Последнее слово в создавшейся обстановке прозвучало дико, но я понял, что он имеет в виду.
– Тебя не бывает, – уверенно заявил я, садясь рядом с раненым. – Ты мой собственный бред.
– Нет. Я тоже так думал. Иногда. Но это не бред.
– Тогда скажи, где ты живешь, когда бодрствуешь?
– В Москве. Работаю охранником в одной фирме. По ночам работаю, а днем… Здесь.
– Кто тебя сюда нанял?
– Не знаю. Мне кажется, я встречался с ним не только во сне. Да, точно, он существует на самом деле, я видел его один раз в реале. Иначе бы так не загрузился. Не бросай меня. Если сдохну во сне, то по условиям контракта шиш мне будет вместо денег, а они мне очень нужны. Просто жизненно необходимы.
Я поднял лицо к небу, ловя кожей хлещущие потоки дождя. Тут надо было просто решить, верить всему или нет, поскольку никакая логика в столь немыслимых условиях не могла помочь принять решение. Верить хотелось сильнее, чем не верить, поскольку это хоть какое-то чудо. В чудо, наверное, всегда и всем хочется верить, иначе бы желтые газеты давно разорились бы.
– Ладно… – я принял решение. – Идти сможешь? Ну хоть как-нибудь, не на руках же тебя нести, как красну девицу!
– Не знаю. Помоги подняться.
Кряхтя и ругаясь, оскальзываясь в грязи, мы встали на ноги. Надо было вырвать обломок ветки из руки напарника, иначе с каждой минутой ему будет хуже и хуже, но я знал, что дикая боль от такой операции может свалить его на приличный отрезок времени. А пока мы не вышли из-под обстрела, надо было двигаться много и быстро.
Следующий залп был нацелен еще дальше, чем предыдущий, но прошел низко, сбив плазмой верхушки уцелевших деревьев. Дождь из горящих веток и кипящей воды хлынул на нас, заставив снова плюхнуться в лужу.
– Черт! – я ухватил напарника за шиворот и ползком поволок в сторону.
Видимость снизилась до нуля – все затянуло густым облаком пара, и мы пробирались через него на ощупь. Точнее, я пробирался, а Михаил все же потерял сознание, наверное, при падении он неловко рухнул на поврежденную руку. Теперь его только волоком тащить. Зато ветку можно выдернуть – хуже не будет. Я нащупал слом щепы и резко рванул, ощущая, как из освобожденной раны мне на пальцы брызнула горячая кровь.
– Ну все, все… – прошептал я, успокаивая скорее себя, чем Михаила, который все равно ничего не слышал. Затем отшвырнул ветку, словно она жгла мне кожу. – Вперед!
Если ползти, правильно упираясь ногами и подтягиваясь на свободном локте, то по грязи тащить раненого намного легче, чем по сухому. Главное – следить, чтобы в заполненных водой ямах и рытвинах он не перевернулся лицом вниз и не захлебнулся. Я и сам едва не захлебывался – то вода, то грязь потоками стекали по лицу.
Обстрел между тем сделался плотнее. Противник нас не видел, поэтому беспорядочно молотил из оставшихся плазмоганов, кося деревья вокруг и поднимая с земли густые облака пара. Ударные волны от таких взрывов были настолько плотными, что я их видел, они проносились по лесу, похожие на пленки молниеносно раздувающихся мыльных пузырей, срезая ветви с деревьев, срывая кору и больно хлопая по ушам. Сверху почти непрерывно сыпались горящие ветки, так что, если бы не усилившийся ливень, на нас бы одежда горела. Внезапно прямо передо мной рухнул толстый ствол горящего дерева. Слишком толстый, чтобы перетащить через него Михаила, так что пришлось искать обходной путь. И тут же в небе за низкими тучами раздался свист четырех тяжелых рейдеров. Вот это было плохо – хуже некуда. И, несмотря на то что батарея противника тут же умолкла, легче мне не стало.
Основное оружие тяжелых рейдеров – трехствольные плазмоганы и кассеты с «ежами». Это легкие рейдеры кидают бомбочки по одной-две, а тяжелые «углы» мечут смертоносную икру широким веером, покрывая десятками и сотнями боеприпасов большие площади. В «тренажерных снах» после такой атаки выжить мне не удавалось ни разу, однако теперь, когда были обещаны деньги, я не собирался сдаваться. Свист рейдеров начал стихать, а вместо него я услышал, как падают сброшенные «ежи». Шорох их падения сквозь кроны деревьев перекрыл шум дождя – они сыпались настоящим ливневым потоком, я видел, как некоторые из них застревали в густых кронах, но большая часть падала вниз, подобно сотням черных репейников величиной с два кулака. Если они разом взвоют, то воздух на краткий миг превратится в густую кашу из керамзитовых игл, летящих на сверхзвуковой скорости в бессчетном множестве направлений, под бессчетным множеством углов, обгоняющих одна другую, сталкивающихся, хаотично разлетающихся, пронзающих все, что встретится на пути. Но разом они не взвоют, я знал. Все будет еще хуже – они начнут выпускать жала группами, превращая участки леса в ад один за другим.
Чтобы выжить, нужно было укрытие, какая-то яма, причем в относительной дали от деревьев, а то застрявшие на ветках «ежи» запросто накроют сверху. Такая яма, вполне подходящая, была всего в нескольких метрах от нас – огромная воронка, которую нам пришлось обогнуть перед тем, как лезть на дерево. Она хоть и не очень глубокая, зато диаметром метров сто, а значит, до ближайших деревьев будет значительное расстояние, что давало если не гарантию, то весьма неплохой шанс спастись от игл, пущенных сверху. Была лишь одна трудность – воронку полностью заполняла дождевая вода. По самые кромки.
Мне-то ладно, что я, на полминуты дыхание не задержу? Но вот как поступить с Михаилом? Он по-прежнему был без сознания, и нельзя было представить ни малейшей возможности уговорить его какое-то время продержаться без воздуха. Однако выбора не было, и я изо всех сил рванулся к воронке, увлекая напарника за собой. Мы плюхнулись в воду, и я тут же понял, что недооценил глубину, – тяжесть бронежилета моментально увлекла меня вниз, и, только когда вода сомкнулась выше макушки, удалось нащупать ногами дно. Пришлось напрячься и вытолкнуть напарника из воды на вытянутых вверх руках. Это усилие оказалось чрезмерным, и я чуть не задохнулся – грудь обожгло недостатком кислорода от задержки дыхания, сердце заколотилось болью, с трудом проталкивая вмиг загустевшую венозную кровь.
Но самое главное, я не знал, что делать. Через несколько секунд «ежи» начнут плеваться иглами, и тогда Михаилу конец. Но если я опущу его под воду, то он попросту захлебнется на первом же вдохе. В общем, выхода из создавшейся ситуации я не видел, к тому же мне следовало уйти по дну как можно дальше от берега, чтобы избежать попадания игл, которые ринутся с деревьев.
От недостатка воздуха у меня начала дергаться диафрагма, организм рефлекторно, помимо воли, пытался сделать вдох, и мне стоило огромных усилий сдержать его. Я не знал, на сколько установлен замедлитель «ежей», но больше не мог без воздуха. Могло так случиться, что, едва я высуну голову из воды, ее тут же пронзит десяток керамзитовых игл. И все же я решился.
Мне стоило дикого напряжения оттолкнуться от зыбкого дна, держа Михаила на вытянутых руках. Я его чуть не уронил в воду, однако успел-таки сделать глоток живительного воздуха. При этом я услышал знакомый вой – группами начали срабатывать «ежи». За краткий миг, во время которого мои глаза оказались выше поверхности воды, я увидел, как с деревьев густо падают листья, сбитые разогнанными керамзитовыми иглами. Листопад надвигался на нас волной, и оставить Михаила на поверхности означало его убить. И тут меня осенило. Я зажал рот и нос напарника ладонью и позволил ему погрузиться до самого дна под тяжестью бронежилета. Его грудь судорожно задергалась, но я лишь крепче стиснул пальцы, а второй рукой придавил ему шею, чтобы он не вырвался и не утонул, если очнется. А от недостатка воздуха он пришел в себя моментально, что невероятно усложнило мою и без того нелегкую задачу. Задыхаясь под водой от усилий, я прижимал Михаила ко дну, не давая ему сделать роковой вдох. В мутной воде, хоть глаза открой, ничего не видно, так что делать все приходилось на ощупь. Положение спасало только то, что мы оба были в брониках, поэтому нас не выталкивало на поверхность, иначе бы мне его не удержать.
Вода над нами вскипела от попадания сотни игл, но большая часть из них касалась воды под такими пологими углами, что они тут же рикошетили или, утормозившись о плотную среду, тонули и, уже безопасные, колючим дождем сыпались на нас. Некоторые вонзались в воду почти вертикально, хлопая по ушам звуком кавитационных вихрей, но вода тоже моментально отбирала их силу и скорость. Это продолжалось почти полминуты, столько рейдеры накидали в лес этой дряни. За такое время я чуть не задохнулся, хотя в более спокойной обстановке легко обходился без воздуха около полутора минут.
Наконец шлепки и удары игл о воду прекратились, и я, продолжая прижимать одну ладонь к лицу напарника, за шею потащил его по дну к берегу. На это ушли последние силы и остатки кислорода в легких, поэтому, едва я поднял голову над водой, меня одолел приступ такого тяжелого кашля, что чуть не вырвало. Сделав судорожный вдох и продолжая давиться кашлем, я рванул Михаила из воды и выволок на берег. Вид у него был совершенно обалдевший, скорее всего, придя в сознание, он не представлял, что с нами произошло, почему и зачем я душил его под водой, а если хотел прикончить, то почему тогда вытащил? Это длилось несколько секунд, но затем он осмотрелся и все понял. Ума для этого много не требовалось – из деревьев густо торчали пеньки керамзитовых игл, а сбитые листья все еще продолжали кружиться в воздухе.
– Спасибо, – прохрипел Михаил, морщась от боли в поврежденной руке. – Буду должен.
– Что?
– Так у нас благодарили. В ментовке. Я же тренировался на базе СОБРа.
– Дурацкая благодарность.
– Нет. Это ведь не про деньги. Хотя… Здесь… Здесь, наверное, про деньги. Извини, я не хотел тебя задеть.
– А, пустое, – отмахнулся я. – В каждом отряде своя шиза. Плохо, что батарею мы не подавили.
– Плохо. Наши пойдут в атаку, а их накроют.
– Уже накрыли, – я сплюнул в траву.
Со стороны высоты «А-12» раздавались ухающие выкрики тяжелых плазмоганов. Под такую невеселую музыку мы пробирались к Базе. Михаил потерял много крови, окончательно обессилел, и последний участок до сухого пятна мне пришлось тащить его волоком, сгибаясь под потоками ливня. А когда выбрались, перед нами предстала ужасающая картина – десятки обугленных трупов, оплавленные винтовки «М-16» и восемь только что подожженных танков. Те, что горели, когда я смотрел через окно Базы, уже угасли, превратившись в отвратительные броневые остовы.
И тут зазвенел будильник.
«Хорошо, что это сон», – подумал я, просыпаясь.
Уже по дороге на работу, когда я трясся в грохочущем, провонявшем бензином микроавтобусе, в кармане заиграл мобильник.
– Ты где? – спросил Кирилл, зная, что у меня сработал определитель номера и я понял, кто звонит.
– Еду на студию. В маршрутке, в общем, – ответил я после короткой паузы.
Честно говоря, мне стало неловко, что начальник застал меня именно в маршрутке, это три недели назад проехаться в «Газели» казалось мне едва ли не шиком. Хотя почему «едва ли»? Именно шиком и казалось в сравнении с автобусной толчеей. Но это раньше, а по прошествии времени стала понятна пропасть, разделяющая меня и коллег, которые если не на собственных машинах катались, то на такси уж точно. Трудно назвать это завистью, но червячок чувства неполноценности нет-нет да и покусывал меня.
– В маршрутке? – голос в трубке не отразил никаких эмоций. – Давай вылезай, дорогой, и езжай на такси. Ты мне нужен сегодня раньше обычного.
«А ведь не даст никакой компенсации…» – с грустью подумал я.
Отдавать двести рублей таксисту было жалко, но именно такую сумму он заломил. Я ехал и невольно прикидывал, сколько и чего можно на эти деньги купить. Ну, продуктами уж точно можно было на неделю затариться. Странно, что вопрос питания до сих пор был для меня пунктиком, хотя на еду-то как раз теперь хватало. Видимо, так вот запросто не вычеркнешь из памяти голодные дни.
Две сотенные бумажки без преувеличения жгли мне ладонь, пока я наконец не отдал их водителю. Вспомнилось ощущение из сна, где я ободрал обе ладони о жесткую древесную кору. Жгло почти так же, хотя здесь это явно нервное, тут уж без всяких сомнении. Но жжение в ладонях, пусть иллюзорное, напомнило мне о другом, совсем не вымышленном ожоге – от упавшего за шиворот сигаретного окурка. Я так загрузился этим, что споткнулся о край бордюра и самым позорным образом грохнулся на карачки, поморщившись от боли в ободранных об асфальт ладонях.
– Черт! – тихо ругнулся я, поднимаясь и отряхивая колени.
Надо же было шлепнуться у самых дверей киностудии! Что за день сегодня… Бегло глянув на ободранные ладони в мелких кровоточащих крапинках, я еще раз чертыхнулся, на этот раз про себя, и широким шагом направился к вахте. Вахтер посмотрел пропуск, но мне показалось, что он доволен моим падением. Честно говоря, я его понимал. Раньше сам иногда ловил себя на том, что испытываю чувство глубокого удовлетворения, когда кто-то выше меня по положению попадает впросак.
Кирилл встретил меня хмурым взглядом и сразу пригласил к себе в кабинет.
– Обосрались мы, дорогой, – произнес он, опускаясь в кресло за стол,
– В смысле?
– Не прорвались. Думал, прорвемся – ан нет. Закрывают нашу лавочку, будут на этой ниве теперь другие кормиться.
–А деньги? – хотелось произнести это просто, как обычный деловой вопрос, но голос сорвался.
– Деньги… – Кирилл покачнулся в кресле. – Все неистово хотят денег… – Он поднял лицо и внимательно посмотрел на меня сквозь дурацкие очки без диоптрий. – Сегодня, дорогой, на другой улице праздник. Не на нашей. Но деньги я тебе дам. Сколько обещал, столько и дам. Хочешь знать, почему?
Я не знал, поэтому промолчал, скорчив неопределенную гримасу.
– Потому что ты неплохой парень, Саша. Поверь, это так. И не твоя вина, что нас из этого здания попросили. Сейчас, к сожалению, я ничего не могу сделать, ни работу тебе дать другую, ни пообещать что-нибудь. Сам пока не знаю, куда подамся. Но в Москве есть незыблемое правило – никого нельзя кидать без веской причины, поскольку никогда не знаешь, кем человек в этом городе может стать. Ротация тут высокая. Сегодня ты сценарист, а завтра продюсер. Послезавтра дворник, а через месяц снова про тебя кто-то вспомнит, кому-то ты понадобишься до последней возможности. Может так получиться, что ты и мне самому понадобишься. Так зачем ссориться? Глупо. Не такие большие деньги. – Он помолчал, словно подыскивая слова для продолжения разговора. – Ладно, – он вздохнул и полез в стол. Пошарив, достал из ящика два конверта – один чуть тяжелее другого. – Этот тебе, – Кирилл придвинул мне более весомый конверт. – А этот… В общем, бери оба, а там разберешься.
– Что значит «разберешься»? – насторожился я. – Это премия, что ли?
– Да нет, дорогой, премию ты как раз хрен заработал. Не сложилось. Вообще-то это не твои деньги, но отдать я их должен тебе. Так вот. Хитро, да? Может, я когда-нибудь тебе объясню, что к чему.
– Значит, встретимся? – я почувствовал, как учащающийся пульс начинает биться в жилах на шее.
– Как сложится. Все, вали. Пропуск не сдавай и не выбрасывай, потому что, может, все еще переменится. Я тебе тогда позвоню. Все, дорогой.
Сунув конверты в карманы плаща, я протиснулся в дверь, добрался до съемочного павильона и прислонился спиной к стене. Трудно было сдержать участившееся дыхание, а сердце так и норовило выскочить наружу. Мне хотелось как можно быстрее узнать, сколько денег в конверте – шестьсот долларов или три тысячи шестьсот. Но неудобно было пересчитывать прямо здесь.
И тут я услышал крик – душераздирающий мужской крик, какой нередко можно услышать во время боя, когда кому-то из товарищей в руку или в ногу попадает крупный осколок. В отличие от осколка попадание пули в конечность похоже на тупой удар палкой, боль приходит только потом, а вот когда в тело влетает корявый обломок металла на гораздо меньшей, чем у пули, скорости, вот тогда боль просто жуткая, за гранью терпения. В подобные моменты сквозь грохот взрывов и рев техники слышен именно такой крик.