Глава 3
Их долго вели по коридорам музейного вида. Дворец рифалийского гараоба – Столпа Государственного и Общественного Благополучия города Рифала и окрестных земель – с улицы показался Нику не особенно большим, но то ли за трехэтажным белым фасадом прятался, уходя в глубь парка, целый лабиринт, то ли здесь был использован какой-то волшебный трюк с пространством.
Провожатая, прислуга в халате из синего сатина с вышитыми спереди и сзади гербами, порой останавливалась и прислушивалась, прижимая к губам палец, или, заслышав голоса, поспешно сворачивала в боковой проем, сделав приглашающий знак Нику и Миури. Как будто ей велели проводить посетителей к супруге гараоба тайком. Миури ничему не удивлялась, и Ник тоже делал вид, что не удивляется.
Наконец вошли в атриум под стеклянным куполом, загроможденный изящной мебелью с гнутыми ножками и шелковыми ширмами с вышитыми пейзажами. Был здесь также миниатюрный мраморный фонтанчик и два громадных аквариума: в одном плавали декоративные рыбки, в другом – медузы всех оттенков радуги, небольшие, не крупнее куриного яйца.
Регина цан Эглеварт, хрупкая женщина с капризным набеленным лицом, сидела в кресле возле фонтанчика. Послав прислугу за кофе, монахиню она тоже пригласила присесть и завела разговор о том, что у господина цан Эглеварта подходит к концу срок службы на посту гараоба, в Рифал уже прибыл его преемник, а они с мужем скоро отправятся на запад, в Макишту, государь подписал указ о назначении цан Эглеварта своим недремлющим наместником в Макиштуанском княжестве… Миури вежливо поддерживала беседу.
Ника административные шахматы не интересовали, и он стал наблюдать за медузами. Служанка принесла серебряный поднос с тремя чашками. Ник пил свой кофе стоя, не сводя глаз с причудливых созданий в аквариуме. Моря он никогда не видел – ни на Земле, ни здесь.
Регина время от времени бросала на него короткие, притворно рассеянные взгляды. Она не вызывала у него симпатии, хотя и красивая. Говорила она, манерно растягивая слова, и ненавязчиво показывала, что проявляет изрядный либерализм, распивая кофе с теми, кто стоит на социальной лестнице намного ниже супруги гараоба. По контрасту с Миури, как всегда сдержанной и приветливой, она выглядела почти карикатурно и напоминала жеманную барыню из советского фильма.
Она, конечно же, советских фильмов не видела и вряд ли представляла, какое впечатление производит на стороннего наблюдателя.
Особенно Нику не понравилось, как Регина вела себя с девушкой в синем халате. Тут уж никакой игры в либерализм – властный, уничижительный тон, а когда служанка, собирая пустые чашки, сделала неловкое движение, и те звякнули на подносе, Регина взвизгнула:
– Дура! Пошла отсюда!
Ее холеная ручка дернулась – дать пощечину, однако хозяйка дома спохватилась, нельзя же при посторонних, и удара не последовало.
Миури на мгновение вскинула глаза на Ника.
«Замри. Не вздумай как-нибудь отреагировать», – предупреждал ее взгляд.
Чтобы не выдать свое отношение к этой сценке, он отвернулся и опять уставился на аквариум.
– Не обращайте внимания, сестра Миури, – раздался позади нервный жеманный смешок. – Я места себе не нахожу… Вы, наверное, догадались, что я не просто так вас пригласила, мне нужна ваша помощь, – Регина понизила голос. – Вы должны мне помочь, ради всего святого! Они хотят убить моего мальчика, моего маленького…
Какая-то опасность угрожает ее ребенку?
Ник снова повернулся к женщинам. Нехорошо стоять столбом и пялиться на медуз, когда заходит речь о таких проблемах.
Госпожа Эглеварт тончайшим, как клочок тумана, платочком вытирала мокрые глаза.
– Кого хотят убить? – мягко спросила «бродячая кошка». – И кто – они?
– Все они… Все, все… Слуги его ненавидят… – Регина всхлипнула. – Заиньку моего… И муж тоже… Они хотели заиньку отравить, яда ему подсыпали, он скушал и чуть не умер! Я теперь только сама кормлю, никому не доверяю, а то его изведут, мальчика моего им не жалко… Мы поедем в Макишту, и по дороге они его убьют, поэтому я решила обратиться к вам. Спасите его, я хорошо заплачу, – она опять всхлипнула. – Он один-единственный меня понимает!
– Почему его хотят убить?
– Он им мешает! Они даже хотели… на него… на заиньку… намордник надеть!.. Я не позволила. Представляете, разве можно на члена семьи – намордник?! Он ведь оби-и-идится…
Она расплакалась.
– Речь идет о собаке? – уточнила Миури, когда рыдания начали стихать.
– О песике, о моем заиньке, – подтвердила супруга Столпа, судорожно икая от слез.
– Ник, будь добр, дай воды, – полуобернувшись, бросила Миури.
Оглядевшись, Ник шагнул к столику с цветочным орнаментом на белой лаковой столешнице, налил воды из тяжелого графина. Не слишком ловко сунул даме стакан.
– Его все ненавидят… Муж даже говорил, что застрелит его, если он еще раз… А она была сама виновата… – продолжая плакать, бессвязно объясняла Регина. – Он такой умный, так меня любит… Вы должны отвезти его в Макишту, я заплачу любые деньги! Видите, я не торгуюсь…
Улучив паузу, Миури сказала:
– Я должна на него посмотреть.
– Да-да, конечно, – супруга гараоба сквозь слезы улыбнулась. – Сами увидите, какой он заинька… Идемте!
Втроем они вышли в коридор, выложенный кричаще яркой розовой и лимонной плиткой, после поворота остановились перед двустворчатой дверью. Регина извлекла из складок воздушного одеяния позолоченный ключик и прошептала:
– Приходится моего заиньку взаперти держать… Муж сказал, что прикажет его пристрелить, если он будет везде бегать. Так много в людях злости…
Из-за двери донеслось наводящее оторопь басовитое ворчание.
– Он на цепи? – деловито осведомилась Миури.
– Да разве можно заиньку – на цепь?! – супруга Столпа всплеснула руками, чуть не выронив ключ. – Они хотели посадить его на цепь, а у меня сердце кровью обливается, я не позволила. Да не бойтесь, там решетка, и вы же вместе со мной. Свою мамочку мальчик слушается!
Она отперла дверь и первая переступила через порог. Миури и Ник вошли следом. Ворчание перешло в рык, одновременно и ликующий, и угрожающий.
Решетка – литое кружево – разделяла помещение надвое, а по ту сторону… Разве это собака? Ник уже видел подобное существо на картинке – в учебнике «Живая природа Иллихеи», раздел «Особо опасные животные».
– Это же грызверг! – выпалил он вслух.
– Да, грызверг! – с вызовом подтвердила Регина. – А что, грызверг, по-вашему, не песик? По-вашему, он не имеет права на существование? Мой пусенька, мой заинька, вот и пришла к тебе мамочка…
За решеткой бесновался зверь размером с королевского дога, но с более мощными лапами и массивным туловищем. Черный с асфальтово-серым отливом, под жесткой блестящей шерстью перекатываются литые мускулы. Клацают когти об исцарапанный паркет. Крупная тупомордая голова, маленькие уши, в большой влажной пасти – два ряда острых, как ножи, зубов. Глаза горят недобрыми угольками.
«Челюсти грызверга без труда перекусывают берцовую кость взрослого человека, ствол молодого дерева и даже трубу парового отопления», – вспомнилась Нику фраза из учебника.
– Мамочка своего заиньку любит, – бормотала Регина, прильнув к решетке. – У нас гости, да, да, гости, поэтому мамочка пока дверцу не откроет, ты уж, мальчик мой, потерпи… Его зовут Мардарий, – сообщила она Миури и Нику, лаская преданно повизгивающего грызверга. – Мардарий у нас красавец, правда же он великолепный? А они его не любят… Нехорошие люди мамочкиного заиньку не любят, но мамочка не даст им на заиньку намордник надеть! Мой маленький, как он радуется, что мамочка к нему пришла!
Время от времени Мардарий косил горящим глазом на чужаков и издавал низкое злобное урчание.
– Вот как заинька свою мамочку защищает! – умильно прокомментировала хозяйка. – Пусенька мой…
В помещении стоял острый звериный запах, как в зоопарке в безветренную погоду. Солнечный свет лился из двух высоких полукруглых окон яркими потоками, и были отчетливо видны все царапины и пятна на старом паркете. Возле громадного пышного ложа с оборками и декоративными бантами, совсем не похожего на собачью постель, стояла большая, как лохань, металлическая миска, в ней лежали в кровавой водице куски сырого мяса.
– Мамочка скоро к своему мальчику Мардарию вернется, – пообещала грызвергу Регина. – Сейчас мамочка придет, только с гостями поговорит…
Зверь свирепо зарычал. Если бы ему до этих гостей добраться!
Когда вышли в лимонно-розовый коридор, хозяйка прошептала:
– Спасите моего заиньку! За любую цену… Если он поедет с нами, по дороге его убьют, потому что все против него настроены. А он же не виноват, что он грызверг… Та служанка, которой он руку откусил, была сама виновата, от нее плохо пахло. И она мне грубила, а заинька этого не любит. Нельзя же за это убивать! А что он маляров покусал, так им же за увечья заплатили, и я не понимаю, чем они остались недовольны! Могли бы сказать спасибо, что за просто так получили такие деньги. Я хочу, чтобы вы отвезли Мардария в Макишту. У меня только на вас надежда… – Она смотрела умоляюще, как обиженный ребенок, готовый окончательно разочароваться в людской справедливости, на ее искусно набеленном лице блестели дорожки слез. – Сколько вы за это возьмете?
«У нее не все дома. Как мы, по ее мнению, повезем грызверга?!»
Ник ждал, что Миури скажет что-нибудь в этом роде, но монахиня невозмутимо предупредила:
– На мою помощь вы можете рассчитывать только в том случае, если Мардарий не причинил вреда никому из народа Лунноглазой.
– Нет-нет, не причинил! – торопливо заверила Регина. – Один раз погнался за кошкой, но она от него на дерево залезла.
– Если б догнал, растерзал бы.
– Нет-нет, что вы! – госпожа цан Эглеварт заломила тонкие белые руки. – Заинька только побегать за ней хотел, честное слово! Не поймал ведь… Он один меня любит и понимает. Если его убьют, я тоже умру. Сколько вы хотите?
– Триста тысяч. Половину вперед, авансом.
– Так много… – пролепетала Регина. – Это же целое состояние… Я должна попросить денег у мужа, а если он поймет, что это для Мардария… Вы не согласитесь сбавить цену до разумной цифры?
– Нет.
Бывало, что Миури оказывала кому-нибудь нешуточную помощь за символическую плату. Ник помнил, как она в одной деревне вылечила девочку от странной кожной хвори и изгнала из дома наславшее эту хворь существо, похожее на здоровенную серую бабочку из тех мохнатых, что вьются в сумерках вокруг светильников, да еще поставила защиту, чтобы сверхъестественное насекомое не вернулось – все это за ночлег и бутыль молока (угощение для местных кошек). А сейчас видно было, что она не уступит ни рикеля.
– Я достану эти деньги, – вздохнула Регина. – Не беспокойтесь, достану. Я хочу, чтобы моего мальчика отвезли именно вы. Другим я не доверяю, а вас, я слышала, не перекупят, у вас хорошая репутация, – на глаза опять навернулись слезы. – Спасите заиньку!
– Если не будет возражать Лунноглазая Госпожа. Я должна сходить в храм и испросить у нее позволения. Завтра я сообщу вам, да или нет.
– Мардарий не обижал кошек! – всхлипнула госпожа цан Эглеварт. – Только гонялся…
– Миури, мы собираемся согласиться? – оторопело спросил Ник, когда они вышли на улицу и дворец гараоба остался позади, за блекло-желтыми административными постройками, шелушащимися от зноя.
– Я поступлю так, как велит Лунноглазая. Храму нужны деньги, и нам с тобой нужны деньги, а это именно тот случай, когда можно заломить любую цену.
– Как мы эту зверюгу повезем?!
– Как – не проблема, – спокойно, словно думая одновременно о чем-то другом, отозвалась «бродячая кошка». – В кулоне, разумеется.
– В каком кулоне? – растерялся Ник. – Что такое кулон?
– Камень на цепочке. На шее носят.
Она, видимо, решила, что ему не известно значение иллихейского слова.
– И в этот кулон можно запихнуть целого грызверга?
– Можно. Если умеешь это делать и если у тебя есть разрешение, выданное жреческой коллегией.
– Хотел бы я посмотреть, как ты засадишь Мардария в кулон, – Ник недоверчиво усмехнулся.
Он прекрасно знал, что здесь, в этом мире, еще и не такое возможно; усмешка была не столько интеллектуальной, сколько нервной реакцией – как содрогание при погружении в ледяную ванну.
– Посмотришь. Но если Лунноглазая эту идею не одобрит, тебе придется подождать другого случая. Какого ты мнения о том, что увидел?
– Ну, вообще-то… – он замялся. – Я разочаровался в иллихейской аристократии. Думал, они воспитанные, образованные, утонченные… А на эту дамочку посмотришь – и сразу хочется в какую-нибудь коммунистическую партию вступить, хотя дома я был за диссидентов.
– Ясно, – улыбнулась «бродячая кошка». – А теперь возьми назад свои слова насчет иллихейской аристократии. Регина цан Эглеварт – твоя соотечественница.
Это в первый момент удивило его даже больше, чем то, что грызверга можно спрятать в кулоне, но только в первый. Если разобраться, как раз это все объясняет. Он и дома таких видел.
– Говорят, Эглеварт женился на ней по большой любви, – Миури скептически хмыкнула. – У него хватило ума устроить детей в закрытую школу, а каникулы они обычно проводят в поместье у деда. Регина в одном права: это верно, что такую суку поймет только грызверг!
Они дошли до бульвара с узловатыми деревьями, сплошь усыпанными сиреневыми и голубыми соцветиями, издали напоминающими райских птиц. В скудной тени сидели лоточники, мимо тащился, пыхтя и дребезжа, нарядно разубранный паровой автобус.
– Я сейчас пойду в храм беседовать с Лунноглазой Госпожой. А ты еще не созрел для долгих медитаций, поэтому погуляй по городу и к вечеру возвращайся в гостиницу.
Одно из бесспорных достоинств культа Лунноглазой: за адептами признается определенная независимость, никакой стадной дисциплины – каждая уважающая себя кошачья особь должна время от времени гулять сама по себе.
Куда бы они ни приехали, Миури обязательно отправляла Ника на самостоятельную экскурсию.
– Если заблудишься – спрашивай дорогу, если совсем заблудишься – я попрошу народ Лунноглазой тебя разыскать. Если кто-нибудь привяжется, скажи, что ты служишь Лунноглазой Госпоже.
Этого обычно хватало. Не считая происшествия в Мекете, но там, как сказала Миури, нападение было подстроено. Одна трактирная кошка видела, как Ксават цан Ревернух беседовал с местными громилами – теми самыми, которые потом напали на Ника. А если кошки о чем-то знают, Миури об этом тоже узнает, ведь она умеет разговаривать с ними на их языке.
«В министерстве у этого Ревернуха репутация моралиста, параноика и скользкого пройдохи, – сообщила Миури, задумчиво перебирая четки из лунного камня. – Если еще его встретишь, держись подальше».
Сначала Ника занесло в дебри узких, дискретно-затененных улочек, петляющих меж многоэтажных домов с потеками и трещинами на добела выцветшей штукатурке. Солнечные и затененные участки равномерно чередовались, так как верхние этажи зданий были соединены то ли воздушными галереями (такими же обшарпанными, как все остальное), то ли далеко выдающимися сомкнутыми балконами.
Подслеповатые арочные окна в рассохшихся переплетах с остатками белой краски. И булыжная мостовая.
Все это почти заворожило Ника: словно бродишь внутри картины, изображающей испанский или португальский город. Смуглые люди в вышитой одежде, кто в шляпах, кто с зонтиками, довершали впечатление… хотя волосы у многих желтые, как у Миури, ничего общего с Испанией. И на карнизах сидят крылатые ящерицы, но так даже интересней.
Главное, что это не земной город и напоминает он карандашную зарисовку, сон, плод воображения… По его улицам можно гулять безболезненно. Он не заставит тебя вспоминать то, о чем не хочется вспоминать.
Романтическое настроение улетучилось, когда прямо перед Ником, обдав его брызгами, шлепнулся на мостовую порванный бумажный пакет с овощными очистками. Ник очнулся и ускорил шаг.
Все прохожие спешили, и темноволосые, и желтоволосые – теперь он понял, почему. Тот, кто швырнул пакет, вряд ли метил именно в него, просто здесь так живут. Мусор лежал кучками под стенами домов и как будто агонизировал, шевелился… Ага, в нем копошатся пылевые плавуны – мелкие животные, с виду похожие на сухие ветки.