Однако на этот раз подарки были просто выдающиеся. Хоббитята прыгали от восторга и даже чуть не позабыли о предстоящем угощении. Они разжились такими игрушками, каких раньше и в глаза не видели, – все до единой яркие, красивые, а некоторые, похоже, и вовсе волшебные! Бильбо заказал их еще год назад – иначе бы подаркам не поспеть к сроку, ведь они должны были преодолеть длинный путь – какие от Одинокой Горы, какие от Дейла; и работы они были не чьей–нибудь, а гномьей.
Когда последний гость переступил порог и оказался на поляне, настал наконец–то черед песням, музыке, играм – и, конечно же, угощению! Распорядок Праздника предполагал завтрак, полуденный чай и обед (переходящий в ужин), но и завтрак, и полдник, и ужин выделялись только тем, что гости все до одного рассаживались за столы и дружно работали челюстями. Ну, а в течение остального дня угощались кто во что горазд и когда вздумается.
Продолжалось это с одиннадцати до половины седьмого. А в половине седьмого начался фейерверк!
Фейерверком заправлял Гэндальф. Он не только привез все, что было нужно, но и сам смастерил все до последней ракеты. Он же снаряжал потешные огни, устраивая всевозможные сюрпризы. Кроме того, любой хоббит мог получить что–нибудь от хозяйских щедрот – на празднике раздавали хлопушки, шутихи, пистоны, «эльфийские огни», петарды, «гномьи свечи», «гоблинские погремушки», и все самого превосходного качества. С течением лет Гэндальф все больше преуспевал в своем искусстве.
Залп – и в небе щебечут огненные птицы! Залп – колышутся над черными дымными стволами кроны деревьев, и листья вспыхивают весенней зеленью, но тут же с ветвей на головы остолбеневшим хоббитам сыплются огненные цветы и, чуть–чуть не долетев до запрокинутых лиц, исчезают, оставив дивное благоухание! Залп – и среди ветвей порхают искрящиеся бабочки, залп – вздымаются столбы цветного пламени, тут же превращаясь в орлов, корабли под парусами и стаи летящих лебедей; залп – над поляной разражается красная гроза и проливается желтым дождем! Невидимые воины с боевым кличем кидают в воздух серебряные копья, и копья, описав полукруг, с шипением тысячи разъяренных змей вонзаются в воду! Но под конец Гэндальф приберег – в честь Бильбо! – нечто совершенно особенное: он рассчитывал окончательно лишить их дара речи, и это удалось ему сполна. Внезапно в небо повалил густой дым. Клубы дыма приняли очертания далекой горы. Вершина налилась огнем и вдруг взорвалась, брызнув зеленым и алым пламенем, а из жерла вылетел красно–золотой дракон – если и не в натуральную величину, то, во всяком случае, очень натуральный: из пасти у него вырывался огонь, глаза таращились вниз и метали молнии. Поляну огласил рев, и чудище трижды пронеслось над самыми головами хоббитов. Толпа в панике отхлынула. Многие как стояли, так и попадали на землю. А дракон разогнался, что твой курьерский поезд, кувыркнулся и с оглушительным взрывом грохнулся оземь где–то на том берегу Реки.
– Это условный знак! Пора ужинать! – провозгласил Бильбо. Испуг и тревога вмиг улетучились. Распростертые на земле хоббиты повскакивали. На столах уже был накрыт великолепный ужин – для всех, кроме избранного общества: эти гости были приглашены в большой шатер – тот самый, с деревом во главе стола.
Пометка «семейная трапеза» значилась на двенадцати дюжинах приглашений (это число – сто сорок четыре – называлось куча мала; правда, пользоваться им при счете хоббитов принято не было).
Среди гостей были представители всех семей, с которыми состояли в родстве Бильбо и Фродо, а также несколько близких друзей, в родстве не состоявших (например, Гэндальф). Не забыли и молодежь – с разрешения, конечно, родителей; впрочем, родителей в таких случаях уломать было нетрудно – они обычно разрешали детям веселиться допоздна, особенно если тех при этом бесплатно угощали: воспитание юных хоббитов требует немалых затрат на пропитание!
За столом восседало множество Бэггинсов, Боффинов, Тукков и Брендибэков; представлены были Груббы (родичи бабушки Бильбо) и многоразличные Куббы (родичи деда со стороны Тукков), а в дополнение к ним – широкий выбор Рытвингов, Булджеров[57], Перестегинсов[58], Барсукков, Дебеллингов, Дудельщиков и Большеступов. Некоторые родственники были так себе, седьмая вода на киселе, причем часть из них даже и в Хоббитон–то почти никогда не наведывалась, сидючи по разным глухим медвежьим углам в отдаленных концах Заселья. Пригласил Бильбо и Саквилль–Бэггинсов. Ото и его жена Лобелия[59] не преминули явиться на пир. Они воротили нос от Бильбо и терпеть не могли желторотого нахала Фродо, но приглашение, написанное золотыми чернилами, выглядело так заманчиво, что у них просто недостало сил отказаться. Кроме того, Бильбо – двоюродный братец Лобелии – с давних пор славился своим кулинарным искусством, и его праздничные обеды гремели по всей округе.
Все сто сорок четыре гостя рассчитывали попировать на славу. Единственное, чего они страшились, – это как бы хозяин не учудил чего–нибудь в своей послеобеденной речи (а обратиться к гостям с речью он был обязан). За Бильбо водился грех – он всегда норовил вставить в свое выступление стишок–другой, именуя это «поэтическими украшениями»; кроме того, иногда, стаканчика этак после второго, он мог пуститься в воспоминания о своих дурацких приключениях и никому не нужных странствиях. Как бы его не развезло и на этот раз!..
А пока настал черед угощения, и, надо сказать, разочарованы хоббиты не были. Пир удался на славу и стал поистине гвоздем праздника. Всего было вдосталь, выбор блюд – богатейший, кухня – самая изысканная, а главное, никто не торопил подниматься из–за стола. Кстати, в последующие недели торговля съестным в окрестных лавках шла не очень–то бойко. Но лавочники особой беды в этом не видели – ведь Бильбо, делая оптовые закупки для пира, опустошил хоббитонские склады, лавки и погреба чуть ли не подчистую!
Наконец пир подошел к концу (впрочем, это еще как сказать), и настал черед Речи. Собравшиеся к этому времени размякли и подобрели – они дошли до того состояния, которое у хоббитов называется «утрамбоваться под завязку». Они благодушно попивали любимые напитки, грызли излюбленные сласти и уже не помнили про недавние опасения. Теперь они готовы были выслушать все, что угодно, и кричать «ура» после каждой фразы.
– Дорогие мои соотечественники! – начал Бильбо, поднимаясь.
– Слушайте! Слушайте! – наперебой закричали хоббиты, не торопясь, однако, ни слушать, ни слушаться друг друга.
Бильбо выбрался из–за стола, прошествовал к увешанному фонариками дереву и вскарабкался на стул. На свету его лицо залоснилось, а на вышитом шелковом жилете сверкнули золотые пуговицы. Всем было прекрасно видно, как он стоит, помахивая правой рукой, левая спрятана в кармане.
– Дорогие Бэггинсы и Боффины! – начал он снова. – А также уважаемые Тукки и Брендибэки, Груббы, Куббы, Барсукки, Дудельщики, Булджеры, Перестегинсы, Дебеллинги и Большеступы!
– Большестопы! – громогласно поправил пожилой хоббит с другого конца стола. Никому и в голову бы не пришло усомниться, что это самый настоящий Большеступ: ноги у него были соответствующего размера, на редкость косматые и обе возлежали на скатерти.
– И Большеступы, – повторил Бильбо как ни в чем не бывало. – А также добрые, славные Саквилль–Бэггинсы – наконец–то я вижу вас у себя! Добро пожаловать в Котомку! Сегодня я справляю сто одиннадцатый день своего рождения! Иными словами, мне стукнуло одиннадцать с хвостиком!
– Ур–ра! Ура! Поздравляем! Желаем счастья! Всего–всего! – загалдели хоббиты и с воодушевлением забарабанили по столам кулаками. Вот это речь! Лучше и не выдумать! Как раз в хоббичьем вкусе: коротко и не надо голову ломать.
– Надеюсь, вы развлекаетесь не меньше моего!
Оглушительный взрыв рукоплесканий. Выкрики «Еще бы!» (и «Еще чего!»). Трубы, рожки, волынки, флейты и прочая и прочая! Мы уже упоминали, что шатер кишел хоббичьим молодняком; теперь юное поколение заявило о своем присутствии взрывом доброй сотни музыкальных хлопушек с сюрпризом. В основном хлопушки были помечены меткой «Дейл»; большинству это слово ничего не говорило, но от хлопушек все были в восторге. Сюрприз состоял в том, что внутри оказались спрятаны музыкальные инструменты – небольшие, но искусно сработанные и звучавшие прямо–таки волшебно. Обнаружив сюрприз, парочка–другая молодых Тукков и желторотых Брендибэков, решив, что дядя Бильбо выговорился (Что ж еще толковать–то? Все и так ясно!), вмиг соорудили в уголке оркестрик и принялись наяривать что–то веселенькое. Несовершеннолетний Эверард[60] Тукк и юная Мелисса Брендибэк вспрыгнули на стол с колокольчиками в руках и уже собирались отмочить «Прыг–скок» – танец довольно милый, но, пожалуй, чересчур легкомысленный.
Но Бильбо еще не выговорился. Отобрав у какого–то хоббитенка рог, он трижды громко протрубил, призывая к тишине. Шум унялся.
– Подождите, я недолго! – крикнул Бильбо. Гром приветственных криков и рукоплесканий. – Я не зря собрал вас за этим столом всех вместе! Я кое–что задумал!
Что–то в его голосе заставило собравшихся смолкнуть. Наступила гробовая тишина. Один–два Тукка даже прислушались.
– Если быть точнее, я задумал не одну вещь, а целых три! Первое – я хочу сказать вам, что люблю вас всей душой и что провести одиннадцать с хвостиком лет среди столь блистательных и достойных восхищения хоббитов недостаточно, чтобы пресытиться их обществом!
Лавина одобрительных воплей и оглушительные хлопки!
– Я и с половиной из вас не успел сойтись так, как мне бы того наполовину хотелось, но, с другой стороны, я и половины из вас не люблю так, как она того, правда, вполовину не заслуживает!
Вот так–так! Что–то чересчур заковыристо! Один или два хоббита захлопали; остальные морщили лбы, силясь уяснить, что это было – любезность или хамство?
– Второе – я хочу отметить свой день рождения! – Снова аплодисменты. – То есть, простите, наш день рождения! Все вы прекрасно знаете, что этот праздник не только мой, но и Фродо – моего наследника и племянника! Сегодня он вступает в совершенный возраст и становится законным владельцем Котомки!
Снисходительные хлопки взрослых; громкие вопли хоббитов помоложе: «Фродо! Фродо! Ура старине Фродо!»
Саквилль–Бэггинсы скорчили мрачную гримасу: что бы это могло значить? Почему это вдруг хлоп – и «законным владельцем»? Что за шутки?
– Если сложить наши годы, выйдет ровно сто сорок четыре. Вас тут тоже сто сорок четыре, и это не случайно. Настоящая куча мала, если мне будет позволено так выразиться!
Неловкое молчание. Уж это ни в какие ворота не лезло! Многие из гостей, особенно Саквилль–Бэггинсы, глубоко оскорбились. Что же, выходит, их зазвали только для ровного счета, словно они ящики какие–нибудь? «Куча мала! Хорошенькое дельце! Как плоско!»
– Если мне разрешат обратиться за вдохновением к давно минувшим временам, я напомню вам, что сегодняшний день – это еще и годовщина моего прибытия в Эсгарот верхом на бочке. Правда, в тот раз я совсем было запамятовал про свой день рождения, но тогда мне стукнуло всего пятьдесят один, а когда ты молод, день рождения – не велика дата. Правда, пир мне закатили что надо, хотя сам я схватил ужасный насморк, и речь моя на пиру состояла всего из двух слов: «Бдагодадю богодно!» Позвольте мне сегодня сказать то же самое еще раз, но уже ясно и внятно: благодарю вас всех покорно за то, что посетили мое скромное торжество!
Упрямое молчание. Неужели он сейчас затянет песню или начнет декламировать стихи? Почему не откланяется и не даст спокойно выпить за его здоровье? Но Бильбо не стал петь и не заговорил стихами. Вместо этого он смолк, подождал немного и продолжил:
– Третье, и последнее. Я хочу сделать небольшое объявление. – Последнее слово неожиданно прозвучало так громко, что все, кто еще мог выпрямиться, выпрямились и навострили уши. – Хотя, как я уже сказал, одиннадцати с хвостиком лет мало, чтобы сполна насладиться вашим обществом, – с глубоким прискорбием вынужден объявить: всему настает конец. Я ухожу. Причем сию же минуту. Прямо сейчас. Прощайте!
С этими словами он шагнул со стула и… исчез! Все на секунду ослепли от ярчайшей вспышки и зажмурились, а когда открыли глаза – Бильбо нигде не было. Сто и сорок четыре обманутых хоббита так и онемели. Старый Одо[61] Большеступ убрал ноги со стола и затопал. Затем воцарилось полное молчание. Наконец переведя как следует дух, все до единого Бэггинсы, Боффины, Тукки, Брендибэки, Куббы, Барсукки, Булджеры, Перестегинсы, Рытвинги, Дебеллинги, Дудельщики и Большеступы разом загалдели.
Постепенно возмущенные гости сошлись на том, что шутка Бильбо – самого низкого пошиба, и теперь единственное средство прийти в себя – это поскорее что–нибудь съесть и выпить. В запальчивости итог подвели такой:
– Сбрендил, право слово, сбрендил старик! Но кто, спрашивается, не знал, что он чокнутый?
Даже Тукки (за малым исключением) осудили поступок Бильбо как нелепый и возмутительный. Дело в том, что поначалу большинство ни на миг не усомнилось в том, что исчезновение Бильбо – просто глупая выходка и ничего больше.
Неладное заподозрил только старый Рори[62] Брендибэк. Ни почтенный возраст, ни обилие умятой им на праздничном угощении снеди не притупили его природного ума, и Рори, наклонившись к уху своей невестки Эсмеральды, тихонько шепнул:
– Нет, дело тут нечисто, голубушка! Бэггинс, чудила, опять куда–то намылился! Ну и дурень! Но, с другой стороны, пусть его. Закуску он нам оставил, а это главное! – И он во весь голос окликнул Фродо, требуя еще вина.
Из всех, кто был в шатре, один Фродо не сказал ни слова. Он молча сидел по правую руку от пустого стула Бильбо и не отвечал ни на вопросы, ни на колкие замечания. Он знал о шутке заранее, но это не помешало ему вдосталь позабавиться. Фродо едва удерживался, чтобы не прыснуть, глядя на обалдевшие физиономии гостей и слушая их возмущенные восклицания. Правда, это не заглушило грусти – Фродо только теперь понял, как сильно любит старого хоббита. Гости тем временем ели, пили и обсуждали странности Бильбо Бэггинса, прошлые и нынешние; правда, Саквилль–Бэггинсов уже не было – разгневанные, они гордо покинули праздник. Фродо почувствовал, что и ему делать здесь больше нечего. Он велел еще разик обнести гостей вином, встал, молча осушил свой бокал, произнес мысленно тост за здоровье Бильбо – и выскользнул из шатра.
Что касается Бильбо Бэггинса, то во все продолжение речи он теребил в кармане золотое кольцо – то самое волшебное кольцо, которое он так много лет хранил ото всех в тайне. Сделав шаг со стула, он надел кольцо на палец и – только его и видели!
Он поспешил к себе в норку и постоял с минуту на пороге, улыбаясь гвалту, доносившемуся из шатра, и веселому гомону пирующих на поляне. Войдя в дом, он снял нарядный костюм, сложил вышитый шелковый жилет, завернул его в бумагу и спрятал. Затем быстро переоделся в старое походное платье и защелкнул на поясе пряжку потертого кожаного ремня. К ремню он пристегнул короткий меч в видавших виды черных кожаных ножнах. Отперев ящик (насквозь пропахший порошком от моли), он извлек оттуда старый плащ и капюшон. Судя по тому, что Бильбо держал их под замком, это были предметы особо ценные, хотя по виду понять этого было невозможно, – все латаное–перелатаное, выцветшее; так что какого они были прежде цвета, сразу и не скажешь, – скорее всего темно–зеленого. И плащ, и капюшон были явно с чужого плеча и висели на Бильбо мешком. Облачившись в них, он отправился в кабинет и из особого хранилища извлек какой–то завернутый в тряпье сверток, рукопись в кожаном переплете и плотный конверт. Книга и сверток полетели в тяжелый вещевой мешок, стоявший рядом и набитый уже почти до отказа. В конверт Бильбо опустил золотое кольцо и тонкую золотую цепочку к нему, запечатал и написал на конверте имя Фродо. Затем положил конверт на каминную полку – но внезапно передумал и сунул в карман. В этот миг дверь распахнулась и на пороге появился Гэндальф.