Мне доводилось слышать истории, где утверждается, будто, сразив Гора Перерожденного, Абаддон вернулся сюда, состязался здесь с соперниками-капитанами на аренах и в поединках чести, а в конечном итоге вышел победителем и увел с собой людей павших офицеров, которые были горды маршировать под его командованием.
Возможно, в этом и есть доля правды, хотя сам я подобного не видел. Возможно, я тогда находился где-то в другом месте, уединенно исполняя службу незримого клинка Эзекиля. Я приучил себя не отвергать никаких историй, сколь бы невероятно они ни звучали.
Однако я стал свидетелем события, которое, содержа в себе больше горделивости и непокорства, было при этом и более печальным.
Я говорил о тех группировках, которые мы сокрушали в бою, и о тех, кто сдавался, увидев, как пушки «Мстительного духа» рвут их флотилии. Говорил о группировках, чьи крепости мы защищали сами, когда приходили им на помощь, зная, что обретаем признательных союзников или же новых благодарных рекрутов. О возвышении Черного Легиона существует такое количество подобных рассказов, что даже я не могу поведать все из них. Рассказов о тех, кто добровольно преклонял колено, и тех, кто, напротив, сдавался с крайне неохотой, а затем понимал, что новый союз обладает силой.
Именно таких рассказов и ожидаешь о подобном пути наверх. Эта хроника ничего не приобретет, если пересказывать их еще более подробно.
Но были и другие. Другие изгои с этой самой планеты, уставшие влачить существование среди оставшихся на ней ржавчины и пепла. Эти воины держались до самого конца, до крайней черты вымирания, и именовали себя Сынами Гора, несмотря на то, что за это их убивали враги.
Мы натыкались на них на борту кораблей, затерянных или обездвиженных в Оке, где вся команда была либо мертва, либо находилась в гибернации Легионес Астартес, задействовав свои анабиотические мембраны. Встречали их на преследуемых, иссеченных войной звездолетах, которые плелись нам навстречу, ища убежища в колоссальной тени «Мстительного духа». Изгнанники, странники, неудачники – все они понемногу покидали Маэлеум небольшими отчаявшимися сообществами. Последние обитатели умирающего мира, они, наконец, стремились к чему-то большему, нежели просто выживание. Это и заставляло их искать Абаддона.
Без преувеличения можно сказать, что эти Сыны Гора были одними из наиболее ревностно верных нам новобранцев. Когда я говорю, что мы – Легион Долгой Войны, я подразумеваю наше перерождение и убеждение нашего повелителя, что кровь и родословная несущественны. Важна ненависть в сердце воина и мастерство, с которым он владеет клинком. Но также я говорю и о тех последних, заблудших душах. Это они перенесли финальные дни XVI Легиона, и им лучше, чем кому бы то ни было, известно, каково это – слишком долго цепляться за отголоски прошлого.
Амураэль был одним из этих последних изгоев. Приближаясь к нам несколькими годами ранее на борту своего корабля, «Виридианового неба» – быстроходного фрегата, похожего на кинжал – он шел с обесточенными орудиными палубами и опущенными пустотными щитами. В тот момент, глядя на его подход со своего места на командной палубе «Мстительного духа», я рассмеялся от дерзости маневра. Абаддон же – нет.
– Это корабль медикэ квинтус Энки, – произнес мой брат, в равной степени удивленный и довольный. Заполучить апотекария уровня Амураэля было бы огромной удачей для нашей группировки. Можно справедливо утверждать, что у запертых в Оке Девяти Легионов куда больше проблем с набором рекрутов и поддержанием численности, чем бывало когда-либо в те времена, когда нас поддерживали урожаи плоти Великого крестового похода.
Амураэль прибыл на борт в сопровождении более чем четырех сотен воинов, а также втрое большего количества техножрецов, слуг Легиона, квалифицированных рабов и боевых машин Кибернетики. Стоя во главе этого потрепанного воинства, Амураэль подошел к Абаддону и Эзекариону на посадочной палубе и бросил свой болтер на пол у ног Эзекиля.
Не я один счел это проявлением покорности. Мы все полагали, что это символический жест капитуляции – Абаддон уже начинал было радостно встречать прежнего брата по Легиону на нашем флоте – пока Амураэль не достал из ножен на бедре силовой меч и не вдавил активационную руну. Эзекиль, в ту пору еще не столь терзаемый своим неназываемым бременем, оскалил в ухмылке свои зубы с выцарапанными рунами.
– Интересный способ поприветствовать старого командира, – сказал он.
Амураэль рассек воздух, разминая запястья. Он выглядел помятым, израненным и ослабевшим. Несомненно, ему пришлось с боем прокладывать себе дорогу от Маэлеума до нас, проливая кровь на каждом шагу. И все-таки он не сдавался.
– Капитан Абаддон, если ты одолеешь меня на клинках, то получишь мою верность и верность моих последователей.
Нельзя было не восхититься его стойкостью
После дуэли, пока «Виридиановое небо» подтягивали буксирами и осматривали для ремонта, Абаддон позвал Амураэля на собрание Эзекариона – тех, кому наш повелитель доверял более всего, чьи голоса обещает всегда слушать, и кому разрешено неофициально обращаться к нему по имени. Амураэль принес клятву в качестве десятого из нас, хотя наша группировка тогда уже исчислялась десятками тысяч.
– Я прибыл с Маэлеума, – признался он на том конклаве во Дворе Луперкаля под выцветшими и запыленными знаменами Великого крестового похода. В этом зале Первый и Ложный Магистр Войны проводил свои советы. Абаддон изолировал его от остального корабля, позволяя пользоваться им лишь Эзекариону. Думаю, ему доставляла удовольствие ироничная симметричность подобного жеста.
– Что осталось на Маэлеуме? – спросил Фальк, который покинул планету годами ранее и отправился на поиски меня и Леора, что привело нас на сторону Абаддона.
– Почти ничего, – ответил Амураэль. – Только наш позор.
Мы шли по посыпанной солью войны земле мира-свалки, уходя по щиколотку в металлолом и сопровождая каждый свой шаг скрежещущим лязгом. Рядом со мной крался Нагваль, который растекался по теням и возникал в других местах, самостоятельно выбирая дорогу среди завалов. Несмотря на всю кошачью грацию демона, металл шевелился и напрягался под его весом.
Когда стоишь на планете внутри Ока, все кажется живым. Сам воздух смешивается с эфирными элементами варпа, что делает психические чувства прискорбно ненадежными. Я ощущал присутствие живых существ неподалеку совсем слабо, без источника. Это было так же бесполезно, как слышать голоса в тумане, совершенно не разбирая направления.
Амураэль шел впереди. Прожектор на его ранце прочесывал развалины, освещая обломки. Вскоре он перестал сканировать окружающее пространство своим ауспиком, совершенно не удивившись неточности получаемых данных. Он сохранял абсолютное спокойствие, уверенно огибая трупы погибших кораблей или проходя сквозь них.
Среди бункеров и пусковых шахт между останков крушений просматривались святилища, но и они были повреждены, опалены зажигательными снарядами, или же обесцвечены и искорежены куда более смертоносным и ядовитым оружием.
Когда мы добрались до вражеского десантно-штурмового корабля, укрытого в тени разбитой машины, я занял ведущую позицию.
– Не стреляйте, – передал я по воксу остальным, – если стрелять не начнут по вам.
Каким предстало наше приближение глазам Тысячи Сынов? Небольшая группа воинов возникла из растерзанной, проржавевшей земли, и ничто не выдавало, каким образом они прибыли. На каждом из нас был иссеченный в боях доспех, украшенный окислившимся золотом. Броня была черной, словно полное затмение изгнало с нее старые цвета и символы принадлежности. Мы не называли себя Черным Легионом. Это название дали те, с кем мы сходились на полях битв. В те далекие дни это было скорее ругательство, чем объединяющий клич. «Черный Легион!», – издевательски вопили они с тем же отвращением, с каким именовали нас сиротами, предателями и отребьем.
Стоящий на земле «Громовой ястреб» навел на нас свои орудия. Вращающиеся пушки застрекотали. Я направился к первому из Тысячи Сынов – воину в ниспадающих одеяниях и с посохом, увенчанным кристаллами – демонстрируя ему пустые ладони.
– Я – Искандар Хайон, – обратился я к предводителю этого скромного воинства.
Его братья подошли ближе. Все они были рубрикаторами и безмолвно несли свое преданное бдение, прижимая болтеры к не дышащей груди.
– Искандар Хайон погиб при Дрол Хейр, – отозвался их господин. Сколько уже раз я слышал эти слова? Даже Леор с Фальком их слышали и верили им до того, как мы отправились на поиски Абаддона.
Утомительно. Так утомительно.
– Я – Искандар Хайон, – повторил я, как делаю всегда после этого заявления.
– Нет, ты – тварь, что носит его лицо.
Тогда я снял шлем, надеясь скорее не убедить его отказаться от своего заблуждения, а вызвать доверие. Стоя с открытым лицом на пыльном ветру, я посмотрел в пространство между одиноким живым колдуном и его пепельными мертвыми стражами. Похоже было, что он один, если не считать его воинов-рабов. Даже следы на бесплодной почве указывали на то, что он прибыл недавно, и в них отсутствовала та мешанина, которую оставили бы своими шагами несколько воинов.
Возле меня вышагивали мои собственные рубрикаторы. Я взял с собой всего четверых. Каждый из них выглядел, словно опаленная дочерна движущаяся статуя из обугленного золота. Кобальтовая окраска давно сгорела, хельтарские шлемы отбрасывали длинные тени в слабом свете двух бледных светил планеты. Позади них Телемахон, Амураэль и отделение его воинов стояли с опущенными болтерами, ожидая итогов моей попытки переговоров. Нефертари молчала и ничего не делала, лишь беззвучно страдала от голода.
– Я вижу рядом с тобой чужую Хайона, – произнес легионер Тысячи Сынов, – но где топор Хайона? Где Гира, его хранитель?
– Твои сомнения не имеют значения, – с улыбкой сказал я. – Я – Искандар Хайон.
Колдун наклонил свой шлем с Т-образным визором.
– Возможно, ты так считаешь. Оставлю тебя при твоем заблуждении. Чего вы хотите здесь, Черные Легионеры? Трофеев?
– Нет, – я указал на разбитый остов. – Ответов.
– Значит, мы ищем одного и того же.
– Быть может и так, – согласился я, – однако это наши владения. А ты, земляк, стоишь на территории моего Легиона.
– Безымянного, безродного Легиона, – произнес колдун. Это обвинение, столь распространенное, уже давно утратило оскорбительность. Несколько воинов Амураэля обменялись по воксу скрежещущими смешками.
– Несомненно, – вновь согласился я. – И если ты уйдешь сейчас, безродные оставят тебя в живых.
Колдун ничего не ответил. Возможно, он знал, что я лгу.
– Ты один здесь? – спросил я.
– Я не обязан говорить тебе правду, предатель.
– Как насчет твоего корабля на орбите? – настаивал я. – Мы не видели в системе ничего.
– Как я уже сказал, я не обязан говорить тебе правду.
Я почувствовал, что снова улыбаюсь, на сей раз – с заметно меньшей теплотой.
– Ты ведешь себя весьма враждебно, друг.
– Твое имя часто произносят в нашем Легионе: Хайон, Разоритель Могил. Я должен поверить, что ты позволишь мне уйти с моими рубрикаторами? Что ты не намерен украсть их, будто урожай керамита и пепла, который ты уже пожал у столь многих наших братьев?
– У тебя всего четырнадцать воинов. Я не настолько изголодался по власти, чтобы убивать тебя за эти объедки.
Он зло рассмеялся.
– Как милосердно с твоей стороны.
– Я не узнаю тебя, – сказал я, подразумевая изменения, произошедшие с его доспехом под влиянием Ока. – Как ты именуешь себя теперь?
– Я – Аклахир, – я почувствовал, как его колышащаяся аура шевельнулась, источая мрачное веселье. – Будь ты и впрямь Хайоном, узнал бы меня.
Теперь, когда он назвал свое имя, я и впрямь его узнал. Как и многие офицеры Тысячи Сынов, включая меня самого, он был в равной мере и воином и ученым.
– Аклахир Эрудит, – произнес я. – Знаменосец роты Беджары. Я читал твой трактат о значимости ямбического пентаметра в призывающем стихе Кантори.
– Те дни для меня прошли. Прошли для всех нас. Ныне я служу Тагусу Даравеку.
Его шлем слегка склонился вниз. От стыда, что он служит Владыке Воинств? Осуждая, что я не служу?
– Это имя мне известно, – признал я.
Он хрипло выдохнул через свой вокализатор.
– Разумеется, известно.
– Зачем ты здесь? – спросил я в последний раз. – Это наши владения, Аклахир.
На нем был шлем, скрывавший эмоции, однако я ощущал исходящую от него издевку, которая придавала его незримой ауре привкус отвращения и сомнения. Я чувствовал, как предначертано судьбой всему этому закончиться. Он не верил, что я не намерен причинить ему вред. Более того, он ненавидел меня. Ему мучительно хотелось замахнуться посохом.
– Тебе следует лучше ограждать свои эмоции, – попенял я ему. – Они выдают твои враждебные намерения.
Он сменил стойку, направив свой посох на нас. О прикрытый одеяниями доспех загремели безделушки и талисманы. Его голос упал до смирившегося шепота:
– Давайте покончим с этим.
– Хорошо.
Рядом со мной зарычала просперская рысь. Я жестом велел ей оставаться на месте. Нефертари шагнула вперед, но я покачал головой. Предводители группировок часть позволяли чемпионам провести поединок перед битвой – для потехи, чтобы поднять боевой дух, ради возможности привлечь взгляд Богов – однако Аклахир был один, и мне не хотелось, чтобы Нефертари дралась за меня.
Вместо топора, который я утратил несколькими годами ранее – фенрисийского клинка, давным-давно разбитого клонированным сыном ложного бога – я обнажил свой меч. Сакраментум сверкнул в болезненном свете дня.