Галина Борисовна попросила выгородить ей в репетиционном зале внутренность теплушки в разрезе и фурку[1], которая бы двигалась, приближаясь к зрителям и удаляясь. Галина Борисовна репетировала самозабвенно, и все мы были увлечены этой работой, не побоюсь высоких слов, охвачены духом патриотизма.
Однажды Галина Волчек сидела в зале, репетиция «Эшелона» шла полным ходом. Кто-то узнал и сообщил нам, что у Галины Борисовны скоропостижно умер отец – четырежды лауреат Сталинской премии, знаменитый кинооператор Борис Волчек. Она была «папиной дочкой», поэтому мы ей ничего не сказали, и репетиция продолжалась. И только после окончания репетиции Галя узнала о смерти отца. Для нее это было большим ударом, но она нашла в себе силы продолжать работу над спектаклем.
Все мы были моложе своих героинь, поэтому изучали то время по рассказам пожилых женщин, прошедших войну. Те показывали нам похоронки и письма с фронта, фотографии того времени. Спектакль получился очень страстный, живой, серьезный.
Трудно перечислить все актерские удачи – это была блистательная женская труппа нашего театра. Мужских ролей – только две: начальник эшелона (Валерий Хлевинский), отвечающий за жизнь всех пассажиров, у которого в нашем вагоне ехали теща и беременная жена, и Карлыч, врач (его играл Валентин Никулин). К нему относились с большой подозрительностью: он ведь немец, и однажды его чуть не растерзали за это.
Огромной удачей стала работа Аллы Покровской: она играла Машу, старосту вагона. Такая надежная русская женщина, которая все знала и умела, все время была при деле: то метет, то убирает, то кому-то помогает, то ободряет кого-то. Удивительно, но интеллигентной Алле Покровской прекрасно удалась роль простой московской работницы завода. Она замечательно рассказывала о годах Гражданской войны и о предвоенной жизни, ее счастливой любви, о муже, ушедшем на фронт, который по утрам в выходной день в красной майке гонял голубей, говорила о нем с такой любовью!
Совсем другой была Лавра (ее играла Татьяна Лаврова – видите, героиню звали по фамилии актрисы). Модница и красавица, она шокировала всех своим легкомыслием и даже хулиганством, стараясь ободрить и развеселить пассажирок вагона. Вертинская (а затем Хазова) играла интеллигентную героиню, совершенно растерявшуюся, ехавшую с маленьким сыном, на которого она почти не обращала внимания – так переживала за мужа, ушедшего на фронт: от мужа не было писем. И Маша заставляла ее встряхнуться. Лена (ее играла Елена Миллиоти) прижимала к себе грудного Костика. Ее одолевал страх, заставивший сойти с поезда и спрятаться в деревне. А ее рассказ о том, как она стояла в очереди за мылом, а муж, не дождавшись ее, ушел на фронт, и когда она вернулась, табуретка словно еще хранила его тепло… Зал слушал, затаив дыхание.
Девочку-подростка Люсю, сочинявшую стихи, играла Люся Крылова. Иву, интеллигентную девушку, старающуюся сохранить бодрость – даже зарядку делала, только бы не сдаваться! – играла Лиля Толмачева. Ее звали Ива, и я думала, что эту роль Рощин написал для меня. Но Галина Борисовна вызвала меня и предложила роль Саввишны, матери беременной Томочки, которую играла Тамара Дегтярева.
Саввишна – старуха, как мы решили, с городской окраины, из коммуналки, она подозрительно относилась к попутчицам, все время боялась, что у нее что-то украдут. Однажды ей показалось, что у нее пропал кусок сала, и она подняла скандал на весь вагон: «Где? Кто?!» И когда сын Маши, подросток, находил сало, она ворчала: «Больше кусок-то был!» Эта фраза почему-то стала крылатой, и много лет в театре ее повторяли.
Конечно, я попыталась найти, где эта Саввишна может быть доброй. Во время долгой остановки поезда Саввишна с Томочкой завели патефон – наш замечательный реквизитор Лиза отыскала пластинку «Брызги шампанского», и мы все слушали это танго и вспоминали мирную жизнь. А потом мимо проносился эшелон с солдатами, едущими на фронт, я кричала им вслед: «Сохрани вас Господь, ребята!» Это я кричала и всему залу.
Я бесконечно любила эту роль, подробно работала над ней. Говорили и даже писали, что она у меня получилась. Но поначалу, прочитав распределение, я очень огорчилась и пришла к Галине Борисовне отказываться: опять старуха, да еще и злая!
Галина Борисовна понимала, что это очень трудная роль. Она сама когда-то играла похожую в «Чудотворной», но тем не менее стала меня уговаривать: «Попробуй, не получится – любую дам!» На репетиции с первых дней я стала работать, как будто родилась Саввишной, как будто влезла в ее кожу, и другой роли мне уже не хотелось.
Сцена, когда моя героиня умирала и просила кружку воды: «Я в жизни столько воды перетаскала – Волгу!», давалась мне трудно. Я постоянно репетировала, думала – на улице, в транспорте. Мне казалось, что у меня не получается сыграть смерть. У Саввишны были такие слова: «Остановите поезд! Сойти дайте!» И однажды я, заигравшись, в метро встала и чуть не закричала: «Остановите поезд! Дайте сойти!» Все на меня смотрели с удивлением. Потом я написала песню об этом спектакле, о своих мучениях и поисках:
Старуху-еврейку играла Любовь Ивановна Добржанская. Ее исполнение всегда было абсолютной правдой и приковывало внимание зрителей.
Галина Соколова играла парторга, мать маленькой Люськи. Ее героиня приходила в отчаяние, боясь не справиться со всеми женщинами, с их страхами и болезнями. Нина Дорошина играла Нину с больным сердцем, она все время стонала и повторяла: «Ох, не доехать нам…» Эта фраза тоже стала крылатой и повторялась в театре даже во время перестройки. А моя героиня ведь так и не доехала – умерла в пути… После спектакля я долго сидела, не могла прийти в себя и пила воду, а мой муж боялся, что я однажды не приду домой.
Получился удивительный народный спектакль, огромная удача театра и Галины Волчек. Такие спектакли редко бывают в театре.
Мы возили «Эшелон» в Германию и ужасно боялись, как немцы это воспримут: в спектакле мы все время ругали немцев, боялись их. Мы заменили слова «Немецкие захватчики» на «фашистские». Но что поразительно: в зале стояла мертвая тишина, и потом – гром аплодисментов. И я поняла, что у них тоже были матери, потерявшие детей, и могилы на чужбине. Совсем подростки, ушедшие воевать, разрушенные города, и они все это прекрасно понимали и принимали близко к сердцу. Это был спектакль и про них тоже.
Галина Борисовна уже получила Государственную премию за «Обыкновенную историю», но за этот спектакль надо было бы дать самую большую премию из всех существующих на земле. В актрисах всколыхнулись, как когда-то в спектакле «Вечно живые», лучшие, высокие чувства, какие теперь редко встретишь на сценах театров. Эксперимент закончился удачно, спектакль был перенесен на большую сцену и много лет шел с огромным успехом.
Об этом спектакле много писали. Мне особенно дорога статья, опубликованная в газете «Советская культура». Ее автор Константин Рудницкий.
«…Три женские фигуры на сцене „Современника“ производят сильнейшее впечатление: Маша, Саввишна и Старуха.
Машу играет А. Покровская, и это редкостный случай, когда перед нами сама жизнь, женщина, существование которой абсолютно реально, достоверно во всех мелочах, но только придвинуто к нам вплотную. Да что придвинуто! Кажется, из нашей же души, из нашей памяти вынуто и вынесено на подмостки!
Саввишна, с которой знакомит нас Л. Иванова, напротив вовсе не привлекательна: хитра, изворотлива, сварлива, себе на уме, взгляд колючий, руки загребущие, голос пронзительный, визгливый, всегда готовый перейти на крик. Отчего же и к Саввишне, зловредной и злоязычной, доносятся из зрительного зала волны сочувствия? Радость узнавания? Да, конечно. Но и нечто более важное. Перед нами не злая воля, а злая доля. Другая, сыгранная Л. Добржанской, старуха являет нам совсем иную вариацию той же темы горькой женской судьбы, крайность самоограничения и тишины. Постоянная готовность собой поступиться, стушеваться, собой пренебречь выражена с редчайшей актерской скромностью. Добржанской даны фразы, хлесткие, как репризы, но актриса их гасит, отказывается „подавать“, игнорирует их бойкий комизм. Ей одно важно: быть незаметной, раствориться среди других. С актрисы не сводишь глаз».
Далее автор сравнивает постановку в нашем театре с мхатовской.
Баба Шура
Многие женщины, с которыми я встречалась в жизни, помогли мне сыграть Саввишну.
Однажды мы поехали с мужем за грибами к бабушке его друга, под Зарайск. Добрались уже затемно, переночевали в сарае и рано утром пошли в лес.
Ноги промочили совершенно. Замерзли, вернулись в домик бабушки Шуры. Домик покосился, один угол в землю ушел, пол кривой. Сидит сухонькая старушка, степенно так ест пшенную кашу. Увидела нас, отодвинула кашу и говорит: «Промочили ноги-то, небось, озябли? Ну на-кось, у меня есть валенки для мужика, пущай наденет». Мой муж стесняется, а она ему: «Нет, нет, хорошие валенки, надевай, недавно сваляла. Вот нет в доме мужиков-то своих, хоть чужой какой наденет, придет, озябнет – пусть ноги погреет. Мы с дочкой живем, я вдова, у меня мужа в четырнадцатом году убили, и она вдова, у нее – в последнюю войну… Дом, видать, такой несчастливый, у нас даже индюшата вывелись – ни одного цыплака, всё курочки», – говорит с горькой иронией. И я понимаю, что уже люблю ее как родную. А мне она дает носки шерстяные, теплые: «Грейся!» И улыбается: «Я этих носков в войну навязала, варежек – все на фронт посылала, бойцам. И когда уже зятя убили, вязала – пусть хоть другие солдаты погреются. И сейчас вяжу. Теперь-то молодые не умеют, я в запас вяжу – вдруг война?»
«Ревизор»
Галина Борисовна еще раз обратилась к классике, пригласив режиссера Валерия Фокина поставить «Ревизора» Гоголя. Была очень интересная задумка – начать этот спектакль с гоголевского «Театрального разъезда». Я играла даму, которая была прообразом Анны Андреевны, но потом «разъезд» убрали – спектакль получался слишком громоздким, и я к сожалению, осталась без роли.
Огромной удачей была роль Городничего – его играл Валентин Гафт. У Фокина, да и у самого Гафта сложилось трагическое видение этого образа. Городничий-Гафт с ужасом наблюдал, как чиновники растаскивают Россию, все рушится, и эту разрушительную машину нельзя остановить – и с трудом пытался связать концы с концами, хотя бы на момент приезда ревизора. Он осознавал происходящее вокруг, и это был новый, весьма современный взгляд на этот образ.
Очень интересно играл Хлестакова Василий Мищенко. Галина Волчек все время повторяла: «Он – пэтэушник, то есть человек малообразованный, но довольно наглый». Таких людей много в чиновничьих аппаратах, поэтому городничий не сомневается, что он может быть ревизором. Анна Андреевна и Марья Антоновна работали в паре, обе жаждали любви и даже соперничали друг с другом на равных, несмотря на разницу в возрасте. Марью Антоновну играла Марина Неёлова. Почему-то мало пишут об этой ее роли, безусловно ставшей удачей.
Считаю, что Галина Волчек замечательно сыграла Анну Андреевну – она в этой роли абсолютно естественна, по-женски наивна и очень обаятельна.
Драматурги
После ухода Ефремова настроение в труппе стало очень тревожным. Постепенно начали уходить актеры. Первым – Евстигнеев, хотя именно он настаивал: все должны остаться! В «Восхождении на Фудзияму» еще работал Андрей Мягков, но позднее он тоже ушел.
Это была эпоха великой драматургии – Розов, Рощин, Володин, Вампилов, Шукшин, Зорин. Наша замечательная завлит Ляля Котова поддерживала с ними постоянную связь. Олег Табаков всегда очень много читал, следил за новыми публикациями в «Юности», в «Новом мире». Из «Юности» к нам пришел Александр Вампилов, театр поставил его «Провинциальные анекдоты» – очень яркий спектакль, в котором выдающиеся актерские работы показали Табаков, Щербаков, Хлевинский, Никулин, Вертинская, Вознесенская.
В этой пьесе представлены интересные русские характеры: Табаков, а затем и Хлевинский играли командированного, пропившего все до последней нитки. Сидя в гостиничном номере, он открывал форточку и кричал прохожим: «Граждане, дайте взаймы сто рублей!» – но все шли мимо. И наконец находился один чудак (его играл Фролов, а затем Острин), который приходил и предлагал деньги. Командированный, жуткое мурло, алкоголик, не мог поверить в такое чудо и начинал подозревать, что все это неспроста, почти пытал героя Фролова. Оказывалось, что тот (вполне русская трагедия) когда-то не успел помочь матери, не отправил ей деньги, и она умерла, не дождавшись помощи. И он дал слово помочь первому, кто попросит…
Никулин играл скрипача-интеллигента, которому пьяница говорил: «Музыка ваша нам не ндравится». Щербаков – жлоба, директора гостиницы. Это была одна из самых ярких его ролей. Ему всегда удавались такие образы.
Я играла в очередь с Миллиоти коридорную Васюту, с ужасом наблюдавшую за постояльцами гостиницы. По этой пьесе был снят фильм «20 минут с ангелом», и там я тоже сыграла Васюту.
Из разных рассказов Василия Шукшина завлит Ляля Котова помогла составить пьесу «А поутру они проснулись». Дело происходило в вытрезвителе. Выпивший с горя профессор (Александр Вокач) рыдал и говорил, что готов продать любую рукопись – лишь бы купить молодой жене норковую шубу.
А Щербаков опять играл начальника – партработника, которого сняли с должности и лишили всех привилегий. Он старался усовестить профессора: «У нас не все еще могут позволить себе норковую шубу».
В этом спектакле было много актерских удач. Великолепно играл милиционера Авангард Леонтьев: его герой по пьяной лавочке натворил много непозволительного.
Конечно, встретиться с такой драматургией – счастье. На нашей сцене шла новая пьеса Виктора Розова «Четыре капли», спектакль по пьесе Александра Володина «С любимыми не расставайтесь».
Ваня
Фролов и Миллиоти, с которыми мы дружили, ходили летом на моторке по Оке. Они пригласили моего девятилетнего сына Ваню поехать с ними. Мы собирались их забрать в Тарусе, у нас тогда был «Запорожец», маленькая старая машинка. В пятницу, накануне нашей поездки, звонит Миллиоти: «Мила, ты только не пугайся. Дети заболели дизентерией. У моего Сани температура сорок, мы вернулись в Москву на автобусе, а Ваня остался с Геной. Он тоже заболел, но в более легкой форме. А еще он разрубил себе голову…» Тут у меня отнялись ноги. Оказывается, Ваня пошел рубить сучья, а взрослые велели ему рубить обухом. Он замахнулся и острием топора поранил себе голову, но никому ничего не сказал, а пошел к Оке смывать кровь. У Вани закружилась голова, и он чуть не упал в воду…