Адоф буравил Пертурабо взглядом, полным сомнений.
— В споре он всегда добивается своего. — Даммекос не жалел похвал. — Мальчик мой, отдай ему картину. Это подарок.
Пертурабо передал принцу полотно. Адоф наклонил его слева направо.
— Чернила блестят. Они еще влажные. Как вы все подстроили? Говори, Даммекос, и я, быть может, прощу тебе этот обман. Признаюсь, подлог безупречный. Раскрой мне ваши хитрости — и можешь считать, что я доволен…
— Я понимаю твои подозрения, — прервал его Даммекос, — но уверяю — нет никаких хитростей. Все было именно так, как ты видел: Пертурабо за десять минут написал картину. После банкета он покажет тебе свои архитектурные чертежи — поверь, они весьма впечатляющие, — а пока я приготовил для тебя кое-что еще. Уверен, после этой демонстрации у тебя не останется никаких сомнений в его интеллектуальных способностях.
Тиран Лохоса хлопнул в ладоши.
— Приведите жреца!
Не спрашивая разрешения, Пертурабо вернулся на место. Хоть он и выглядел мужчиной, к своему креслу он прошествовал вальяжной и нелепой походкой дерзкого юнца. Мольберт торопливо унесли, а в следующее мгновение в зал вошел человек со струящимися волосами в разноцветной мантии культа Фаралкиса и, чинно держа поднятой правую руку, поклонился тиранам.
— Господа, я Родаск, — представился он, — жрец из Визеллиона.
— Ты здесь, чтобы дискутировать с мальчиком? — спросил Адоф.
— Нет, мой господин, — решительно возразил Родаск. — Я здесь, чтобы убедить его в существовании богов.
Губы кардисца скривились в ехидном оскале.
— Посланец богов сам не верит в богов? Очень смешно, Даммекос.
— Начинайте, как вам угодно, — сказал жрецу тиран, после чего бросил на принца многозначительный взгляд и откинулся на спинку трона.
Родаск одарил толпу лучезарной улыбкой человека, непогрешимо уверенного, что нащупал абсолютную истину жизни и Вселенной.
— Ты тот, кого зовут Пертурабо? — заговорил он, расхаживая при этом взад-вперед с вытянутой рукой, с которой свисали покачивающиеся складки пестрой мантии.
— Да, — ответил юноша.
— Я слышал, ты отрицаешь существование богов.
Пертурабо покачал головой.
— Я говорю, что нет доказательств их существования. Это лишь гипотеза, но не установленный факт.
— Ты понимаешь, что тем самым отвергаешь божье проявление?
— Ничуть. — Пока еще тонкий голос мальчика звучал удивительно твердо. — Я просто отталкиваюсь от твоего предположения, что боги есть. Допустим, это так — значит, я смогу подтвердить эту гипотезу вместе со всеми вытекающими путем последовательного развития моей теории. Любому богу, несомненно, такое начинание лишь польстило бы. И если они существуют, я поднимусь на гору Телеф и поклонюсь им. Если нет… что ж, тогда мои слова их не оскорбят.
Зрителей это позабавило. Пертурабо прожег толпу сердитым взглядом. Он не собирался никого веселить.
— Боги существуют сами по себе, — мягко напутствовал жрец. Им не нужны доказательства, но если ты так хочешь, они есть везде вокруг нас: в камнях на земле, в узоре дождя, в движении солнца. И даже в тебе.
— Ты называешь лишь свидетельства существования этих вещей, но не их происхождение и уж точно не их точный онтологический статус, — возразил Пертурабо. — То, что ты видишь, реально: солнце, дождь, я. Это верно.
— Вы слышите, верующие? — жрец обратился к толпе. — Наш юный гений признает деяния божьи, но не самих богов. Тогда подумай вот о чем. Торговец предлагает тебе рулон ткани из далеких земель, где сам он никогда не бывал и о которых даже не слышал. Он ничего не знает о человеке, который ее плел, не говорит на его языке и понятия не имеет о долгой и сложной истории города, в котором тот живет. Ты покупаешь это рулон. И разве он перестает существовать только потому, что ты не встречал ткача?
Пертурабо снова мотнул головой.
— Твои доводы ничтожны.
— Как так? — встрепенулся Родаск, изображая на лице святую невинность.
— Мы можем предположить, что наш рулон ткани изготовил человек, поскольку все другие рулоны, которые нам встречались раньше, были сделаны людьми. Из этого логически следует, что все рулоны ткани создаются людьми, а не, скажем, говорящими Леонидами.
Толпа снова рассмеялась. В этот раз реакция публики не показалась Пертурабо такой уж обидной.
— Наш рулон кочевал из рук в руки, — развивал он мысль дальше, — от человека к человеку. Таким образом, можно доподлинно установить существование его создателя.
— А значит, если реален дождь, реально солнце, реален ты, то и боги тоже реальны, — подхватил жрец. Люди одобрительно зашептались.
— Нет, — отрезал Пертурабо. — Распространяя эту концепцию на дождь и утверждая, что за него в ответе какие-то сверхъестественные сущности, вы заблуждаетесь. Дождь есть результат неких пока не известных нам процессов — хотя я подозреваю, дело тут в воздействии солнца на моря и конденсации водяных паров в атмосфере. Боги же непознаваемы. Нетрудно поверить словам человека о том, что ему встретился другой человек, купивший рулон ткани в городе, о котором лично мы ничего не знаем. Совсем другое дело — верить человеку, утверждающему, что его знакомый знает человека, которому повстречался бог.
При желании я могу отследить перемещения нашего рулона ткани до самого начала и даже найти его создателя. Любопытство заложено в нашей натуре. Мы подспудно выдумываем истории об этом рулоне и всем остальном, но в той или иной степени их все можно проверить. И точно так же вы рисуете себе богов, чтобы придать смысл наблюдаемым явлениям. Это похвально, но удостовериться в них невозможно. Религия — учение не скрупулезное. Мифы недоказуемы, а потому подвержены искажениям.
— Мы очень скрупулезны в нашей вере, — заявил жрец.
— Но не в мышлении. Иначе бы не стали приписывать окружающему вас миру божественное происхождение. Это лишь один из нескольких возможных вариантов.
— Но в чем тогда правда? Давай, расскажи мне о солнце.
— Это мне еще предстоит выяснить. Но здесь, в этой библиотеке, я прочел множество старинных текстов…
— Богохульных текстов, — перебил его священник.
— Старинных текстов, — спокойно, но настойчиво повторил Пертурабо, — в которых говорится, что солнце — это звезда сродни другим светилам на небосклоне, и что они кажутся маленькими из-за расстояния. Мои собственные расчеты это подтверждают.
— И на чем строятся твои вычисления? — с язвительной ухмылкой поинтересовался жрец.
— На формулах Деннивора Астрокона, — ответил мальчик.
— Они предназначены для сохранения пропорций по законам перспективы, — фыркнул Родаск. — Инструмент художника.
— У искусства и науки одни инструменты. Они — части большого целого. Проблема олимпийцев в их стремлении все разделять, разграничивать. Ваших философов хлебом не корми — дай что-нибудь классифицировать, разложить по полочкам, тем самым подрывая единство физического и метафизического. Такие надуманные деления бесполезны. Они вынуждают судить о природе вещей и явлений по инструментам, мешая увидеть саму их суть.
— А как быть с тобой? Ведь ты и есть самое наглядное доказательство существования богов. Подобных тебе больше нет. Ты не мог выйти из человеческой женщины!
— Думаю, это правда, — кивнул Пертурабо. — Все ведет к тому, что я — дитя чьего-то умысла, а не природы. Мои способности слишком обширны, а отличия от других людей слишком велики, чтобы допускать обратное.
— И все же ты настаиваешь, что тебя создали не боги. Тогда кто?
— Я — что тот кусок ткани, — сказал юноша. — Однажды я выясню, кто меня сплел, и, уверен, окажется, что это никакой не бог.
— Человеку такое не под силу! — скептически воскликнул жрец.
— Но раньше было, — возразил Пертурабо.
Наблюдая за словесной дуэлью, Адоф наклонился к Даммекосу и тихо прошептал:
— Сколько, говоришь, ему лет?
— Слухи о нем появились два года назад, — ответил тиран Лохоса. — До того была тишина — ни следов, ни намеков. Сдается мне, на его возраст и пальцев одной руки хватит.
— Невозможно! — воскликнул принц, глядя на широкоплечего и поджарого молодого человека.
— В этом мальчике все невозможно, — усмехнулся Даммекос. — Смотри.
Меж тем жрец, похоже, начал терять самообладание.
— Твои слова кощунственны! — причитал он. — Ты не боишься за свою душу?
— Даже будь у меня душа, — сказал Пертурабо, — ее тоже нельзя увидеть или потрогать — лишь принять на веру. Но об этом поговорим в другой раз. Так или иначе, бояться мне нечего. В вашей истории всякое наказание за святотатство присуждали и исполняли люди, а не боги. Описанные в «Мифике» не в счет — она недостоверна. Из этого я с полной уверенностью делаю вывод, что никакая всевышняя сущность не снизойдет до того, чтобы покарать меня.
— Тебя покарает паства, — настаивал священник, на глазах теряя прежнюю блаженность.
Пертурабо вскинул бровь.
— Опять же, люди, не боги. А люди… Что ж, пусть попробуют.
— Он обречет Лохос на гибель! — жрец снова воззвал к толпе. — Голод, война… Вы еще вкусите плоды сего отравленного древа!
— Теперь ты заговорил как демагог? Характерный признак заблуждающегося человека. Случись голод, он начнется из-за множества взаимосвязанных факторов: погоды, неумелого ведения хозяйства, отсталых приспособлений, сокращения посевных земель по экономическим соображениям, отселения бедняков по жадности богачей — но уж точно не от того, что я разгневал существ, которых даже нет.
— Ты называешь свое богохульство «гипотезой», хотя сам не приводишь доказательств.
На лице Пертурабо возникла холодная, змеиная улыбка — выражение слишком зрелое и жестокое для столь молодого юноши.
— Но мне хватает мужества следовать моим убеждениям. Я пока не знаю, прав ли, но уверен, что никто меня не накажет, а ты будешь выглядеть вздорным дураком.
Толпа засмеялась. Жрец, напротив, разозлился.
Пертурабо на мгновение задумался.
Тебя нельзя корить за невежество. Позволь привести метафору. Вообрази пещеру, где томятся люди. С рождения и до самой смерти они прикованы к стене, не зная внешнего мира и наблюдая лишь другую стену, что стоит напротив входа. Снаружи день и ночь горит костер, и все, что оказывается между ним и пещерой, отбрасывает внутрь тени…
— Я не понимаю, при чем тут боги? — перебил его жрец.
— Всему свое время. Ты любишь истории — так дай мне рассказать мою.
Толпа вновь разразилась хохотом, и в этот раз Пертурабо улыбнулся вместе с ней. Своей подколкой он нарочно сыграл на публику, и ее реакция, когда не была направлена на него самого, начинала приносить ему удовольствие.
— Итак, узники видят лишь тени, — продолжил юноша. — Они дают им имена и гадают об их природе. Для людей тени становятся всем миром. И свет, и предметы, что их отбрасывают, реальны, но по теням этого понять нельзя. Вот они совсем рядом, но узники о них и не догадываются. И вы живете так же. Вы видите часть чего-то реального — тени — и тут же делаете выводы об их сущности. В вашем случае ответом являются боги.
Вдруг однажды кого-то из пленников забирают из пещеры. Он видит костер. Свет пламени обжигает его глаза. Из-за боли он не может четко разглядеть объекты окружающего мира. Ему говорят, что именно из них складывается реальность, а тени — лишь результат их существования, но новые образы не укладываются у него в голове. Его глазам больно, огонь слепит его, а скудному уму не за что зацепиться, чтобы осмыслить увиденное. Он видит лишь черные силуэты на ярком свету и не верит объяснениям. Спасаясь от мучений, он бежит обратно в пещеру, где ему хорошо. Увидев пламя, он начинает лучше понимать тени и лишь укрепляется в вере, что их истина абсолютна. Да, ему приоткрылась истинная природа вещей, но страх боли не даст ему постигать ее дальше. В таком случае доля правды еще хуже полного неведения.
Но представь, что узника вновь вытащили из пещеры прямо под полуденное солнце. Поначалу он испытывает невообразимые мучения, но постепенно его глаза привыкают к свету. Он видит вокруг себя различные вещи, тени, что они создают, и наконец все понимает. Чтобы прозреть, ему потребовались три составляющие: он сам, объект и свет. Но как далеко он теперь ушел от теней! В какой-то момент он поднимет глаза к небу, быть может, взглянет на само солнце и подумает: «А что же там, вдалеке?» И тогда он поймет, что его мир — это всего лишь пещера, а солнце — такой же костер у порога, и чтобы узнать больше, ему нужно двигаться вперед.
Слушатели затаили дыхание. Адоф замер, словно очарованный. Даже разбушевавшийся жрец притих.
Но Пертурабо еще не закончил.
— Только тебе меня не понять, — сказал он служителю из Визеллиона.
— Это еще почему? — возмутился тот.
— Потому что ты все еще узник пещеры. Охваченный восторгом прозрения, человек спешит обратно к сородичам, чтобы рассказать им правду. Его глаза привыкли к свету, и он больше не замечает теней. Но людям, что всю жизнь провели во тьме, его откровения кажутся помешательством, его безразличие к теням — недугом, и так они начинают бояться внешнего мира. Дабы пресечь безумие, они сначала убивают своего брата, а после решают уничтожать любого, кто попробует вывести их из пещеры. — Лицо юноши помрачнело. — Так и вы, жрецы, казните всех, кто осмеливается вам перечить, лишь бы сохранить свое блаженное неведение.
Собравшиеся потрясенно ахнули — одни с одобрением, другие от ужаса.
— Надменный щенок! — брызнул слюной Родаск. — Я знаю, что ты задумал. Утверждая, что знаешь истину, ты хочешь отвернуть сей город от богов!
— Не для того он здесь, — услышав обвинение, пробормотал Даммекос.
В руках он вертел кольца, символ своей власти. Адоф хмуро покосился на тирана, но тот словно забыл о присутствии гостя.
— Ошибаешься, — сказал Пертурабо. — Я не тот человек. Я — солнце, и я буду жечь твои глаза, пока ты не уразумеешь — я и есть истина.
— Ложь! Боги покарают тебя! — Священник двинулся на мальчика. — Ты принесешь беды этому месту, а если не остановишься, то и всему миру! Запомните мои слова! Пусть все знают, что я, Родаск из Визеллиона, предрек это!
Стражники обступили жреца с боков и взяли под локти. Пертурабо испепелял его взглядом.
— Если ты так уверен в этом, докажи.
Жреца уже вывели прочь из зала, а он все никак не мог успокоиться.
— Мне было видение! Боги одарили меня! Не слушайте его! — вопил Родаск, но его крики постепенно стихали, пока их не оборвал стук захлопнувшихся дверей библиотеки.
Пертурабо развернулся к аудитории и смерил людей вызывающим взглядом. Робкие хлопки вежливых аплодисментов быстро прекратились.
Адоф испустил протяжный вздох.
— Все это очень убедительно, Даммекос, но гении не скрепляют договоры. Я увидел, что хотел. Признаюсь, я впечатлен, но ни о каком союзе между нашими городами не может быть и речи.
— Нет? — мягко переспросил Даммекос. — Что ж, тогда позволь устроить для тебя последнее представление. Назови лучшего воина в твоей свите.
— Что?
— Ты слышал. Кто твой самый грозный убийца?
— Ты и сам прекрасно знаешь, что это Ортракс Фальк, мой чемпион и телохранитель. Равных ему нет.
— Пусть он сразится с Пертурабо, — предложил тиран.
— Ты из ума выжил? — фыркнул Адоф. — Ортракс — первый воин Пеллеконтии!
— Я в курсе — как, уверен, и ты в курсе, что другие уже пытались тягаться в силе с Пертурабо. — Владыка Лохоса наконец покончил с яблоком и бросил в рот засахаренную вишенку. — Ты ведь именно поэтому привел сюда Ортракса.
Принц сжал поручни кресла и расплылся в ухмылке.
— Он твоего гения по стенке размажет. Какая потеря! Признаться, я разочарован. Не того я ожидал от великого Даммекоса. Думал, ты поступишь мудрее и пойдешь на попятную, узнав, что мой чемпион здесь.
— С чего бы? Сам все увидишь. Как насчет пари? — Даммекос заговорщицки наклонился к собрату-правителю. — Если Пертурабо одержит верх, ты примешь мои условия и откроешь торговлю между нашими городами. Если нет, ты волен отказаться. Разве не этого тебе хочется?