Карельский блицкриг - Белогорский Евгений Александрович "vlpan"

Приход весны всегда олицетворяется с началом новой жизни, чего-то светлого и радостного, что одним своим видом дарит людям надежды на лучшее. Именно это согревает остывшие за долгую зиму души, заставляет биться сердца, строить планы на жизнь. Весна - прекрасная пора и крайне трудно и горестно встречать её, находясь в темной и тесной камере. Когда все твое людское существование рвется наружу, а крепкие толстые стены тебя не пускают, и от осознания собственного бессилия хочется выть во все горло.

Комдив Константин Рокоссовский, находившийся в заключение в знаменитых "Крестах" вот уже второй год, по своей натуре был крепким и волевым человеком. Арестованный в конце тридцать седьмого года по так называемым "национальным спискам", он мужественно держался на допросах, категорически отказываясь признать себя виновным и дать признательные показания.

То на чем ломались многие "герои гражданской войны" сделавшие головокружительную карьеру, на него не действовало.

С детства привыкший тяжелой работе, сильный и выносливый Рокоссовский не испугался применения против него физического воздействия со стороны следствия. Чтобы добиться "чистосердечных признаний" и заставить несговорчивого комдива "разоблачиться", следователь был вынужден звать на помощь ещё двоих своих товарищей по нелегкому делу в розыске "скверны". Но попав под тройной нажим, Константин Константинович не сдал своих позиций, не признал себя виновным.

Не оказало на него нужного воздействия и фактор психологического давления, который следователи очень широко и успешно применяли во время арестов и допросов. Очень трудно было перестроиться человеку, обладавшему большой властью над людьми. Ещё вчера, он был уважаемым и заслуженным командиром. От него зависели судьбы тысячи людей, многие из которых всеми силами пытались получить от него знак внимания и поддержки. В руках его была силы власти и вдруг, всего этого нет. Знаки различия и боевые награды вырваны с мундира "с мясом" и ты уже не " Сам Иван Иванович", а простой заключенный, которыми так плотно набита камера, что спать приходится сидя на полу. Когда молодой сопливый "сержант государственной безопасности" нагло пускает в лицо дым от папиросы и, ухватив за ворот гимнастерки, кричит "Ты у меня сознаешься! Ты у меня дашь показание тварь, на своих дружков, врагов народа!" и хлестко бьет по лицу, ты не можешь ему достойно ответить.

Константин Рокоссовский мужественно прошел и через это утонченное унижение. Со скованными за спиной руками, он ухитрился смачно плюнуть кровь из разбитых губ прямо на следователя. И когда тот в порыве гнева наотмашь ударил его, комдив так на него пронзительно посмотрел на своего мучителя, что тот больше не стал близко к нему подходить. Вдруг снова плюнет или ударит головой, такие случаи редко, но бывали к несчастью для здоровья следователей.

Крепким орешком оказался для ленинградского следствия "этот чертов поляк". Не стал он в угоду следствию оговаривать невинных людей, как это делали многие из тех, кто попал в "ежовые" рукавицы наркома. Руководствуясь простым и гадким принципом "раз я страдаю, так пусть пострадают и другие", они в угоду следствию перевирали свои разговоры с людьми, на которых собрались дать показания, а зачастую их просто выдумывали. Некоторые, приходя с допросов, с некоторой гордостью говорили - "сегодня дал признательные показания, ещё на пятнадцать человек!"

Трудно осуждать сломленных побоями и издевательствами людей за такие поступки. Каждый, в экстремальной ситуации действует, так как подсказывает ему собственная совесть, но участь этих людей была незавидная. В подавляющем числе, соглашательство и помощь следствию закончилось для них расстрельной стенкой. Специальные военные суды и заседания не знали жалости "к изменникам Родины", руководствуясь принципом "предавший один раз, предаст снова".

Единственным слабым местом в броне комдива Рокоссовского была семья. Полная неизвестность относительно судьбы жены и дочери, доставляло ему боли во стократ больше, чем побои, грубость и унижение со стороны следователя.

От людей арестованных после него, Рокоссовский знал о незавидной судьбе семей "изменников Родины". Сразу после ареста "изменника" его семья в 24 часа выселялась из казенных квартир и должна была искать самостоятельно средства к существованию. Многие, под давлением обстоятельств были вынуждены публично отказываться от мужа и отца, пытаясь доказать свою непричастность к его "вредительской деятельности".

Черные мысли ежечасно точили его душу, но мир не без добрых людей. Непонятно каким чудом, но семья узнала, где находится комдив и смогла отправить письмо, а затем посылку. Её содержимое было очень скромным, но для Рокоссовского был крайне важен сам её факт, благодаря которому, он знал, что "у них все хорошо, мама работает, а дочь учится".

Эта маленькая весть с воли, прорвавшая невыносимо долгую блокаду неизвестности, дала Константину Константиновичу новые силы к сопротивлению и борьбе за свою жизнь, честь и доброе имя. С этого момента многое переменилось в жизни бывшего командира корпуса, а ныне заключенного Рокоссовского.

В конце 1938 года, сменился нарком внутренних дел и это, сразу сказалось на поведении следователей. Не зная чего ожидать от нового руководства, они уже не так активно выколачивали признания у подследственных. Следственная машина стала работать "в холостую", а в первых числах марта, после поступившего приказа с самого верха "Разобраться!" и вовсе встала.

Прекрасно понимая, что заварившим "кашу" следователям самостоятельно будет очень сложно, нарком приказал создать специальные комиссии, в которые включались представители различных ведомств. Чтобы разбирательство было разбирательством, а не попыткой сохранить "чистоту мундира".

Одна из таких комиссии и прибыла в "Кресты", чтобы решить вопрос о так называемых "висяках" - дел по которым долгое время не было результатов. В числе тех дел, что были представлены этой комиссии, было и дело комдива Рокоссовского.

Начальник комиссии, старший майор госбезопасности Громогласов, был колоритной фигурой. Плотный, коренастый, невысокого роста, всем своим видом он напоминал больше лесоруба промышленника, на которого по ошибке надели "почти генеральский мундир".

С самого начала своей деятельности на посту начальника комиссии, Громогласов не знал, что ему делать. По "хорошему", в его понятии следовало бы дать следователям нагоняй, чтобы лучше работали со своими подследственными, установить срок исполнения, а затем строго спросить. "Проверка проведена, нарушения выявлены, на них указано" - все ясно и понятно, комар носа не подточит.

При прошлом наркоме такого итога работы было бы достаточно, но новая метла мела по-новому. Новому наркому такой результат был явно не нужен. Приведя с собой свою команду, он принялся чистить "авгиевы конюшни" и первыми под эту чистку попали "кольщики", чей работой так восхищался бывший нарком.

Все это наводило на неприятные размышления, от которых нужно было держать ухо востро.

Также большую настороженность и откровенное непонимание для Громогласова доставлял состав комиссии. Из чекистов в её составе был только он, да капитан Чайка, все остальные были для него чужими и, следовательно, на полное понимание с их стороны ему рассчитывать не приходилось.

Особое беспокойство старшему майору доставлял очкастый военный юрист.3 ранга, неизвестно как попавший в состав комиссии. С самого начала работ он держался несколько обособленно. По прибытию в "Кресты" отказался от предложения начальника тюрьмы перекусить, чем бог послал и попросил представить ему дела заключенных.

В открытую конфронтацию с Громогласовым он не вступал. Ни одно из его распоряжений не подверг критике или высказал свое несогласие с ними, но при этом, постоянно делал записи в своем большом блокноте, что очень беспокоило старшего майора.

- Сейчас все хорошо, а потом напишет за спиной, черт знает чего и тогда, поминай, как звали. Знаю я таких тихонь - доверительно говорил Громогласов Чайке. - Ты смотри, приглядывай за ним. Чует мое сердце, беды с ним не оберемся.

Комиссия работала не шатко, ни валко. Уловив командный посыл сверху о необходимости вскрыть недостатки и восстановить законность, на несколько из представленных дел было вынесено решение о прекращении. Часть дело отправлено на доследование в новом составе следствия и взято на контроль, а оставшиеся ввернуты следователям с грозным приказом "Лучше работать надо!"

Поданное Громогласову дело Рокоссовского вызвало у него нескрываемое раздражение. Оно было толстым, а у старшего майора уже устали пальцы. Уж слишком разными были его толстые короткие пальцы и тонкие страницы очередного дела.

- Рокоссовский - прочитал Громогласов фамилию арестованного, - поляк?

- Так точно, товарищ старший майор. Взят по польскому списку согласно приказу товарища Ежова от июня 1937 года - бодро доложил следователь. То, что Ежов был только снят с должности, но ещё не арестован и не осужден, оставляло следствию пространство, для пусть малого, но маневра. Ведь исполнялось приказание наркома внутренних дел, а не разоблаченного шпиона иностранной державы.

Громогласов перевернул несколько страниц дела и все понял. Комдива брали как поляка и главный упор, по нему делался согласно показаниям арестованных военных польского происхождения. Начавший дело следователь хотел связать несколько дел в один большой заговор, но это у него не получилось.

- Раззява. Ломать нужно было быстрей, тогда бы все и срослось, и по срокам и по показаниям. А так время упущено и вместо большого "веника" разрозненные прутья - зло подумал про себя Громогласов.

- А что сослуживцы, почему от них так мало показаний на Рокоссовского?

- Хитрый и осторожный этот комдив. Все делал строго по приказу, никакой самодеятельности. Всегда выступал на собраниях в поддержку политики партии и правительства. С арестованными врагами народа имел контакты по службе, личных контактов нет. Единственный его прокол в том, что высказал сомнение по поводу ареста корпусного комиссара Шестакова, который, кстати, саморазоблачился и дал признательные показания, в том числе и на самого Рокоссовского - следователь позволил себе усмехнуться. Самую малость, ибо то, что наговорил Шестаков, хватала на арест комдива, но никак не на расстрельную статью.

Громогласов перелистнул ещё несколько страниц допросов и вздохнул. Имевшегося в деле материала не хватало, чтобы сделать из комдива "японского" шпиона или пусть по ленинградским и псковским делам о военных заговорах. Начавший дело следователь вел дело исключительно по шаблону. Сделав главную ставку на то, что сумеет сломать подследственного, он вовремя не стал собирать на него дополнительный компромат.

- Сто чертей ему в печенку. Понабрали, черт знает, кого из всякого там Крыжополя, вот и результат - зло подумал старший майор в адрес этого неумехи, чью плохую работу ему предстояло разгребать. Сам он, правда, был родом из Волочка и москвичом стал чуть более пяти лет, но это не мешало ему всей душой не любить "лимитчиков", понаехавших в столицы.

- В отношении комдива Рокоссовского просил разобраться нарком Тимошенко - подал голос, молчавший все это время военюрист.

- И что? Я таких указаний от наркома Берия не получал - негодующе спросил чекист, развернувшись в его сторону на стуле. Он хотел повернуть голову, но из-за жесткого ворота мундира вынужден был повернуть все тело. Майор ожидал, что очкарик вступит с ним в перепалку, но этого не произошло.

- Я только информировал вас, товарищ старший майор - абсолютно нейтральным голосом сказал военюрист.

- Паразит, специально сказал это при свидетелях - понял Громогласов, и словно подтверждая его опасения, в дело вступил Пикин из наркомата контроля. Сидевший на нем нарком Мехлис не особенно жаловал чекистов Ежова.

- Есть мнение направить это дело на дорасследование с заменой следователя и постановкой на контроль - предложил Пикин, и очкарик тут же кивнул головой в знак согласие.

- Это будет уже двенадцатое дело - многозначительно произнес Громогласов, пытаясь привести в чувство слишком далеко зашедших правдолюбцев. Передача дела на новое расследование, после специальной директивы наркома о запрещении применения физического воздействия к арестованным, в большей степени означало прекращения дела.

Голос чекиста и его воинственная поза возымели действие. Пикин с остальными членами комиссии несколько смутились, поняв, что может произойти перерасход отпущенного лимита, но военюрист моментально нашел лазейку.

- Хорошо. Давайте напишем протокол разногласий, где каждая из сторон выскажет свое мнение и подкрепит его фактами - ловко плеснул маслицем крючкотвор и Громогласов закачался. Писать, а уж тем более обосновывать свое мнение ему как-то не хотелось. Он вопросительно посмотрел на Чайку, но тот только скорбно молчал. Писать и обосновывать ему тоже не хотелось. Дело ведь касалось не командарма или комкора, а простого комдива.

- К чему вносить раскол в наши ряды? Если есть мнение, то давайте направим на дорасследование - нехотя согласился Громогласов, но и этого очкарику было мало.

- Если комиссия не возражает, я хотел бы задать несколько вопросов арестованному комдиву Рокоссовскому.

- Какие ещё вопросы? - сразу насторожился чекист.

- По условиям его содержания.

- Зачем это? Условия содержания арестованных у нас одни для всех, сносные. Других нет, и не будет.

- Вот пускай он это и скажет.

- Что не будут?

- Что сносные.

- Глупости все это - уверено громыхнул чекист, но крючкотвор вновь плеснул масло ему под ноги.

- Хорошо, я так и отпишу, что присланные мне вопросы оказались глупостью - произнес юрист, хитро не уточняя, куда и кому следует отписать.

Весь кипя от негодования, Громогласов вперил в юрист майора тяжелый взгляд готовый прожечь его насквозь, но в их ментальную дуэль вмешался Пикин.

- Товарищ Громогласов. Если товарищ военюрист просит, пусть приведут арестованного. Пусть он ответит на вопросы, если это надо. Много их у вас?

- Ровно десять, товарищ Пикин.

- Вот видите. Пусть ответит, и товарищ секретарь начнет писать бумаге по нашей работе.

Не будь в комиссии Пикина и товарищей из госконтроля, Громогласов послал бы крючкотвора ко всем чертям с его вопросами но, увы, не мог этого сделать.

- Хорошо. Герасименко, распорядитесь - приказал Громогласов чекисту и тот пулей выскочил из кабинета. Прошло немного времени, и арестованный был доставлен перед грозные очи комиссии.

Едва Рокоссовский переступил порог кабинета, как Громогласов впился глазами в военюриста. Чутье чекиста подсказывало, что тот неспроста потребовал к себе комдива, и он весь напрягся, готовый сорвать и разоблачить незаконные действия крючкотвора.

Однако ничего подозрительного не произошло. С усталым лицом, военюрист попросил арестованного представиться комиссии, не называя при этом причин по которым она приехала в "Кресты".

Единственное, что он сделал - это встал со стула и, разминая затекшие ноги, подошел к сидевшему на табурете Рокоссовскому, точно также как следователи, ведущие долгий допрос арестованного.

- Есть ли у вас претензии по вашему содержанию? - спросил юрист, открыв блокнот и взяв в руки тонко отточенный карандаш.

- Нет - после короткой паузы ответил комдив. Он ожидал услышать все, что угодно, но только не это.

- Получаете ли вы письма и посылки от семьи?

- Да - с некоторым напряжением в голосе ответил Рокоссовский. Он внимательно смотрел на юриста пытаясь понять, знает он его или нет, но тот сосредоточено смотрел в свой блокнот, чем затруднял задачу для арестанта.