Капитолийцы слюной исходят по этому мальчику.
Благодаря юному возрасту, поначалу его на год или два оставили в покое, но уже с шестнадцати лет Финник присутствует на каждых Играх, и толпы поклонников таскаются за ним по пятам. Правда, никто не пользуется его благосклонностью долгое время. В течение своего ежегодного визита он успевает четыре-пять раз поменять окружение. Неважно, стар человек или юн, миловиден или уродлив, богат или беден – Финник проводит с ним какое-то время, принимает экстравагантные подарки, но никогда не задерживается и не возвращается.
Весьма вероятно, это один из самых потрясающих и желанных людей на планете, хотя, честно сказать, меня он совершенно не привлекает. То ли слишком красив, то ли слишком доступен, а может быть, его чересчур легко потерять.
– Нет, спасибо, сахару не хочется. А вот примерить когда-нибудь твой костюмчик я бы не отказалась.
На Финнике – золотая сеть, умышленно завязанная узлом возле паха, так что парень не сказать, чтобы вышел на люди голым, но весь открыт перед публикой. Видимо, стилисты решили: чем больше плоти увидит зритель, тем выгоднее.
— А ты меня просто пугаешь в этом новом обличье. Что стало с милыми девичьими платьями? – спрашивает он и проводит языком по губам. Представляю, как это сводит с ума других людей, однако перед моими глазами тут же встает старый Крей, пускающий слюни при виде нищих голодных девушек.
– Я из них выросла.
Финник тянется к моему воротнику и потирает материю между пальцами.
– Не повезло тебе с этой Квартальной бойней. Могла бы пожить в Капитолии припеваючи: украшения, деньги, все, что душа попросит.
– Украшения терпеть не могу, а денег и так девать некуда. Кстати, на что ты потратил свои?
– Ну, такие банальные мелочи меня давно уже не занимают, – отмахивается он.
– Чем же люди расплачиваются за счастье лицезреть тебя рядом с собой? – осведомляюсь я.
– Тайнами, – отвечает Финник вполголоса и наклоняет голову, едва не коснувшись губами моего уха. – А что скажешь ты, огненная Китнисс? Есть у тебя секреты, достойные моего внимания?
Это глупо, но я почему-то краснею. Пытаюсь вернуть себе самообладание и шепчу:
– Нет, я открытая книга. Кажется, люди узнают мои секреты раньше меня самой.
Юноша улыбается.
– Увы, сдается мне, так оно и есть. – И быстро отводит глаза. – Пит идет. Жаль, что из-за Игры сорвалась ваша свадьба. Представляю, как ужасно ты себя чувствуешь.
Забросив еще один кубик сахара в рот, Финник беззаботной походочкой удаляется.
– Что ему понадобилось? – интересуется Пит, одетый и разукрашенный мне под стать.
Я тянусь губами к его лицу, томно приопускаю ресницы и самым что ни на есть обольстительным тоном мурлычу:
– Он предложил мне сахара и хотел выведать все мои тайны.
– Да ладно тебе, – смеется напарник.
– Нет, правда. Потом расскажу подробнее, а то сейчас у меня по коже мурашки бегают.
– Как по-твоему, – вдруг произносит Пит, оглядываясь по сторонам, – если бы только один из нас победил, сегодня он был бы здесь, участником этого жуткого маскарада?
– Разумеется. Особенно ты, – вырывается у меня.
– Почему – особенно? – улыбается он.
– Потому что у тебя слабость к красивым вещам, а у меня ее нет, – снисходительно поясняю я. – Капитолий сумел бы тебя заморочить, а там и купить навсегда.
– Чувство прекрасного – это еще не слабость, – возражает Пит, – Разве что в случае моего к тебе отношения...
Слышится музыка. Широкие створки дверей распахиваются, и первая колесница выезжает под рев толпы.
– Готова? – Пит подает мне руку, чтобы помочь взойти на повозку.
Я поднимаюсь и втягиваю его за собой.
– Постой-ка. – Поправляю ему корону – Видел свой костюм включенным? Мы снова всех поразим.
– Это точно. Но Порция говорит, нам нужно быть выше этого. Не махать руками, ничего такого не делать, – предупреждает он. – Между прочим, где наши стилисты?
– Не знаю, – отзываюсь я, окидывая взглядом процессию. – Может лучше, проедем вперед и включимся?
Мы так и поступаем. В ту же минуту зрители поднимают шум, начинают показывать пальцами, и я понимаю: мы снова станем легендой Открытия. Двери все ближе; вытянув голову, оглядываюсь вокруг, однако не замечаю ни Цинны, ни Порции, а ведь в прошлом году они были рядом с нами до самого выезда.
– За руки нужно держаться? – спохватываюсь я.
– Думаю, это решили оставить на наше усмотрение, – отзывается Пит.
Я смотрю в эти голубые глаза, которые, сколько краски ни наложи, не станут смертельно опасными, и вспоминаю, как еще год назад собиралась убить его. Думала; Пит мечтает о том же. И вот как все изменилось. Теперь я сделаю все, чтобы он остался в живых, даже ценой моей собственной жизни, А все же внутри нет-нет и раздастся трусливый голосок: хорошо, что рядом он, а не Хеймитч. Наши руки сами собой сплетаются. Какие могут быть споры! Конечно же, мы пройдем через это вместе, мы – единое целое.
Колесница врывается в предвечерние сумерки, и в тот же миг гул толпы перерастает в восторженный визг. Но ни один из нас даже ухом не поведет. Я напряженно смотрю куда-то вдаль, делая вид, будто нет ни публики, ни трибун, ни всеобщего сумасшествия. Разве что иногда бросаю взгляд на гигантские экраны вдоль трассы. Мы не просто красивы, мы – воплощение темной силы. Даже больше того: несчастные влюбленные из Дистрикта номер двенадцать, так много страдавшие и так мало радости получившие в награду, мы не ластимся к зрителям, не дарим улыбок, нам наплевать на воздушные поцелуи. Победители, которые не умеют прощать.
И мне это нравится. Наконец-то можно не притворяться.
Поворачивая на Большой городской круг, я замечаю, что кое-кто пытался украсть идею наших стилистов. Оснащенные лампочками костюмы трибутов из Третьего дистрикта, выпускающего электротехнику, хотя бы имеют какой-то смысл. Но для чего скотоводы Десятого, нарядившиеся коровами, нацепили пылающие пояса? Неужели чтобы поджариться? Жалкое зрелище.
А вот мы с Питом настолько великолепны в переливчатых углях, что даже трибуты глазеют на нас. Особенно парочка из Шестого, известная своим пристрастием к морфлингу. Оба – ходячие скелеты, обтянутые морщинистой желтой кожей. Огромные глаза не отрываются от нас, даже когда президент поднимается на балкон, чтобы всех поприветствовать на Открытии нового сезона. Звучит мелодия гимна, мы едем последний круг, и... Возможно, мне это мерещится? Или Сноу тоже не сводит взгляда с меня!
Дождавшись, когда за нами закроются двери Тренировочного центра, мы с Питом позволяем себе расслабиться. Цинна и Порция поздравляют с удачным началом. Появляется Хеймитч. Правда, сперва он подходит к трибутам Одиннадцатого дистрикта – говорит с ними, кивает в нашу сторону и наконец подводит к нам поздороваться.
Рубаку я помню – много лет подряд видела на экране, как он опрокидывает бутылку-другую в компании Хеймитча. Кожа темная, рост – около шести футов, одна рука заканчивается культей, Ладонь утрачена в схватке во время Игры, тридцать лет назад. Я уверена, победителю предлагали сделать протез, точно так же как Питу, когда пришлось ампутировать часть ноги, – но он отказался.
Его напарница Сидер, судя по цвету оливковой кожи и черным прямым волосам с серебристой искрой, похожа на обитательницу Шлака, разница только в золотисто-карих глазах. Несмотря на свои шестьдесят лет, она выглядит очень крепкой и, судя по виду, за эти годы не пристрастилась ни к алкоголю, ни к морфлингу, ни к иным искусственным способам бегства от действительности. Прежде чем кто-то из нас успевает сказать хоть слово, Сидер ласково обнимает меня. Знаю, это в память Руты и Цепа, и я невольно шепчу:
– Как семьи?
– Живы, – приглушенно бросает она и лишь потом разнимает объятия.
Рубака обхватывает меня здоровой ручищей и смачно целует прямо в губы. Изумленно шарахаюсь в сторону – и слышу довольный гогот Хеймитча.
В это время являются служители Капитолия и велят нам пройти к лифтам. Пожалуй, их раздражает панибратство среди участников, которым, кажется, наплевать на Голодные игры. Мы с Питом шагаем рука об руку, и тут кто-то нас догоняет. Девушка сбрасывает венок из веток с листьями, не заботясь о том, куда он упал.
Джоанна Мэйсон. Дистрикт Седьмой, бумага и древесина, отсюда и ветки. Она победила за счет того, что долго и убедительно разыгрывала из себя беспомощную тихоню, на которую не стоило обращать внимания, а потом оказалась изощренной убийцей. Растрепав остроконечные локоны, она закатывает широко посаженные глаза.
– Ужасный костюм, да? Мой стилист – самый круглый дурень в Капитолии. Наши трибуты уже лет тридцать носят наряды лесных деревьев. Вот бы поработать с Цинной. У вас просто потрясающий вид.
Девчачьи разговоры никогда мне не удавались. Платья, волосы, макияж... Приходится врать:
– Да, он помогал мне разработать свою линию одежды. Ты бы видела, что Цинна делает с бархатом.
Бархат – единственный материал, вовремя пришедший мне на ум.
– Видела. Во время вашего тура. Это чудо без лямок в Дистрикте номер два, темно-синее с бриллиантами? Такая прелесть, что я готова была протянуть руку через экран и сорвать его прямо с твоей спины.
«Ага, – проносится у меня в голове. – Желательно вместе с кожей».
Дожидаясь лифта, она расстегивает остальную часть костюма, роняет на пол и с отвращением на лице отправляет пинком подальше. Кроме тапочек травяного зеленого цвета на ней теперь ни единой нитки.
– Фу, так-то лучше.
Мы заходим в одну и ту же кабину, и всю дорогу до восьмого этажа Джоанна болтает с Питом о живописи. Угольные переливы его костюма бросают блики на обнаженную грудь. Когда соседка нас покидает, я отвожу глаза, но прекрасно знаю, что Пит ухмыляется. Следом выходят Рубака и Сидер, и мы остаемся наедине. Я вырываю руку, а он ни с того ни с сего заливается хохотом.
– В чем дело? – бросаю я, когда мы выходим из лифта.
– В тебе, Китнисс. Разве не видишь? – давится смехом Пит.
– Чего не вижу?
– Почему они все так себя ведут. Финник с его сахарком, Рубака с поцелуями, а теперь эта девушка начала раздеваться, – Он пытается сделать серьезный вид, но все бесполезно. – Они же играют с тобой, потому что ты... Понимаешь?
– Нет, не понимаю.
В самом деле, о чем он?
– Например, не могла смотреть на мое обнаженное тело, даже когда я был при смерти. Ты такая... чистая, – наконец выдавливает из себя Пит.
– Неправда! – вырывается у меня. – Да я целый год, когда видела камеры, чуть не срывала с тебя одежду!
– Да, но... Понимаешь, для Капитолия ты слишком чистая. По мне, так все идеально. – Он явно питается меня успокоить.– Они тебя просто дразнят.
– Нет, насмехаются! И ты с ними заодно!
– Ни в коем случае. – Пит отрицательно качает головой, кусая губы, чтобы снова не прыснуть.
Я начинаю всерьез сомневаться в своем решении сохранить ему жизнь, когда рядом с нами открывается еще один лифт. Хеймитч и Эффи, чем-то ужасно довольные, присоединяются к нам, и вдруг лицо ментора каменеет.
«Что я опять натворила? » – чуть не срывается у меня с губ. Но Хеймитч пристально смотрит мимо, на вход в столовую.
Проследив за его взглядом и поморгав от удивления, Эффи жизнерадостно щебечет:
– Кажется, в этот раз вам подобрали сочетающийся комплект!
Развернувшись, я вижу рыжеволосую безгласую девушку, с которой уже знакома по прошлым Голодным играм. Как это мило – встретить подругу в подобном месте. Рядом стоит молодой человек, разумеется, тоже безгласый – и тоже рыжеволосый. Ясно, почему Эффи назвала их «сочетающимся комплектом»...
Внезапно меня словно током бьет. Потому что и молодой человек мне отлично знаком. И не по капитолийским торжествам. Мы частенько беседовали в Котле, посмеивались над варевом Сальной Сэй. В последний раз я видела его лежащим без сознания на площади, где истекал кровью Гейл.
Имя нашего нового безгласого – Дарий.
16
Ментор цепко впивается мне в запястье, предостерегая от необдуманных поступков, но я теряю дар речи не хуже Дария. Хеймитч однажды упоминал, что в Капитолии с языками безгласых делают что-то ужасное, и они уже никогда не заговорят. В ушах звучит голос Дария – веселый, поддразнивающий меня не так, как сегодняшние соперники по арене, а из искренней взаимной симпатии. Если бы Гейл это видел...
Выдать наше знакомство хотя бы жестом – нельзя, иначе бывшего миротворца ждет неминуемое наказание. Мы просто глядим друг другу и глаза. Он – бессловесный раб; я – обреченная на заклание жертва, Что мы могли бы друг другу сказать? «Мне жаль»? «Я чувствую твою боль, как свою»? «Хорошо, что мы с тобой были знакомы»?
Впрочем, Дарий этому вряд ли радуется. Не вмешайся я в ту позорную казнь, он бы не попытался остановить Треда. Не лишился бы языка. А главное, не состоял бы теперь при мне, ведь я более чем уверена: президент Сноу нарочно сделал его моим безгласым.
Вывернувшись из железной хватки Хеймитча, ухожу к себе в комнату и запираю дверь. Опускаюсь на край кровати, упираюсь локтями в колени, а лбом в кулаки. Долго смотрю на мерцающие цвета костюма, воображая, будто перенеслась в свой старый дом в Двенадцатом дистрикте и свернулась калачиком у огня. Заряд понемногу кончается, и материя гаснет, чернеет.
Когда наконец Эффи приходит позвать на ужин, я поднимаюсь, снимаю наряд и бережно укладываю его на столе вместе с полукороной. Тщательно умываюсь в ванной, избавляясь от темной раскраски. И, переодевшись в обыкновенную рубашку с брюками, спускаюсь в банкетный зал.
Ужин проходит, словно в мутном сне. Дарий и рыжеволосая прислуживают нам за столом. Эффи, Хеймитч, Цинна, Порция и Пит, кажется, обсуждают Открытие. В память врезается лишь одно. Я нарочно роняю на пол тарелку с горошком и, не дожидаясь, пока меня кто-нибудь остановит, лезу под стол. Дарий тут же бросается собирать раскатившиеся горошины. На миг мы оказываемся рядом, скрытые от посторонних глаз, и наши руки соприкасаются. Его грубая кожа покрыта масляным соусом с тарелки. Наши отчаянно сцепившиеся пальцы говорят больше, нежели все невысказанные слова. Эффи квохчет:
– Китнисс, это же не твоя работа!
И мы разжимаем руки.
Когда все отправляются смотреть повтор Открытия, я втискиваюсь на кушетке между стилистом и ментором: не хочу, чтобы рядом был Пит. Кошмар, случившийся с Дарием, касается Гейла, меня и, возможно, Хеймитча, но не его. Они, в лучшем случае, здоровались при встрече на улице. Пит никогда не принадлежал Котлу, как мы. И вдобавок я все еще злюсь на него за насмешки. Как-нибудь обойдусь без участия и утешения. Нет, я не передумала сделать все для спасения его жизни, но больше ничего ему не должна.
На экране показывают, как процессия движется к Большому городскому кругу, и у меня в голове мелькает: это же отвратительно. Даже в обычный год провозить ряженых трибутов по улицам, точно пленных, – жестоко. Дети в костюмах выглядят глупо, однако стареющие победители представляют собой необычайно жалкое зрелище. Те, что помоложе, вроде Джоанны и Финника, или те, чьи тела не успели одряхлеть, как у Брута и Сидер, еще сохраняют остатки достоинства. Но люди, попавшие в хищные когти пьянства, морфлинга или болезней, смотрятся более чем нелепо в нарядах, изображающих дойных коров, деревья или буханки хлеба. В прошлом сезоне мы без передышки обсуждали каждого из участников; сейчас отпускаем лишь редкие замечания. Неудивительно, что зрители сходят с ума при виде нас с Питом – сильных, юных, красивых, в сияющих облачениях, как и положено выглядеть настоящим трибутам.
Едва заканчивается сюжет, я встаю и, поблагодарив Цинну с Порцией за великолепную работу, иду к себе спать. Эффи напоминает: за завтраком будем обсуждать стратегию тренировок. Но даже в ее голосе звучат утомленные нотки. Бедняжка Эффи. В кои-то веки ей выдался более-менее приличный год, и вот как все обернулось. Даже она, представьте себе, не может найти в происходящем светлую сторону. Думаю, по капитолийским меркам это уже серьезная трагедия.
Немного погодя в дверь еле слышно стучат, но я не отвечаю. Сегодня мне Пит не нужен. Тем более когда поблизости Дарий. Это все равно, что сам Гейл. Гейл... Как я избавлюсь от мыслей о нем, пока живое, из плоти и крови, напоминание блуждает по здешним коридорам?