– Понимаю и ценю, мон шер ами. В чем же будет заключаться моя служба?
– Ты очень силен, и ты искусен в обращении с оружием, а потому ты будешь охранять меня в дороге. Ты должен идти, куда я прикажу, беречь мой сон и приносить мне пищу… мне и Брокату… и не расспрашивать о том, чего я не пожелаю рассказать. – Ее ресницы поднялись и опустились, словно ласточка взмахнула крыльями. – Еще одно… Ты должен дарить мне жизнь, но только в синее время.
– Бог создал мужчин, чтобы они служили женщинам и берегли их, – произнес Дарт. – Но что касается дарения… Ты уверена, моя прекрасная госпожа, что этим можно заниматься лишь в синее время? Я думаю, что остальные оттенки ничем не хуже. – Он взглянул на раковину и потянулся к Нерис. – Например, розовый… Меня он очень привлекает…
Она решительно отстранилась.
– Я не койну-таа, у меня еще не было детей, ни одного! И я дарила радость лишь четырем мужчинам! Как я могу понести в другое время, кроме синего? Я ведь не самка тьяни и не откладываю яиц! Разве это не заметно?
– Отчего же, заметно, – откликнулся Дарт, вставая. Заметно, но непонятно, добавил он про себя.
– Возьми мой мешок и свою одежду, – распорядилась Нерис, баюкая в ладонях дремлющего Броката. – Это твое маргарское снаряжение? Ты ведь не хочешь его оставить?
– Нет. Эта одежда еще мне пригодится.
Он свернул скафандр в плотный тюк, сунул внутрь шлема, а шлем прикрепил к мешку, пропустив ременные завязки под лицевым щитком. Надел башмаки, притопнул и затянул на талии пояс с оружием. Справа – кинжал и дисперсор, слева – шпага; ее филигранный эфес привычно терся о ребро.
– В путь! Осталось лишь найти корабль. Ты вызовешь его из вещих снов, моя красавица? Надеюсь, тебе приснилось не гребное судно, а что-то подходящее, трокар или хотя бы яхта… Я не столь искусен в обращении с веслами, как с клинком.
Нерис нахмурила брови.
– Из снов ничего не приходит, кроме картин грядущего. Временами ясных, но чаще похожих на лес и горы за пеленой дождя… Я видела на этот раз, как мы путешествуем по реке, то вдвоем, то со спутниками, как ты сражаешься и получаешь раны и как я исцеляю их… Это все. Слишком мало, чтобы узнать о наших судьбах, но хватит, чтобы тебе довериться… ведь ты сражался за меня… – Солнечный луч коснулся ее головки, и золотистые волосы вспыхнули, будто их объяло пламя. Сделав паузу, она сказала: – Ты тоже спал и видел сны, послания Элейхо… О чем же? Может быть, мне виделось начало, а тебе – конец?
– Ни то и ни другое, если говорить о нас. Элейхо был ко мне щедр и показал картины прошлого. Очень далекого прошлого… – Глаза Дарта на миг затуманились. – Но это не важно, моя светозарная. Прошлое есть прошлое, и его не вернешь… – Он встряхнул головой и спросил: – Так все же на чем мы отправимся в дорогу? Ты припрятала судно в своем мешке?
– Увидишь.
Они покинули пещеру и, обогнув ягодные кусты, начали спускаться к берегу, но не к лагуне, а к гроту с мусорными ямами. Дарт сорвал пару тяжелых гроздей, одну предложил Нерис, с другой принялся отщипывать ягоды; они были сочными и сладкими на вкус, с тонкой шелковистой кожурой, напоминавшей женскую кожу. Поедая их и глядя на гибкую фигурку Нерис, уверенно скользившую среди камней, он думал о том, что, в сущности, ничего не знает об этой женщине. Путь ее лежал из загадочного Трехградья в столь же загадочные Лиловые Долины – но с какой целью она отправилась туда? И что случилось с ней в дороге? Как она попала в плен к чешуйчатым? За что они убили ее спутника Сайана и мучили ее саму? Чего хотели?
Об этом он не ведал. Он помнил лишь о том, что руки ее нежны, губы горячи, а плоть – щедра и что на холмиках ее грудей расцветают под поцелуями розы. В этом она не отличалась от прочих женщин – тех, которых он знал на Земле, и тех, что дарили его любовью на Анхабе.
В грозди осталась последняя, самая крупная ягода. Догнав Нерис, он протянул ее зверьку на плече женщины, но тот возмущенно фыркнул и отвернулся. Видно, сладкое было ему не по вкусу.
– Простите, сир, мою назойливость, – вымолвил Дарт, отряхивая липкие от сока пальцы.
Когда они спустились к реке и к ямам, ночная тяжесть отступила, тучи исчезли, и жар синего солнца, Люциферова ока, высушил прибрежные утесы и листву. Речная гладь будто застыла, нежась в солнечных лучах; над ее поверхностью клубился легкий туман, воды текли неспешно, с ленцой, и в них, в четверти лье от берега, играли рогатые дельфины.
Нерис направилась к валуну, на котором вчера сушила одежду, но вдруг ее шаг стал неуверенным, потом замедлился. Она замерла, вытянув руки с раскрытыми ладонями к холмику с торчавшим над ним крестом. С его перекладины свисали браслеты и ожерелья.
– Что здесь? Я чувствую что-то такое, что было недавно живым…
– Было, – подтвердил Дарт и рассказал грустную повесть о маленькой даннитке.
– А что означают эти скрещенные палки?
– Ничего особенного. Знак уважения к погибшему… Священный символ в моих родных краях.
– Символ, которым чтят в твоих краях Предвечного Элейхо?
– Считай, что так.
Она стояла над могильным холмиком, задумчиво покусывая нижнюю губу.
– Значит, данниты уже проплыли… целый флот, как ты утверждаешь… Когда же это было?
– Циклов пятнадцать назад. Может быть, четырнадцать или тринадцать.
– Тогда мы их нагоним. Они плывут к морскому побережью, и странствовать с ними безопаснее. Хотя бы какое-то время… – Лоб Нерис прорезала морщинка, и, помрачнев, она добавила: – Мне кажется, их путешествие не кончится добром. Так говорят мои сны…
Опустив мешок на землю, Дарт пожал плечами. Сны, которые виделись ему, были о прошлом, не о грядущем. В тех снах он мчался в бой на лихом скакуне, пил вино в придорожных тавернах, торжествовал над поверженными врагами и целовал прекрасных дам; он снова был красив, предприимчив и молод, и пробуждение от сна дарило впечатление потери и тягостной тоски. Правда, в новом своем существовании он не утратил ничего, кроме земных воспоминаний, но они, как утверждал Джаннах, были наполовину иллюзией и на другую половину – миражом.
Он следил, как Нерис извлекает из мешка ореховый ларец, а из него – овальные жемчужины. Не все сразу, а по отдельности, рассматривая их, ощупывая кончиками пальцев, замирая в раздумье и будто к чему-то прислушиваясь. На взгляд Дарта, эти камешки выглядели совершенно одинаковыми, молочно-белыми горошинами с опалесцирующим блеском, но, вероятно, их схожесть была обманчива – Нерис выбрала один, а два возвратились в ларец.
Она покатала горошину в ладонях, прикрыв глаза и что-то напевая, потом уронила ее в воду. Дарт видел, как шарик поблескивает и переливается в прозрачной влаге – у берега было мелко, по колено, и казалось, что солнечные лучи высвечивают каждую песчинку на ровном дне. С минуту ничего не происходило; белый шарик лежал в желтой песчаной постели, словно икринка неведомой рыбы, и Нерис, согнувшись над ним, поводила руками и продолжала что-то напевать. Затем, как почудилось Дарту, шарик утратил блеск и начал увеличиваться в размерах – он ощутимо распухал, подрагивал, вытягивался, его поверхность стала пористой, форма изменилась, как если бы изнутри его распирало какой-то загадочной силой. Вскоре тонкая кожица лопнула в десятке мест, в разрывы просунулись извивающиеся корешки, вонзились в песок, напряглись и приподняли над водой округлое белесое тельце, уже не маленькое, а величиною с два кулака. Голос Нерис смолк; с довольным видом она ополоснула ладошку, вытерла лицо и, отступив назад на несколько шагов, уселась под скалой, обняв колени руками.
– Оно… оно живое? – прошептал Дарт, присматриваясь к творившейся в воде метаморфозе.
– Живое, но спящее, – уточнила женщина. – Зерно Детей Предвечного Элейхо… Мне удалось его пробудить, а это случается не всегда. Они старые, эти зерна… очень, очень старые… и если гибнут, самая опытная шира их не оживит.
Под сердцем у Дарта похолодело, на висках выступила испарина; он чувствовал, что приближается к какой-то древней тайне. Похоже, столь же великой, как загадка ферала, цель его миссии… Но было ли это истинной целью?.. Ему вдруг почудилось, что ферал явился лишь предлогом к путешествию на Диск и что Джаннаха интересует иное, нечто более значительное, чем эта субстанция Темных. Возможно, именно эти жемчужные зерна? В других мирах Ушедших Во Тьму он их не видел… точно не видел…
Над водой, подрагивая мясистыми лепестками, распускался белесый цветок. Он был уже такой величины, что в сердцевине мог поместиться шлем от скафандра.
– Дети Элейхо… кто они? – спросил Дарт внезапно охрипшим голосом.
– Те, кто по велению Предвечного создал этот мир и даровал его нам, – отозвалась Нерис. – Давно, так давно, что нет слов, чтоб выразить такое огромное время – даже у ширы, что видит скрытое за внешним обликом вещей. Дети Элейхо были очень мудры и добры, и, пока они жили с нами, в мире не было места злу. Так длилось долго, очень долго… Потом они ушли.
– Куда?
– Никто не знает. У всех племен свои легенды об их исчезновении. Мы, рами, думаем, что их позвал к себе Предвечный, данниты говорят, что они уснули в глубоких пещерах, а тьяни, безносые черви, уверены, что Элейхо разгневался, пожрал их и схоронил в своем бездонном чреве. Но это, конечно, чушь и святотатство! – Нерис с возмущением всплеснула руками. – Что еще могут придумать потомки тухлого яйца!
Белесый цветок колыхался, вытягивал лепестки, раздавался вширь и вглубь, становился похожим на лист – огромный лист с загнутыми краями, на котором мог бы улечься рослый мужчина. Превращение шло с невероятной, почти пугающей скоростью, совсем не так, как у анхабов-метаморфов; у них менялись быстро лишь мелкие черты, но полная телесная трансформация занимала пять-шесть дней и требовала энергии – высококалорийной пищи. Откуда же берет ее цветок?.. – мелькнуло в сознании Дарта. Или из воды и воздуха, из солнечного света, решил он, или энергетический ресурс хранится в исходном зерне, так же, как программа развития этого странного механизма. Он уже не сомневался, что перед ним механизм, в чем-то подобный иразу, живой и неживой одновременно; какое-то устройство Темных, ждавшее пробуждения тысячи – возможно, миллионы – лет.
– Бхо, – промолвила Нерис, глядя, как лист-цветок меняет окраску от белесой к серо-голубой. – Бхо, слуга Детей Предвечного… теперь – наш слуга… Я ведь сказала, что покажу тебе бхо, не так ли? Вот он, перед тобой. Ты ищешь такой же?
– Нет. У моего четыре ноги и пара рук, – пояснил Дарт. – Он очень расторопный парень и не похож на эту тварь.
– Бхо бывают разными. Одни плавают в воде, другие переносят тяжести, третьи могут копать землю и дробить камни… а есть и такие, что издают приятные звуки, испускают запахи или показывают странные картины… – Нерис гордо выпрямилась, прижала к груди ладошку. – Но только ширы знают, что таится в зернах и как их пробудить! Этот дар недоступен мужчинам, даже самым мудрым – таким, как мой отец. И этот дар – наследственный. Моя мать и мать моей матери – да продлится их жизнь в обряде синего времени! – тоже ширы, как многие женщины в нашем роду. Но ни один из мужчин, даривших им жизнь, не был маргаром. Дитя, рожденное от ширы и маргара, должно…
Это была любопытная тема, но Дарт, зачарованный творившимся в воде волшебством, лишь буркнул:
– Значит, ширы пробуждают бхо и видят вещие сны… А что ты еще умеешь?
– Целить, предсказывать и заговаривать животных. Но это еще не все. – Глаза Нерис вдруг блеснули и округлились с лукавством. – Могу сделать так, что всякая женщина будет дарить тебя радостью и никогда не откажет в объятиях. Это зовется венцом желаний… Хочешь его получить? Тогда все женщины будут твоими.
– Я бы не отказался.
Но она покачала головой.
– Не думаю, что ты в нем нуждаешься. Ты смел, красив, силен… Такие нравятся женщинам.
– Даже просветленным ширам?
– Ширы – тоже женщины…
Существо, что покачивалось на волнах у берега, уже не походило ни на цветок, ни на лист. «Скорее на рыбу, – подумал Дарт, – на странную безголовую и бесхвостую рыбу с широким туловом, обширной вмятиной на спине и бахромой, рядами свисающей с плоского брюха». Этот левиафан был довольно велик, не меньше десяти шагов в длину, и выемка в его сероватом теле казалась глубокой и просторной – ни дать ни взять, живой баркас без весел и ветрил. Борта этой странной лодки чуть-чуть подрагивали, как бы в ритме дыхания, и были усеяны темными звездами пятен, так что казалось, будто на влажный серый шелк набросили плотную паутину. Снизу, из-под бахромы, торчали корни-щупальца, ушедшие в песок; видно, с их помощью левиафан удерживал себя на месте.
Как зачарованный, Дарт поднял мешок, шагнул в воду и прикоснулся к шелковистой коже. Она была теплой, мягкой и упругой, совсем не такой, как жесткая твердая шкура Голема; она ласкала ладонь, и он почувствовал приятную щекотку и покалывание в пальцах.
– Не трогай темные пятна, – быстро сказала Нерис, поднимаясь на ноги. – Они для него как глаза и уши, но ты пока что еще не знаешь, как с ним говорить. Он не поймет и может уплыть без нас.
Дарт повернулся к ней.
– Это плавает, моя мудрейшая госпожа? В самом деле, плавает?
– Разумеется, мой недоверчивый воин. Бхо, которое плавает и повинуется приказам… Ты удивлен? Ты никогда не видел бхо? Ни разу?
Вместо ответа он неопределенно хмыкнул и опустил шлем с мешком в выемку на спине твари. Нерис, вздымая фонтанчики брызг, направилась к нему, посадила на мешок дремлющего Броката и с грустью промолвила:
– Теперь их почти не осталось, таких полезных и послушных бхо. Во всем Трехградье – два десятка зерен, и лишь немногие годятся, чтоб облегчить дорогу. Большая редкость в нынешние времена… – Ее лицо вдруг посветлело, голос окреп. – Но скоро все переменится! Скоро! Уже тряслась земля и били в небе молнии, а это верный признак… Теперь прольется кровь, много крови, но так всегда бывает. Зерна без крови не поделить, и чем их больше, тем яростнее споры.
Речи ее остались непонятны Дарту, как прорицания дельфийской пифии. Нахмурившись, он спросил:
– Откуда же возьмутся эти зерна? При чем тут молнии, землетрясения и кровь?
Серые глаза Нерис внезапно потемнели.
– Балата! В предгорьях, у океана, колыхалась земля и сверкали молнии, а это верный признак! Так временами бывает, когда разверзается пропасть с хранилищем Детей Элейхо, с зернами бхо и другими вещами, бесценными, как свет и воздух. Тот, кто завладеет ими, будет одарен счастьем… Разве ты этого не знаешь, маргар? И разве не стремишься к ним? К берегу Срединного океана, где покачнулись горы?
Часть II
Река
Глава 6
Левиафан плыл против течения, мощно загребая воду свисавшими с днища фестонами плоти. Опустив лицо к речной поверхности, Дарт мог их разглядеть: они были темно-серыми, мускулистыми и трудились без отдыха и остановки, то распускаясь, то сжимаясь и выталкивая в титаническом усилии реактивную струю. Если не смотреть на этот живой мотор, ритм его конвульсий почти не ощущался; движение было плавным и быстрым, лодка словно летела над водой, соперничая в скорости с рогатыми дельфинами.
Сбросив комбинезон и пояс, Дарт развалился на корме – вернее, в той части спинной выемки, которую полагалось считать кормой; Нерис сидела на носу, у сгущения темных звездчатых пятен. Пятна являлись нервными узлами, и, нажимая на них в определенной последовательности, можно было управлять лодкой, заставить ее плыть медленней или быстрее, дать команды для поворота и остановки. Нехитрая процедура, однако рассчитанная на более длинные и гибкие конечности, чем человеческие руки. До некоторых пятен Нерис едва дотягивалась, и, наблюдая за ней, Дарт пытался вообразить, что за твари плавали в таких суденышках, чувствуя себя столь же удобно в живой лоханке, как сам он – в пилотском кресле Марианны. Наверное, ноги у них покороче и не так затекали, как у него, если сидеть в позе лотоса или на пятках. А может, ноги вообще отсутствовали… Но это были пустые домыслы; в мирах Ушедших Во Тьму не сохранилось изображений, и никто не знал, каков их внешний облик.
В небе парил птероид, покрытое мехом существо с широкими кожистыми крыльями и вытянутой волчьей головой. Возможно, дальний кузен Броката, питавшийся не кровью, а рыбой; он висел над стайкой дельфинов и временами с пронзительным воплем падал вниз, выхватывая у них добычу. Дельфины скалили жуткие пасти, грозили рогами, но не пытались поймать обидчика; возможно, для них, обладавших кое-каким интеллектом, это было всего лишь игрой.