Дыхание Людмилы стало коротким и учащенным, когда впереди, на горизонте, она заметила огоньки. Ящеры до сих пор не отказались от дурацкой привычки освещать свои лагеря по ночам. Возможно, думали, что это поможет уберечься от наземных атак. Учитывая дальность и силу их оружия, может, «то действительно помогало. В конце концов, Людмила — не маршал Советского Союза, чтобы обладать всеми необходимыми знаниями тактики наземного боя. Зато она знала: когда видишь цель, стрелять по ней намного легче.
Людмила не могла набрать высоту и затем беззвучно скользнуть в атаку, как она поступала, сражаясь против нацистов. Любой самолет, атаковавший Ящеров на сравнительно большой высоте, разлетался на мелкие кусочки. Горький опыт научил: держись пониже — имеешь шансы выжить.
Шансы не всегда были в пользу людей; Ее авиаполк перестал существовать. От прежних двух десятков боевых подруг остались три или четыре летчицы. Разумеется, после этого авиаполк давно уже не делал массовых вылетов. Одновременное нахождение в небе большого количества самолетов вызывало гнев ящеров, как ничто другое. Теперь «кукурузники» летали поодиночке или вдвоем, но не звеном.
Свет впереди становился ярче. Палец Людмилы опустился на гашетку спаренных пулеметов. Она разглядела: то, что поначалу было принято ею за холмик, на более близком расстоянии оказалось группой каких-то машин под маскировочной сеткой. «Грузовики», — подумала Людмила. Свои почти неуязвимые танки ящеры редко маскировали столь же тщательно, как люди.
Людмила нажала гашетку. Под крыльями застрочили пулеметы. Маленький «У-2» качался, словно лист в осеннем воздухе. Искры трассирующих пуль помогали ей целиться.
Ящеры почти сразу открыли ответный огонь. Судя по вспышкам выстрелов с земли, у них было больше оружия, чем у немцев. Людмиле показалось, что по самолету одновременно ударили десять тысяч автоматных очередей-. Матерчатая обтяжка крыльев «кукурузника» издавала звонкие хлопки, когда ее пробивали пули.
Затем один из грузовиков превратился в бело-голубой шар вспыхнувшего водорода. Когда Людмила пролетала над этим местом, жаркая волна опалила ей щеки; эта жара пыталась лишить самолет управления. Девушка отчаянно сражалась с рулем и педалями, удерживая машину в воздухе.
Позади нее от взрыва первого грузовика взорвалось еще несколько. Людмила выжала из «У-2» все его малые силенки, делая вираж навстречу спасительной темноте. Ящеры продолжали стрелять вслед, но выстрелов теперь было немного; остальные вражеские солдаты бросились тушить устроенные ею пожары. Когда тьма окутала самолет со всех сторон, Людмила ненадолго сняла одну руку с руля и хлопнула себя кулаком по бедру:
— Нам не страшен серый волк!
Добраться бы теперь домой. Ночной полет, даже когда просто летишь и не надо выполнять боевое задание, — дело нелегкое. Людмила сверилась с компасом и взяла курс ноль-четыре-семь. Он приведет самолет к посадочной полосе, с которой летчица взлетала. Людмила взглянула на часы и спидометр
— два других незаменимых инструмента для ночных полетов. Где-то минут через пятьдесят она начнет кружить в поисках посадочных огней.
Одно лишь то, что, выполнив задание, она уцелела, наполнило Людмилу гордостью и заставило вспомнить тех подруг, которым никогда больше не подняться в воздух. Эта мысль быстро развеяла ее радость, оставив лишь чувство усталости да нервозность от сохранившихся кусочков недавнего страха.
То ли она была более умелым штурманом, чем думала, или сегодня ей повезло больше, чем обычно, но, сделав всего два круга, Людмила заметила тусклые посадочные огни. Они были прикрыты сверху и потому невидимы с большой высоты. Советские ВВС научились этому, когда воевали с Люфтваффе; в войне против ящеров ценность подобного урока была намного выше.
Садиться в темноте нужно было крайне осторожно: наспех оборудованная взлетно-посадочная полоса не отличалась гладкостью. За такое приземление инструктор ОСОАВИАХИМа отчитал бы ее (жив ли он сейчас?) по полной программе. Все равно Людмиле не было стыдно. Она на земле, среди своих, целая и невредимая — до очередного задания. Об этом она сейчас даже не думала — успеется.
Как только Людмила выбралась из кабины «У-2», наземная команда покатила самолет под прикрытие. Женщина-механик указала на пулевые отверстия на материи, обтягивающей крыло. Людмила пожала плечами:
— Заштопай их как можешь, подруга. Со мной все в порядке, с самолетом
— тоже.
— Хорошо, — ответила механик. — Да, а тебя в землянке ждет письмо.
— Письмо?
Советская почта, работавшая с перебоями с самого начала войны, стала и вовсе хаотичной, когда ящеры переняли у нацистов эстафету уничтожения.
— От кого? — с неподдельным удивлением спросила Людмила.
— Не знаю. Оно в конверте, — ответила механик.
— Неужели в конверте?
Крайне редкие письма от братьев, отца и матери, которые получала Людмила, все были написаны на одной стороне листа, который затем складывался треугольником, и на обороте писался номер части и фамилия. С момента появления ящеров ей пришло лишь одно письмо от младшего брата Игоря — три размашистые торопливые строчки, сообщавшие, что он жив. Людмила быстро направилась к землянке.
— Поглядим, кто это будет богатым, — говорила она на ходу. Занавески у входа не позволяли свету свечей просачиваться наружу. Евдокия Кащерина подняла голову от гимнастерки, которую чинила.
— Ну как слетала? — по-свойски спросила она. В полку давно не отдавали положенные по уставу рапорты о проведенной операции, как это происходило раньше. Советские ВВС пребывали в настолько плачевном состоянии, что нынче не особо следили за соблюдением формальностей.
— Довольно удачно, — сказала Людмила. — Приказ выполнен — подбила несколько грузовиков, которые были недостаточно замаскированы, вернулась живой. А как насчет письма?
— Вон лежит, — махнув рукой, ответила Евдокия. — Неужели думаешь, что мы его куда-нибудь запрятали?
— Только бы попробовали! — сурово произнесла Людмила.
Обе женщины засмеялись. Людмила поспешила в уголок, где обычно спала. На темно-синем шерстяном одеяле светился аккуратный белый конверт. Людмила схватила его и поднесла к свечке.
Прежде чем читать само письмо, она попыталась узнать по почерку на конверте, от кого оно. Здорово получить весточку от кого-нибудь из родных… Но, к ее удивлению и досаде, почерк оказался ей незнаком. Тем не менее, почерк был очень разборчивым: ее фамилия и номер части написаны большими печатными буквами, словно их выводил какой-то старательный первоклашка.
— Так от кого письмо? — поинтересовалась Евдокия.
— Пока не знаю, — сказала Людмила.
— Может, от тайного воздыхателя, Людмила Вадимовна? Людмила раскрыла конверт, вытащила оттуда лист бумаги. Слова на нем были скорее нарисованы, чем написаны. Поначалу они показались ей совершенной бессмыслицей. Потом Людмила сообразила: письмо написано латинскими буквами и не по-русски. Оно было на немецком языке.
Первой реакцией Людмилы был испуг. До прихода ящеров письмо на немецком языке обязательно попало бы к какому-нибудь сотруднику НКВД с твердокаменным лицом, который обвинил бы ее в предательстве. Однако цензоры, уж конечно, видели это письмо и решили пропустить его. И прочтение этого письма, возможно, ничем ей не грозит.
«Храброй летчице, которая вытащила меня из колхоза…» Слово «летчица» была написано по-немецки, но с приписанным русскими буквами окончанием женского рода. «Колхоз» было написано по-русски, старательным школьным почерком.
«…Надеюсь, с вами все в порядке, вы по-прежнему летаете и воюете с ящерами. Я пишу как можно проще, так как знаю, что у вас трудности с немецким, т он все равно намного лучше, чем мой русский. Сейчас я нахожусь в Москве, где работаю с вашим правительством над новыми способами ведения войны против ящеров. Эти способы…» Несколько слов были аккуратно вымараны. Значит, цензор все-таки видел это письмо. Какая-то доля страха вновь охватила Людмилу. Где-то там, в Москве, за получение письма от немца ее имя занесли в специальное досье. Пока Советский Союз и Германия продолжают вместе бороться против ящеров, это не столь важно. Если же их сотрудничество закончится…
Людмила продолжала читать:
«Надеюсь, мы встретимся снова. Это может произойти, потому что…» Здесь цензор замазал тушью еще несколько слов. Дальше письмо заканчивалось:
«Наши страны были врагами, союзниками, врагами и вот теперь опять союзники. Жизнь — странная вещь, т так ли? Надеюсь, мы с вами не будем враждовать».
Подпись в виде закорючки меньше всего была похожа на «Генрих Егер», но тем не менее означала именно это. Ниже все тем же четким почерком было добавлено: «Майор Шестнадцатой танковой дивизии», словно Людмила об этом забыла и нуждалась в напоминании.
Она долго глядела на письмо, пытаясь разобраться в своих чувствах. Он был вежлив, умел говорить, не скажешь, что это самый уродливый мужчина, каких она видела, но… Но он был нацистом. Если она ответит на письмо, в ее личном деле появится еще одна пометка. В этом Людмила была уверена так же, как в наступлении завтрашнего дня.
— Ну и как? — спросила Евдокия, не услышав никаких замечаний Людмилы.
— Вы были правы, Евдокия Гавриловна, — ответила она. — Письмо действительно от тайного воздыхателя.
***
Вячеслав Молотов оглядел помещение. Еще несколько месяцев назад такое зрелище было просто невозможно представить: дипломаты стран-союзниц по антигитлеровской коалиции, дипломаты Оси; империалисты, фашисты, коммунисты и капиталисты… Они собрались все вместе, чтобы выработать общую стратегию против общего врага.
Будь Молотов человеком иного склада, он бы улыбнулся. Но выражение лица наркома иностранных дел никогда не менялось. Молотов успел побывать в более невообразимых местах, когда плавал, словно пушинка, в кабинете вождя ящеров, жарком, как духовка, и расположенном за сотни километров от Земли. Тем не менее эта лондонская комната все равно была примечательна.
Впрочем, эта комната могла находиться где угодно. Лондон был выбран потому, что Великобритания располагалась сравнительно близко от всех представленных держав, за исключением Японии. Ящеры не вторгались на Британские острова, а их нападения на корабли были достаточно хаотичны, и это давало каждому существенный шанс добраться сюда в целости и сохранности. И действительно, каждый участник совещания прибыл без осложнений, хотя открытие конференции запоздало. Ждали японского министра иностранных дел, который задержался, лавируя между захваченными ящерами районами Северной Америки.
Единственным недостатком, который Молотов мог усмотреть в лондонской встрече, было то, что это давало Уинстону Черчиллю право председательствовать на ней. Молотов лично ничего не имел против Черчилля. Хотя и империалист, тот был стойким антифашистом, и без него Англия в 1940 году скорее всего подняла бы руки и пошла На соглашение с гитлеровцами. Это поставило бы Советский Союз в еще более сложное положение, когда через год нацисты двинулись на восток.
Нет личной неприязни у Молотова к Черчиллю не было. Но у того существовала привычка не отступать. По всем меркам, британский премьер-министр являлся блестящим оратором. К сожалению, Молотов английского не знал, и даже самая великолепная речь, доходившая до ушей наркома через нашептывание переводчика, вскоре делалась тусклой и скучной.
Подобное обстоятельство не беспокоило Черчилля. Толстый, коренастый, краснолицый, со своей извечной длинной сигарой, он являл собой образец капиталистического хищника, каким того изображали на советских карикатурах. Но в словах премьер-министра сейчас звучало открытое нежелание подчиниться ящерам:
— Нам нельзя более уступать этим тварям ни дюйма земли. Это означает для человечества рабство на вечные времена.
Корделл Халл, государственный секретарь Соединенных Штатов, скривил брови.
— Если бы мы не были согласны с этим, нас здесь сегодня не было бы. Граф Чиано, например, не приехал.
Молотов оценил камень, брошенный в итальянцев, которые за две недели до встречи перестали даже делать вид, что воюют против ящеров. Итальянцы дали имя фашизму; теперь они же показали его банкротство, изрядно струсив после первого же удара. Немцы, по крайней мере, имели мужество оставаться верными своим убеждениям. Муссолини, похоже, был лишен и того и другого.