Но никто не усомнился бы, что в этом изможденном теле скрывается великая сила. Даже немощный с виду, Мортарион словно бы господствовал над всеми вокруг. Древко его косы глухо, но веско лязгало по камням. Широкие плечи примарха говорили о почти бесконечной выносливости, способности выдержать удары, которые сразили бы даже его братьев — генетических богов. Заметная всем болезненная бледность порождалась не слабостью, но ожесточенной стойкостью, выпестованной еще на ядовитой планете, куда упала капсула с новорожденным. Выжив там, он стал практически неуязвим для враждебного мира.
Когда Мортарион вошел в центр круга, юстаэринцы одновременно поклонились ему. Это были не дипломатичные кивки, но приветствия великому владыке, руководившему истреблением целых систем во главе легиона, бледно-зеленые корабли которого стали символом неумолимой, безмолвной, неотвратимой гибели.
Если примарх и заметил жест, то не подал виду. Он остановился, шипя и пощелкивая дыхательной маской. Из тени капюшона смотрели на мир желтовато-зеленые глаза с набрякшими веками — окна в душу, изначально отмеченную страданием.
Затем, мучительно медленно, Повелитель Смерти отставил косу, на которую опирался, откинул вбок испещренный пятнами плащ и опустился на одно колено. Примарх склонил огромную голову в знаке повиновения, и его свита последовала примеру господина.
Мортарион когда-либо преклонял колени лишь перед двумя созданиями во вселенной. Одного сеньора он поклялся уничтожить, другой сейчас шагал к нему из «Грозовой птицы».
Он, как и его легион, далеко ушел за отведенные им границы. Давно подавил в себе прежнюю живость, ту почти неосознанную черту характера, за которую люди любили его, а целые армии молились оказаться у него под началом. Золото и белизна его брони замарались и потемнели, меха на ней стали гуще, керамитовые пластины срослись, приняв иные, искаженные очертания. Прежнюю ловкость поглотила мощь нового, кошмарно разросшегося тела. Высокий наголовник доспеха освещали изнутри бурлящие потоки кроваво-красных энергий. Правая рука заканчивалась громадным когтем, похожим на какую-то промышленную установку. Даже выключенный, он словно бы рычал от едва сдерживаемой жажды убийства.
Когда воин двигался, казалось, что само вещество Галактики спешит убраться с его дороги. Он стал до неприличия громадным, превратился в стихийную силу, могучую даже по меркам существ, одаренных божественным касанием Императора. Рубиново-золотистые глаза, усыпавшие его броню, как будто обладали собственной волей и взором — изучающим, оценивающим, испытующим.
Но величайший ужас скрывался в других, живых глазах примарха. Некогда энергичные, острые, полные радости, они потемнели, окаймленные складками бледной кожи. Стали зеркалами души, что заглянула в сердце бездны и узрела реальность в ее неописуемо беспощадном великолепии. Теперь эти глаза не отражали ничего. Они казались черными дырами, которые жадно всасывали любую искорку света в свои неизмеримые глубины.
Хорус Луперкаль, магистр войны, остановился перед Мортарионом и протянул ему левую латную перчатку.
— Брат мой, — сказал он, — тебе не к лицу вставать на колени.
Повелитель Смерти поднял голову, но выражение его лица, как всегда, скрыли респиратор и капюшон.
— Тебе пора привыкнуть к этому. Скоро все мы склонимся перед тобой, сир.
Луперкаль жестом пригласил его встать. С трудом, неуклюже Мортарион повиновался. Они обнялись как братья, и на миг показалось, что меньший примарх скрылся в калечащей хватке пустоты.
Затем Хорус выпустил его, и Повелитель Смерти огляделся.
— Эзекиль не с тобой? Думал, он — твоя вторая тень.
— Я так же думал про Тифона.
Мортарион сухо, презрительно кашлянул.
— Кто знает, чем занят Калас или где он вообще? Я сам его ищу. Если пересечешься с ним, обязательно скажи мне.
Глаза магистра войны — природные, окаймленные серыми кругами — на миг вспыхнули и странно дернулись. Хорус словно бы увидел то, что находилось в ином месте, или то, чему следовало там оказаться.
— Ты знаешь, почему я хотел этой встречи.
— У тебя под пятой тысяча планет. Ты окружил Тронный мир кольцом огня. Галактика рассечена, Жиллиман и Ангел не в силах прийти на помощь нашему Отцу. Все подготовлено, декорации расставлены.
Луперкаль не улыбнулся. Прежняя легкость в общении покинула его, сменившись отстраненным, сдержанным величием существа с иного плана бытия.
— По моему замыслу, все уже должно было закончиться. С каждым днем мы понемногу упускаем преимущество.
Мортарион с хрипом покачал головой:
— Тогда отдай команду, брат. Начни атаку.
Хорус иронично скривил губы.
— Да, больше ничего и не нужно, — пробормотал он и, подняв глаза, окинул тусклым взглядом кристально-чистый звездный небосвод. — У нас не вышло переманить всех. Наши враги до сих пор бьются там, в сетях, которые мы расставили на них. Вот в чем проблема.
Его лицо ожесточилось. Даже в крошечных движениях мускулов Луперкаля всегда сквозило ощущение, что он обдумывает какой-то приказ.
— Штормы Лоргара не продержатся вечно. Их можно преодолеть, если хватит воли и силы. И что тогда? Все, кого мы отрезали от Терры, помчатся к Отцу, их знамена взовьются рядом с Его.
— Тогда отдай команду, — повторил Мортарион.
Магистр войны обернулся к нему, по раздутому лицу скользнула тень раздражения.
— Речь идет не о каком-то жалком диктаторе, что едва выживает на захолустной скале! Даже ослабевший, Он не знает себе равных. Ты знаешь Его прошлое. Ты знаешь, почему Он, и только Он, мог заложить основы Империума. Можешь ли ты представить, как сложно хотя бы задуматься об убийстве подобного создания? Как сделать это, причем необратимо, так, чтобы Он не ускользнул из-под клинка, не удержал в теле иссохшую душу… Ты не видишь всей угрозы.
— После Молеха, брат, я не видел тебя в хорошем настроении.
— После Молеха у меня не может быть хорошего настроения. Я стал возмездием, сокрушителем миров. Поэтому — да, сейчас мне не до веселья.
Владыка Барбаруса вздохнул:
— Мне повторить в третий раз? Довольно задержек. Начинай штурм. Гвардия Смерти готова.
— Не сомневаюсь. — В искаженном взгляде мелькнула благодарность. — Силы Дорна учтены. Русс, почти разгромленный в Алакксесе, предается пустым мечтам о том, как совершит надо мной «правосудие» в своем понимании. Коракс — примарх без легиона, Феррус и Вулкан мертвы. Остался лишь один, кто может повредить нам.
Мортарион настороженно промолчал.
— Сначала я решил поручить дело Фениксийцу, — продолжил Хорус. — Они с Джагатаем всегда презирали друг друга. Хотел бы посмотреть, как Фулгрим преподаст Боевому Ястребу урок смирения.
— Так попроси его.
— Если найдешь Фениксийца, попроси его сам. — Луперкаль неосознанно сжал Коготь в нетерпеливом жесте. — Послушай, мы оба знаем, что Фулгриму нельзя доверять. Единственное великое дело он совершил на Исстване-пять, и больше на него полагаться не стоит.
Повелитель Смерти мотнул головой, звякнув флягами токсинов на шее.
— Я не заменю Фулгрима.
— Ты жаждешь мести, разве нет?
— Хан не одолел меня!
— Никто этого не говорил.
Мортарион резко опустил Безмолвие на камень, и темное плато вздрогнуло под ударной волной, побежавшей от древка.
— Я встану рядом с тобой, — прошипел он, — но на передовой. Я сохранил сыновей непорочными. Не стал искажать их, как в других легионах, и воины по-прежнему исполняют мои приказы, соблюдают дисциплину.
— Ты будешь возле меня, как я и обещал.
— Я не позволю бросить меня! — Давно сдерживаемые подозрения Мортариона прорвались наружу. — Я так же неистово, как и ты, хочу увидеть Отца на коленях. Готов поклясться, что даже сильнее, учитывая наше прошлое.
— Когда Дворец запылает, ты будешь у моего плеча.
— Тогда зачем бросать меня против Хана?
— Потому что я доверяю тебе! — огрызнулся Хорус. — Разве неясно? Ты повсюду выискиваешь обиды, ждешь, что тебя обманут, и все же, мой подозрительный брат, ты единственный, кто у меня остался! — Магистр войны горько усмехнулся. — Полюбуйся на моих союзников по восстанию. Ангрон лишил себя разума, я не могу поручить ему и простейшей задачи. Пертурабо — о боги. Пертурабо! Дикари Хана будут просто нарезать вокруг него круги, и у Шрамов нет крепостей, так что ему нечего захватывать. Альфарий безмолвствует, путаясь в узлах, которые завязал сам. Список сокращается.
Повелитель Смерти настороженно слушал, в загрязненных системах его брони что-то клокотало.
— Я пришел к тебе, — мягко произнес Луперкаль, — потому что больше не к кому. Хан нависает над моим флангом, его легион уцелел, его ярость не остыла. Бури сдерживают Джагатая, но он найдет способ прорваться. Нельзя позволить ему жить, ты это знаешь. Со смертью Ястреба рухнет последняя преграда.
Нависнув над сгорбленным братом, Хорус обхватил его за шею обеими лапами.
— И тогда, — выдохнул он, приближая бородавчатое лицо Мортариона к своему, — мы вдвоем возглавим наступление. Ты сохранил свой легион непорочным. Я доволен тобой. Для нас наступает решающий момент.
Примарх по-прежнему сомневался. Его глаза сверкнули, сухие губы дернулись.
— Вы с Джагатаем были истинными братьями, — сказал Мортарион. — Одной крови, можно сказать.
— Мы все были братьями. Не думай, что меня опечалит еще одна смерть.
— А что, если ты просто не можешь убить его сам?
Луперкаль ответил не сразу:
— Ты действительно так считаешь?
— Тебе это в голову не приходило?
Промолчав, магистр войны выпустил Мортариона и отступил.
— Думаю, теперь я способен лишить жизни кого угодно. Особенно после того, как увидел… грядущее. — Он снова взглянул на генетического брата, уже не так уверенно, почти затравленно. — Когда придет час, когда Он окажется в моей хватке, я не стану колебаться. Хотя бы в этом я уверен.
Владыка Барбаруса слушал, тяжело дыша. Даже после всех актов мятежа воображать финал представления не хотелось. У всех восставших примархов руки были в крови, они брели в ней по горло, но одно дело — истреблять смертных и совсем другое — убить живого бога, пусть ложного и ослабевшего.
— Я не вправе отвести взор от Терры, — продолжил Хорус. — Ты не представляешь, как тяжела моя ноша. Пусть даже мы открываем иному миру путь в нашу реальность, пусть древние сущности повинуются мне, как побитые псы, все старые кошмары полководца — учет потерь, снабжение, графики операций — остаются прежними. Я не могу отвлекаться. Окно возможностей сужается с каждым потерянным днем.
Мортарион все еще молчал.
— Мы добрались до первых линий обороны Дорна, — сказал Луперкаль. — Эти внутренние железные стены охватывают сотню миров. Каждый из них будет сражаться до последнего вздоха. Даже Пертурабо, даже мне не добиться там легких побед. — Магистр войны снова пристально посмотрел на мертвенно-бледного брата. — Поэтому Хана нужно уничтожить.
— У него легион, как и у меня. Здесь тоже не будет легкой победы.
— Тебе помогут. Эйдолон уже охотится за ним, ты присоединишься к лорду-командующему.
Повелитель Смерти грубо захохотал:
— О, теперь понимаю, что тебе хочется увидеть. Меня — рядом с этим… существом. Возможно, порой ты еще не прочь повеселиться.
Хорус не улыбнулся:
— Фабий сделал его смертоносным.
— Да, да, мы все такие. — Мортарион вновь сухо закашлялся и сменил позу, словно от неудобства. — Значит, Эйдолону известно, где собирается Пятый легион?
— Он идет по их следу.
— То есть мы все еще охотимся.
— А как же иначе?
— Верно, — мрачно улыбнулся примарх.
Вздохнув, он отстраненно шевельнул пальцами в латной перчатке. Громадные вмятины и борозды, покрывшие доспех в бою на хрустальной пыли Просперо, остались нетронутыми. Они служили напоминанием о незаконченном противоборстве. На открытой половине лица Мортариона вспыхнуло нечто вроде нетерпения, желания завершить начатое.
— Я изменился после прошлой встречи с Ханом, — сказал Повелитель Смерти.
— Но еще не принял всех даров.
— И не собираюсь. В отличие от тебя, я не погрязаю в порче. Я использую ее. Контролирую. Держу в рамках.
Магистр войны промолчал. Его глаза, черные снаружи и внутри, ничего не выражали.
— Итак, ты даешь слово? — наконец произнес Мортарион. — Ты дождешься меня. Мы вместе атакуем Тронный мир.
Луперкаль поднял Коготь к слабому голубоватому свету, как будто оружие теперь было для него символом верности клятвам.
— Неужели я когда-нибудь лгал, даже Отцу? — спросил он. — Придет время, когда обман исчезнет, поскольку правда и ложь одинаково бессмысленны в царстве грез. Я принесу такой порядок в Галактику, поэтому ты следуешь за мной, как прежде следовал за ним.
— Иначе, чем за ним.
— Но да, я даю тебе слово.
— И я обещаю тебе. — Мортарион взялся за Коготь латной перчаткой, которая скрылась между огромными молниевыми лезвиями. — Он будет пойман и он будет убит.
Осталось неясным, обрадовало ли это магистра войны. Хорус просто кивнул — слегка, помечая еще одну выполненную задачу, еще одну преграду, убранную с дороги к Трону.
— Сообщи, когда исполнишь. — Он высвободил латную перчатку брата и опустил Коготь. Над примархами кружили студеные ветра Призрака. — Сразу после этого начнется решающий штурм, и мы возглавим его вместе.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава восьмая
Вздрагивая, Илия Раваллион опустилась на корточки. Прижавшись спиной к стене, она потерла озябшие ладони. На Эревайле было холодно. Ей следовало прихватить защитный комбинезон, а не только старую униформу. Впрочем, тогда Илия сочла необходимым надеть прежний мундир. Когда-то он немногое значил, но теперь цвета и символы верности стали жизненно важными.
Оказалось, что форма ей уже не по размеру. Одежда не изменилась, съежилась сама женщина. Безжалостные годы отнимали у Раваллион способности, за которые ее всегда ценили. Илия спрашивала себя, замечают ли подобные ухудшения в легионе. Вслух бойцы ничего не говорили, но, как показалось генералу, обходились с ней еще заботливее.
Закрыв глаза, она попыталась справиться с дрожью. Издали доносились мощные разрывы снарядов — шел обстрел постепенно сдвигавшегося северного фронта. В этом мире Белым Шрамам противостояли одни из самых порченых Детей Императора, но драться мутанты не разучились. Даже превзойденные числом и застигнутые врасплох, они бились с невероятной стойкостью, как и все космодесантники.
Пожалуй, это было омерзительнее всего. Илия находила такую черту отталкивающей даже в своих защитниках. Любой воин легиона являлся машиной для убийств, лишенной страха и жалости к себе. В безвыходной ситуации, где человек, не прошедший Вознесение, беспомощно опустил бы руки, космодесантник продолжал сражаться, искать любые пути к победе, полагаясь на почти безграничное хитроумие и изобретательность. Чтобы покончить с легионером, ему нужно было буквально порезать глотку на лоскуты. Чтобы покончить с одним из вычурных уродов Фулгрима, часто требовалось намного большее.
И бойцы гордились тем, какие они есть. Раваллион слышала, как в братствах повторяли друг другу одни и те же фразы: «Мы не отступим. Мы храним веру. Мы держим клятву».
Когда Илия уставала до изнеможения, что происходило нередко, ей хотелось заорать на легионеров.
«Вам только хуже от этого! — крикнула бы она. — Будь у вас хоть капелька воображения, вы сейчас удирали бы прочь!»
Но Раваллион молчала, а Белые Шрамы не менялись. Они сохранили прежнюю неукротимость, хотя улыбались реже. Война утомила бойцов. Внешне они, как и раньше, изображали веселье — возможно, надеялись, что в каком-то неопределенном будущем вновь смогут радоваться без притворства. Или, быть может, больше им ничего не оставалось.
Объятая раздумьями, Илия сидела с закрытыми глазами, поэтому не сразу поняла, что в комнате есть кто-то еще. Впрочем, даже способный на многое Есугэй как будто не умел бесшумно передвигаться в доспехе. Кроме того, за долгие годы в керамит въелся запах благовоний.
— Как там дела? — спросила Раваллион, не открывая глаз.
Женщина почувствовала, как грозовой пророк подошел и склонился над ней. Ощутив беспокойство Таргутая, она испытала раздражение.
— Этот город возьмем через час, — сказал Есугэй. — В остальных идет зачистка.