впрочем, Катя и не пыталась, она просто оправдывалась. Даша на эту тему, слава Богу, разговаривать больше не стала В конце концов, и так было о чем поговорить после долгой разлуки
Оказалось, что тетя Зина с младшими детьми и мужем уехала в Оптину на три дня. Дверь девочкам открыл Леша – долговязый, нескладный, Катя его тоже давно не видела, он сильно изменился, вырос и возмужал Одно осталось прежним – длинные волосы и узорчатая ленточка вокруг головы, правда волосы были уже благочестиво собраны в хвост, что придавало ему вид типичного прихрамового юноши
Леша чистил картошку: в постоянных походах с институтскими друзьями он научился ее как-то особенно вкусно готовить, поэтому обещал накормить обедом, и вот они сидели втроем на кухне, так уютно сидели – за окном падал рождественский как будто снег. «Второе чудо, – думала Катя, – второе маленькое чудо и утешение – этот неожиданный вечер с особенно вкусной картошкой, с веселой болтовней, такой вот тебе подарок, Катя, не плачь». Леша сбегал в магазин за вафельным тортиком, хотя была пятница, Даша покачала головой, но согласилась – ради гостя можно, ладно Когда торт был съеден, а чай пили уже по десятому разу, разговор сам собой зашел о Церкви