Акос выбрал тигель и поставил его на горелку.
– Зачем ты училась рукопашному бою, если ты можешь причинить боль с помощью простого прикосновения? – спросил он, наполняя стакан водой из-под крана.
Вылил в тигель, зажег огонь, взял нож и разделочную доску.
– Это часть шотетского образования, нас обучают боевым искусствам с детства. И мне это нравилось, – добавила я, помедлив.
– Где тихоцветы? – осведомился он, водя пальцем по банкам.
– В верхней – справа.
– Но ведь шотеты не используют ледоцветы.
– Шотеты не используют, – ответила я. – Но мы – исключение. У нас есть все. Перчатки найдешь под горелками.
– Что же, госпожа Исключительность, – фыркнул он, – тебе надо будет изыскать способ добывать еще и еще. Нам понадобится много.
– Понятно, – сказала я и на миг умолкла. – А читать тебя в армии не обучили?
Я полагала, что Вакрез должен был научить его не только драться. Но и писать, к примеру. «Откровенный язык» – это язык разговорный, а не письменный, детям приходилось учиться писать и читать.
– Подобные материи их не интересовали, – ответил Акос. – Мне командовали «Бегом марш!», и я бежал. Вот и все.
– Тувенскому мальчишке не пристало жаловаться на то, что его превратили в сильного шотетского мужчину, – заявила я.
– Я не превратился в шотета. Я – тувенец и всегда им останусь.
– То, что ты беседуешь со мной на шотетском, свидетельствует о другом.
– То, что я беседую с тобой на шотетском, является дурацким генетическим вывертом! – рявкнул он.
Я не стала спорить. Но чувствовала, что со временем Акос изменит свое мнение.
Акос извлек из банки с тихоцветами бутон, оторвал лепесток и сунул в рот. Я зачарованно смотрела на Акоса. Такая доза должна была мгновенно свалить его с ног. Акос проглотил лепесток, на секунду прикрыл глаза и как ни в чем не бывало вернулся к разделочной доске.
– У тебя к ним иммунитет? Как к моему токодару?
– Нет. Но они воздействуют на меня слабее, чем на других.
И каким образом он это обнаружил?
Акос положил бутон на доску и плашмя надавил ножом на цветоложе. Бутон раскрылся. Провел острием по каждому лепестку, быстро расправляя их. Это было похоже на волшебство.
Я наблюдала, как пузырится зелье из тихоцветов, сначала – красное, затем, после добавления засахаренных солефрутов – оранжевое… Когда Акос прибавил стебли сендеса, предварительно срезав с них листья, варево стало коричневым. За сендесом последовала щепотка порошка из «цветов ревности», и жидкость вновь покраснела. Как странно. Да и невозможно.
Акос снял тигель с огня, переставил на соседнюю горелку, чтобы остудить, и повернулся ко мне.
– Это весьма сложное искусство, – произнес он, широким жестом обводя комнату с ее полками, на которых стояли колбы, пузырьки и банки с ледоцветами. – А с обезболивающим на тихоцвете будет еще труднее. Ошибись хоть чуточку и приготовишь себе яд. Надеюсь, ты умеешь быть не только жестокой, но и аккуратной.
Он легонько коснулся тигля кончиком пальца и сразу же его отдернул. Я невольно залюбовалась его быстрыми движениями и поняла, к какой боевой школе он принадлежит. Зиватахак, «путь сердца».
– Ты знаешь о моей жестокости лишь понаслышке, – заметила я. – А хочешь я тебе скажу, что я слышала о тебе? Ты – неженка, трус и дурак. Слухи верны, как считаешь?
– Ты из Ноавеков, – упрямо буркнул он, скрещивая руки на груди. – Беспощадность в вашей крови.
– Я не выбирала кровь в своих венах, – возразила я. – Как и ты не выбирал свою судьбу. Мы с тобой стали тем, кем должны были стать.
Я развернулась и покинула комнату, задев дверной косяк закованной в броню рукой.
Я проснулась на рассвете, когда перестало действовать снадобье. За окном начиналось бледное утро. Как всегда медленно, по-старушечьи, я сползла с кровати, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть. Натянула легкий и просторный тренировочный костюм из синтетической ткани, сшитый на Тепесе. Никто лучше тепессаров не умел создавать одежду, сохраняющую прохладу: их планета была настолько жаркой, что люди не выходили из дома без термозащиты.
Прижавшись лбом к стене, я зажмурилась и на ощупь принялась заплетать волосы. Мне давно не доводилось расчесывать свои густые темные волосы, как я расчесывала их в детстве, надеясь завить в тугие кудри. Боль лишила меня и этого удовольствия.
Закончив, я достала из ящика стола свой ток-нож. Он был выключен, черные усики Тока не обвивались вокруг лезвия. Прихватив клинок с собой, я вошла в провизорскую, куда Акос перетащил свою кровать, – иногда он ночевал именно здесь.
Подкравшись, я прижала лезвие к шее Акоса.
Он открыл глаза, его зрачки тут же расширились. Парень попытался встать, но я слегка надавила на нож. Акос замер, а я ухмыльнулась.
– Ты спятила? – спросил он хриплым со сна голосом.
– Вижу, слухи обо мне распространяются быстро, – весело сказала я. – Но гораздо существеннее, не спятил ли ты, раз позволяешь себе спокойно дрыхнуть в логове врага, даже не потрудившись запереть дверь на засов. Если это не признак безумия, значит, идиотизма, выбирай сам.
Он попытался пнуть меня в бок коленом. Я блокировала удар локтем. Лезвие уперлось ему в живот.
– Ты проиграл прежде, чем проснулся, – заявила я. – Первый урок: если хочешь победить в сражении, постарайся избежать драки. А если твой враг – глупый соня, проще всего – перерезать ему глотку во сне. Если он мягкосердечен, обратись к его состраданию. Если он хочет пить, отрави его воду. Усек?
– А как же честь? Плюнуть и растереть?
– Честь! – фыркнула я. – Когда речь идет о выживании, для чести нет места.
Я процитировала строки из прочитанной однажды огрианской книги. Разумеется, в переводе на шотетский, кто здесь будет разбирать огрианский? Мои слова мигом прогнали сон из глаз Акоса: куда там ток-ножу!..
– Вставай, – приказала я, сунула клинок в ножны на пояснице и покинула комнату, чтобы Акос мог переодеться.
Когда мы закончили завтракать, солнце уже встало. В потайных коридорах бегали слуги, разнося по спальням чистое белье. Скрытые ходы тянулись с запада на восток параллельно обычным коридорам. Особняк построили таким образом, чтобы отделить хозяев от подчиненных. По такому же принципу возведен и сам Воа: в центре – дом Ноавеков, окруженный жилищами влиятельных и богатых, все остальные обретаются во внешнем круге, борясь за то, чтобы войти во внутренний.
Тренажерный зал, располагавшийся неподалеку от моей спальни, был просторным и светлым. Одну его стену занимало широкое окно, вдоль другой тянулось зеркало. С потолка свисала позолоченная люстра: изящный светильник контрастировал с черным полом, беспорядочными грудами матов и учебного оружия. Это было единственное помещение, которое позволила перестроить моя мама. Она считала, что поместье необходимо сохранять во всей его «исторической целостности», включая трубы, из которых иногда пованивало гнилью, и потускневшие дверные ручки.
Я любила тренироваться. Не только потому, что занятия увеличивали мою силу, хотя это являлось приятным бонусом. Мне нравилось ощущение физической активности: разогретого тела, быстрого пульса, приятного поднывания утомленных мускулов. Вот такая боль была мне по душе: ведь я выбирала ее сама. Как-то раз я попыталась побороться с солдатами Ризека, как делал он сам в часы тренировок, но чернильные тени Тока причиняли моим спарринг-партнерам нешуточные страдания, и от идеи совместных тренировок пришлось отказаться.
Весь последний сезон я читала шотетские книги о древнем боевом искусстве – эльметахаке, «пути разума». Как и многое в нашей культуре, приемы этой школы были изучены во время наших Побывок. В эльметахаке буквально сплавились между собой огрианская свирепость, отирианская логика и наша шотетская изобретательность.
Когда мы с Акосом очутились в спортзале, я сразу же схватила оставленную там накануне книгу «Принципы эльметахака: основополагающая философия и практические навыки» и раскрыла ее на главе «Стратегия, ориентированная на противника».
– В армии ты изучал зиватахак, верно?
Акос непонимающе уставился на меня.
– Альтетахак еще называют «путь руки», зиватахак – это «путь сердца», а эльметахак – «путь разума», – объяснила я. – Твои наставники не говорили тебе, по принципам какой школы тебя тренируют?
– Они вообще не удосуживались информировать меня о чем бы то ни было, – пожал плечами Акос.
– Судя по тому, как ты двигаешься, я с уверенностью могу заключить, что тебя учили зиватахаку.
Акос вроде бы удивился.
– Судя по тому, как я двигаюсь, да?
– Мне не кажется логичным, что тувенец совершенно не знает самого себя.
– Знать, как ты дерешься, вовсе не означает знать самого себя, – возразил Акос. – Если ты – представитель миролюбивого народа, сражаться вовсе не обязательно.
– Неужели? И где же обитает сей дивный народ? А может, твои воображаемые друзья живут в твоей голове? – усмехнулась я. – Люди агрессивны. Просто кто-то умеет сдерживаться, а кто-то – нет. Лучше это признать и использовать в качестве точки доступа к своему подсознанию, а не продолжать тешить себя ложью.
– Я себя не обманываю, – он запнулся и вздохнул. – Ладно, неважно. О какой точке доступа ты толкуешь?
– Возьмем, к примеру, тебя, – продолжила я.
Акос со мной был явно не согласен, однако не спорил. Значит, лед тронулся.
– Ты быстр, но не особенно силен. Порывист и постоянно ждешь нападения. Скорость – вот краеугольный камень пути сердца, – я постучала себя по груди. – Но данное качество требует выносливости. Поэтому сердце должно быть выносливым. Мы переняли эту философию у воинов-аскетов Золда. Тогда как альтетахак, «путь руки», опирается исключительно на силу. Альтетахак, по сути, является адаптацией стиля наемников с границ галактики. И, наконец, эльметахак. Он основан на стратегии. Большинство шотетов давно оставили этот путь. Эльметахак – настоящее лоскутное одеяло из различных стилей разнообразного происхождения.
– И какой из них изучаешь ты?
– Все – и каждый по отдельности, – я отложила книгу и встала. – Начнем, пожалуй.
У дальней стены стоял древний деревянный комод. Потянув за разболтанную позеленевшую ручку, я со скрипом выдвинула ящик, в котором хранились учебные клинки из современного синтетического материала, прочные и гибкие. От них могли оставаться синяки, но порезаться было затруднительно. Я бросила один Акосу, второй взяла себе и встала в стойку, направив клинок в сторону.
Акос скопировал мои движения. Я видела, как он подстраивается, сгибает колени, перенося вес, чтобы в точности воспроизвести мою позу. Было немного странно наблюдать за человеком, так жаждущим учиться и понимающим, что его выживание зависит от того, насколько он усвоит урок. Я почувствовала себя нужной.
И нанесла первый удар, целя Акосу в голову. Прежде чем клинок коснулся его плоти, я отдернула руку и рявкнула:
– Тебя заворожила неземная красота собственных ладоней?
– Чего? Нет, конечно.
– Тогда прекращай на них пялиться и смотри на противника.
Акос поднял кулак к щеке, затем нанес мне боковой удар. Я прыгнула направо, развернулась и шлепнула Акоса рукоятью ножа по щеке. Акос нахмурился, крутанулся, пытаясь достать меня клинком, и моментально утратил равновесие. Я поймала его руку и сжала кисть Акоса, останавливая атаку.
– Мне уже известно, как тебя победить, – сказала я. – Ты знаешь, что я превосхожу тебя, однако продолжаешь стоять здесь, – я обвела рукой пространство перед собой. – Этот участок – часть меня, самое опасное место. Здесь все мои удары потенциально смертельны, но мое внимание сосредоточено в определенных границах. Ты должен заставлять меня двигаться. Выгони меня из «зоны комфорта», выйди за пределы досягаемости моего правого локтя, и тогда я не смогу заблокировать твои удары. И не стой столбом, ожидая, пока я вспорю тебе брюхо.
Акос послушно кивнул и вновь вскинул руки. Я сделала очередной выпад, и он успел уклониться. Я улыбнулась краешком рта.
Теперь мы кружили друг напротив друга, нападая и обороняясь.
Я заметила, что Акос запыхался.
– Расскажи-ка мне о своих знаках, – предложила я.
В конце концов, моя книга открыта на главе «Стратегия, ориентированная на противника». А нет никого, более достойного этого звания, чем тот воин, память о котором осталась в виде зарубки на твоей собственной руке.
– Зачем? – Акос машинально дотронулся до левого запястья.
Повязки уже не было. У локтя темнел старый шрам. Я видела его пару сезонов назад в Оружейном зале. Сейчас он выглядел завершенным: в рану, согласно ритуалу, ввели иссиня-черную тушь. А рядом появился новый, совсем свежий шрам.
Две метки убийства на руке тувенского мальчишки. Необычное зрелище.
– Затем, что выработка стратегии начинается со знакомства с врагом, – ответила я. – А ты, судя по шрамам, уже встречался со своими противниками лицом к лицу.
Акос хмуро уставился на отметины и произнес нараспев:
– Первым стал один из тех, кто напал на мою семью. Я убил его, когда они тащили нас с братом через ковыли.
– Его звали Кальмев, – добавила я.
Кальмев Радикс был капитаном побывочного судна и политическим переводчиком, говорившим на четырех языках, включая тувенский.
– Ты его знала? – смущенно спросил Акос.
– Да. Он был другом моих родителей. Я помню его с детства… Его вдова рыдала на тризне по покойному мужу, – я склонила голову, задумавшись о прошлом.
Кальмев слыл суровым воином, но в его карманах всегда лежали карамельки.
Он украдкой кидал их в рот во время придворных обедов. Но я нисколько не скорбела о нем. Ведь для меня он был никем.
– А второй знак?
– Второй…
Акос напрягся. Вопрос явно смутил его. Вот и хорошо.
– Второй оказался Панцырником. Его кожа мне понадобилась в соответствии со статусом.
Я заработала себе броню три сезона назад. До вечера просидела в засаде в густой траве неподалеку от военного лагеря, а ночью отправилась на охоту. Подползла к спящей твари и вонзила нож в мягкое подбрюшье. Спустя несколько часов Панцырник сдох от потери крови. Его душераздирающие стоны навечно поселились в моих кошмарах. Но мне и в голову не приходило нанести в память о нем знак убийства.
– Метки только для людей, – произнесла я.
– Тот Панцырник ничем от них не отличался, – тихо проговорил Акос. – Я заглянул ему в глаза. Он знал, кто я такой. Потом я накормил зверя отравой, и он заснул от моего прикосновения. Поверь, я скорбел по нему гораздо сильнее, нежели по человеку, лишившему мою сестру отца и обоих братьев.
А у него имелась еще и сестра! Я с трудом припомнила слова Ризека, рассказывавшего о ее судьбе: «Первое дитя рода Керезетов падет жертвой клинка». Мрачное пророчество. Почти столь же трагическое, как судьба Ризека. Или Акоса.
– Тогда тебе надо нанести на знак особую риску, – подсказала я. – Сверху наискось. Шрам будет означать не убийство, а потерю. Так делают после выкидышей или в память о супруге, унесенном болезнью. Еще о пропавших без вести. В общем, о всяком крупном горе.
Акос взглянул на меня с любопытством и одновременно с яростью.
– Мой отец…
– У Васа уже есть знак, связанный с твоим отцом. Нельзя поминать одну и ту же жертву дважды.
– Жертву?.. Вас просто гордится своей меткой об убийстве, – пробормотал Акос. – Преднамеренном убийстве.
– Вовсе нет. Ты ошибаешься. На самом деле, это память об утрате. О потере, а не о победе, – я невольно обхватила рукой левое предплечье, прикрытое наручами. – И неважно, что тебе сболтнет иной раз какой-нибудь глупый шотет.
Тугие бутоны тихоцветов лежали передо мной на разделочной доске. Я провела острием ножа по лепестку. Перчатки мешали, но прикасаться к тихоцветам голой рукой, как делал Акос, я не могла, не всем же везет.
Лепесток и не подумал распрямляться.
– Ты должна попасть точно по центральной прожилке. Найди самую темную полоску, – посоветовал Акос.
– Не вижу я никаких полосок, красный он и есть красный. Ты галлюцинациями не страдаешь, часом?