На глаза разъяренному монарху на свою беду попался инкрустированный столик. Глиняный кувшин полетел на пол, разлетаясь кучей мелких черепков. Двум посеребренным кубкам повезло больше – звеня и подпрыгивая, обгоняя друг друга, поскакали они в темный угол.
– Ваше величество... – Слабая попытка наследника урезонить короля только еще больше взъярила его.
– Кобель похотливый! Своими руками оскоплю!..
Несчастный предмет меблировки в щепы разлетелся о каминную полку. Ударилась об пол и раскололась шкатулка с драгоценностями. Но и граненая ножка в руках Экхарда продолжала оставаться оружием.
Хардвар, спасая свою жизнь, метался по комнате, уворачиваясь от ударов отеческой руки. И лишь когда оказался загнанным в угол, прыгнул вперед, норовя выбить деревяшку из пальцев короля. Острая щепка пребольно рванула за ухо, но он уже врезался в пропитанную потом, облитую пивом рубаху, боднул отца головой в подбородок и опрокинул навзничь.
– Неси чем вязать, – кинул он через плечо невозмутимой Бейоне, которая в это время сталкивала ногами факел и горящую простыню на каменный пол.
Экхард бросил ножку стола, попытался вцепиться сыну в горло, но неожиданно захрипел, выпучив глаза на стремительно наливающемся кровью лице.
Проходит ли перед глазами умирающего вся жизнь? Вот вопрос вопросов. Сказители и песенники утверждают – да, проходит. И некому рассказать правду, опровергнуть наглых лгунишек.
Экхард не увидел всю свою жизнь. Только лицо собственного отца, перекошенное гримасой ненависти, со всклокоченным венчиком седых волос, с которых он только что сорвал вожделенную корону. И слова Экварра, казавшиеся прочно забытыми, а поди ты, всплыли: «Сдохнешь, как я...»
Король дернулся, судорожно выпрямил ноги и затих.
– Ваше величество?! – Принц опасливо – не ловушка ли – разжал объятия. – Ваше величество!!
– Тише, не ори. – Гораздо быстрее сообразившая, что к чему, женщина соскользнула с кровати, легким танцующим шагом приблизилась к телу. – Не дышит.
Приложила ухо к остро воняющей потом королевской груди:
– И сердце не бьется.
Сын медленно отполз от трупа отца и, стоя на четвереньках, завыл, захлебываясь в рыданиях без слез.
Бейона выпрямилась, нырнула в полотняную сорочку.
– Король умер, – задумчиво произнесла она, помолчала и добавила: – Да здравствует король! Оденьтесь, ваше величество.
Хардвар непонимающе уставился на нее:
– Что теперь делать?..
– Слушать меня, мальчишка, и все будет в порядке. – В голосе королевской любовницы зазвенел металл – сразу видно: урожденная пригорянка.
Пока наследник престола с отсутствующим взглядом влезал в штаны и широкую рубаху, Бейона продолжала:
– Его величество, король ардэклуэнский Экхард, был у меня с самого заката. Тебе понятно? Запоминай. Мы должны говорить одно и то же. Еще с ужина королю нездоровилось. Ты ведь помнишь, как он жаловался на головную боль и тяжесть в груди? Помнишь или нет?
Хардвар кивнул, застегивая пояс.
– Слушай дальше! Среди ночи его величество поднялся по нужде...
– По какой? – не понял принц.
– Какая тебе разница? По большой, по малой? Ночной горшок все равно пустой! Встал с кровати, зачем-то зажег факел. Запоминай. Меня разбудил звук падения и крик... Да, еще ж факел... Падая, король уронил огонь мне на ногу. Я побежала за помощью...
– За какой помощью? Разве мы можем кого позвать?..
– Помощь – это ты, – с трудом сдерживая раздражение, отчеканила Бейона. Что за мужчины на этих равнинах? И это еще наследник престола сурового северного королевства! – Ты примчался так быстро, как только мог. Но король уже не дышал... Все понял?
– Да. – Хардвар уже оправился в какой-то мере от пережитого потрясения. – Бейона, ты понимаешь, что я только что сделал?
– И что же?
– Я убил родного отца.
– Во-первых, не убил. Это удар. Жила лопнула в голове. Экхарду еще повезло, что он умер и сразу отправился к Сущему...
– К кому?
– Мы так зовем вашего Пастыря Оленей. Мог бы еще лет несколько жить паралитиком: дышать, есть да под себя ходить – вот и вся забава. Во-вторых, было бы лучше, если бы он размозжил тебе череп этой деревяшкой?
– Нет, но...
– Все, что делает Сущий, – к лучшему. Если мы будем как следует хранить нашу маленькую тайну, ничто не воспрепятствует тебе получить корону. Ну же, взбодритесь, ваше величество! Жизнь, настоящая жизнь, только начинается.
– Но... – Хардвар беспомощно развел руками. – Как же...
– Я буду нема, как рыба. – Бейона положила руки ему на плечи. – Не бойся, я всегда буду рядом. Ведь ты же не выгонишь меня прочь из замка перебиваться сухими корками и развлекать завсегдатаев трактиров веселыми сказками? Ну?
– Я буду королем. – Голос Хардвара обрел решительность. – А ты... Ты будешь моей королевой!
– Вот и славно, ваше величество. – Насмешка в голосе женщины если и была, то легкая, почти незаметная. – Я благодарю вас, ваше величество.
Она присела в глубоком поклоне на имперский манер.
– Я пошел за охраной...
– Конечно, ваше величество. Только...
– Что «только»?
– Позволю себе отвлечь ваше драгоценное внимание.
– Давай, да поскорее.
– Ничего, ему уже все равно. Первым делом мы должны убрать Тарлека Двухносого.
– Канцлера?
– Его родимого.
– Но почему?
– Он слишком умен. И слишком долго изучает людей. Ты думаешь, он поверит нашей сказочке?
– А почему бы и нет? Ты так все придумала...
– Эта сказка хороша для тупых егерей и черни. Двухносый даже не дослушает нас до конца – поймет, что все это выдумка. Думаешь, он стерпит?
– А что?
– Нет, ваше величество, без моих советов вы не просидите на троне и дня. Да что там, вас сожрут прежде, чем вы до него доберетесь. Тарлек потребует высшей справедливости, а высшая справедливость – это суд знатнейших талунов королевства. Каждый из них спит и видит в короне себя. Что останется от страны? Да еще с ихэренским бунтом в довесок!
– Понял. Сегодня же ночью Тарлек умрет.
– Вот и славно. Возьми десяток егерей.
– А Брицелл? – Хардвар направился было к выходу, но вдруг обернулся.
– Брицеллу полезна прочная королевская власть. От короля он получает свое жалованье. В разодранной талунской смутой стране он никому не будет нужен. Поэтому он поддержит вас, ваше величество.
Новоиспеченный король, кивнув, вышел.
Бейона брезгливо присела на испорченную постель, оглядела, сморщив носик, царящий в комнате разгром.
– Вот и славно, мой мальчик. Кто же знал, что так все удачно выйдет?
И она рассмеялась низким грудным смехом, всем нутром ощущая ту цель, к которой стремилась всю жизнь, – богатство и власть.
Отроги Облачного кряжа, под холмами, жнивец, день двадцать третий, время суток неизвестно.Все-таки в том, что Желвак прибился к нашему отряду, при желании можно было усмотреть и преимущества, и недостатки.
Вначале о хорошем.
Начать хотя бы с того, что первые четыре дня он вел нас, выступая в непривычной для себя роли проводника. Штольня тянулась очень далеко. Кому пришло в голову в стародавние времена пробивать такую выработку, крепить ее, поддерживать в исправном состоянии, ума не приложу.
Сперва мы видели отходящие влево и вправо через равные промежутки – шагов пятьдесят – штреки. Это само по себе объяснимо и понятно. Выпади мне честь руководить горными работами, то, призвав на подмогу весь опыт и кое-какие знания, вбитые мне в голову, а то и в другое место при помощи розог, в Школе, я сделал бы то же самое. Длинная штольня, как артерия в теле человека, несущая основной поток крови от сердца, от нее – штреки, чтобы разбежаться в стороны, отойти подальше и захватить как можно большую площадь для добычи самоцветов. От штреков наверняка должны разбегаться частые, недлинные рассечки, где, собственно, и велись работы. Все по правилам – не придерешься. Но потом черные лазы штреков перестали попадаться. А штольня тянулась и тянулась. Для чего? С какой целью? Кто даст ответ? Только давно умершие старатели, проделавшие эту поистине каторжную работу, могли бы помочь. Но от них ждать подсказки не приходилось.
Ради интереса и чтобы занять себя хоть чем-то, я считал шаги. На четвертой тысяче споткнулся, ударился плечом о стойку и сбился. Больше не начинал. Да и Сущий с ней, со штольней этой. Самое интересное началось, когда она вывела нас в пещеру. Тут была вода. Думаю, и пещера была прогрызена подземной рекой. Так нам рассказывали, хотя вообще-то в Соль-Эльринской Храмовой Школе этому не учат. Вот Академия в Вальоне, городе на Озере, другое дело. Ну, да там и учат не жрецов, а лекарей, рудознатцев, законников, да мало ли кого еще... Всех не упомнишь. Наши отцы-наставники налегали все больше на историю материка и, главным образом, Империи, древние и нынешние языки и на умение пользоваться Силой. Но какие-то знания об окружающем бренном мире все же давали.
Почему-то именно лекции, не связанные с магическими закавыками, запомнились мне больше всего. И теперь я мог бы доходчиво объяснить любому, проявившему любопытство, что холмы, в которых мы рылись на Красной Лошади, сложены сверху совсем не той породой, что несет в себе драгоценные камушки. Холмы – это самый обычный известняк. Из него на моей родине рубят камни для строительства домов. Дробят его и получившийся щебень используют как подушку на прославившихся широко за пределами Приозерной империи дорогах. Известняк послабее будет, чем гранит либо базальт, но все-таки крепче, чем сланец, не говоря уже о глине. Но самое главное свойство известняка – он может размываться водой. Конечно, любой камень не выдержит, если изо дня в день на протяжении нескольких сот, а то и тысяч лет лить на него воду. Но известняк размоется раньше того же гранита.
Так вот, известняк лежал тут много лет назад, ровный как скатерка, пока из глубины земных недр не рванулась к воздуху и солнечному сиянию другая порода. Та, которая приносит кому-то успех и богатство, а кому-то разочарование и гибель. Как нужно разогреть камень, чтобы он потек? Мой разум воспринимать такое отказывался, рисуя картины третьего круга Преисподней – огненного, где вечно жарятся грешники, не прошедшие Поле Истины. Севернее холмов расплавленный камень прорвался и вспучился Облачным кряжем, чьи вершины и пики поражают воображение всякого, увидевшего их впервые. А у нас не сдюжил. Только повздувал грибами известняковые пласты, взбугрив некогда ровную землю. А когда остывали жидкие камни – зародились в них смарагды и топазы, бериллы и турмалины, горный хрусталь и гранаты.
Но известняк хоть камень плохонький, а все же камень. Гнуться, как листовая медь под ударами молотка чеканщика, он не захотел или не смог и пошел трещинами. Где мелкие и неглубокие, где широкие и протяженные, они пронизали все тело холмов. В трещины пошла вода. От частых ливней осенью – близкие горы придерживают набегающие с юга тучи, и они изливаются на наши головы с середины яблочника почти до конца златолиста, до морозов. Весной – талая, от обильных снегов, которыми заметает нашу негостеприимную землю в зимние месяцы – листопад, порошник, сечень, лютый. Вода бежала, размывала и расширяла трещины в известняке. Они сливались, образуя желоба и каналы. Тоненькие водяные ручейки собирались в полноводные ручьи, а потом и в реки. Нам повезло, что лето выдалось сухое и жаркое. Безводное. Иначе брести нам по колено. а то и по пояс в ледяной воде. Кто бы подумал! Шагая под землей, я радовался тому, что за весь жнивец не сорвалось ни единой дождинки с неба. Мысли о засухе, о неурожае и грядущем голоде куда-то спрятались.
Первое, что мы сделали, наткнувшись на весело журчащий в темноте ручеек, – дружно упали на колени и пили взахлеб ломящую зубы воду. И гордые перворожденные, и грязные салэх.
Напились вволю и наполнили водой кожаный мех, оказавшийся среди припасов бережливого Желвака.
Вот тут пора добавить о второй выгоде от встречи нашего бывшего головы. Скопидом он оказался ужасный. Я так и не понял, накопил Желвак все это добро, будучи нашим начальником, или натаскал, уже лишившись прибыльной должности, подбирая все, что плохо лежит? Скорее всего, и то и другое. Рядом с добротными вещами хранилось в его тайнике и множество бросового хлама. Здесь соседствовали добротные кожаные плащи, какие носят осенью арданы, и обкусанные ложки, отличные сапоги – сам король надеть бы не погнушался – и треснутые горшки. И все это Желвак хотел утащить с собой. Пришлось убеждать его взять только самое новое и полезное, причем плащи, а их нашлось штук восемь, раздать всем – летняя жара под землю не проникала. Кроме плащей я настоял на емкости для воды, в остальном дав новому спутнику полную волю. Он и постарался. Набил огромный тюк, вызвав улыбку даже у невозмутимого Этлена.
Теперь мы были одеты и для блужданий в подземном мире, и на случай выхода на поверхность. Как ни крути, а лето уступало свои права более холодному времени года.
На этом преимущества Желвакова общества закончились и начались недостатки. Попутчиком он оказался не из самых лучших. В начале пути всю дорогу нудил о том, как он любит перворожденных, в каких замечательных дружеских отношениях был с Лох Белахом и прочими сборщиками подати. Этими рассказами он, прежде всего, измучил самих сидов, чем добился эффекта прямо противоположного желаемому. На мой взгляд, он в живых остался только потому, что Мак Кехта во время боя потеряла где-то свой корд.
К концу третьего дня, счет которым вел, сверяясь с каким-то внутренним чутьем, Этлен, Желвак успокоился, решив, очевидно, что никто его в смерти Лох Белаха не винит, и начал ныть, какой, дескать, у него тяжелый мешок. Тут уж взбеленился я. Взял его за шкирку драной, латаной рубахи и объяснил доходчиво, куда этот мешок он может себе засунуть, как будто кто-то заставлял его это добро с собой волочить.
Вняв моим «уговорам», Желвак произвел решительную чистку мешка, оставив только самое дорогое и любимое.
Я радовался, тешась пустой надеждой, что нытья отныне не будет. Как бы не так! Теперь он решил играть роль постоянно обделяемого харчами. Это верно. Пищу мы берегли, поскольку не знали, на сколько суток придется растянуть припасы из моего мешка. Перворожденные вообще клевали, как зензиверы, – по малой крошке. Должно быть, не могли смириться с уязвляющей их гордость мыслью, что кормятся от щедрот жалкого человечишки.
А вот Желвак хотел есть всегда и помногу. Тут уж на него окороту найти мы не сумели. Ну, не морду же бить скудоумному? А слов он упорно не воспринимал. Тянул свое, как избалованный ребенок. В конце концов я начал даже находить в его постоянных жалобах какое-то пусть безрадостное, но развлечение. Мы с Гелкой даже затеяли нечто вроде игры – угадать, какое еще «неоспоримое» доказательство необходимости увеличить порцию он придумает.
Так мы и шли. Этлен командовал, когда приходила пора сделать привал. Каким образом он определял, где день, где ночь? Наверное, нужно прожить больше тысячи лет, чтоб развить в себе такое ощущение времени. И направления. Ведь после того, как Желвак признался, что дальше он не отваживался забираться, поиском дороги занимался тоже телохранитель Мак Кехты.
Пещера – есть полость в земле нерукотворная, учили нас в Школе. А следовательно, разобраться, куда идти, в ней очень и очень тяжело. Бесчисленные отнорки, повороты, перекрестки, когда ходы раздваивались, а через пару сотен шагов опять сходились. К стыду своему, вынужден сознаться – восемь лет работы под землей нисколечко не подготовили меня к подобному испытанию. А как перворожденный, представитель расы, не сильно жаловавшей подземелья, умудрялся не отклоняться от основного, «главного», тоннеля? Благодаря его чутью не единожды избегали мы обидного попадания в тупики лабиринтов и изматывающего блуждания по кругу в кольцевых промоинах.
Этлен шагал впереди, сжимая в левой руке факел. Правая всегда наготове. Уж я-то знал: случись что – клинок сам порхнет сиду в ладонь.
Мак Кехта, безучастная и какая-то неживая, шла за ним. Это было правильно – так спокойнее обоим. Следом за ней тащился без умолку бормочущий себе под нос Желвак. После него – Гелка, а потом и я.