– Да я это, я, – сказал я торопливо. – Если не веришь, ощупай… везде.
– Ты… мерзавец!
– Да, – согласился я, – и еще все мужчины – подлецы. Опусти пистолет, пожалуйста… Вот так. Что лопать будем?
Она окрысилась:
– Ты что, жрать сюда пришел?
– Да, но… Нет, конечно, мы по делу, однако почему бы не… Да что с тобой? И откуда такой обалденный запах?
Я быстренько осмотрелся, на обеденном столе пусто, по всей длинной стойке, где хозяйка готовит и где обычно кормит домочадцев, тоже пусто, хотя от плиты ощутимо несет теплом, что-то недавно готовилось. Да и запах яичницы здесь, на кухне, намного сильнее, а идет вроде бы из этого угла…
Она напряглась, когда я приподнял крышку мусорного ведра. Оттуда ударил восхитительный запах свежеприготовленной яичницы, жареной ветчины. Желудок мой задергался в судорогах, объясняя тупому, что он три часа назад хотел кушать, два часа тому – есть, а сейчас хочет жрать, жрать, жрать!
– Что-то случилось? – спросил я эту, понятно, дуру, раз уж красивая.
– Нет, – огрызнулась она, – уходим отсюда.
– Да, – ответил я торопливо, перечить женщине в таком состоянии себе дороже, – как скажешь… А что случилось?
Она огрызнулась:
– Не знаю! Это получилось как-то машинально. Я искала хозяина квартиры, а руки, понимаешь… словом, это сложные проблемы идеомоторики… Да ты и слова такого не знаешь!
– Не знаю, – отрезал я сердито. – Ты лучше приготовь все снова, если не хочешь, чтобы я вытащил из мусорного бачка. Твоя идеомоторика лучше тебя знает, что делает! Вот уж действительно, когда женщина руководствуется спинным мозгом, все прекрасно, а когда начинает умничать…
Она перебила:
– Что-нибудь отыскал?
– Никаких ключей, – ответил я с жалостью. – Я поднимался наверх, там лесенка, осмотрел верхний этаж, ничего подозрительного, хотя зал со средневековыми рыцарями, конечно, впечатляет! Это просто уникальная коллекция рыцарских доспехов, ни в одном из эрмитажей таких нет. А ты?
Она сдвинула плечами:
– Я спускалась вниз, там есть ход на нижние этажи. Скорее склады, чем жилые помещения, но попалась и пара лабораторий. Правда, запущенные. В одной, как я поняла, когда-то добывал философский камень и эликсир жизни. Там очень много мелких костей. То ли дети, то ли мыши летучие. И тигли знакомые, на одном даже выбито, что это подарок от друга-алхимика, некоего Гете…
– Иоганна Амадея, – кивнул я понимающе, – знаю, он этими делами баловался. Недаром же в восемьдесят два года к восемнадцатилетней сватался. Ты делай яичницу, делай! Идеомоторика дело говорит.
ГЛАВА 15
Яичница в самом деле получилась восхитительная, я даже заподозрил, куриные ли яйца, может быть, контрабандные с какой-нибудь Веги или Эпсилона, а ветчина не ветчина вовсе, а мясо курдля… нет, курдль не может быть таким вкусным, слишком огромный, нежное бывает только у мелкоты.
Торкесса ухомякивает за обе щеки, на меня не смотрит, словно в ее мире обедать с мужчиной намного неприличнее, чем с ним же предаваться сексуальным фантазиям, лицо порозовело, румянец окрасил кожу, глаза блестят, как жемчужины на солнце.
– Что теперь? – спросила она, когда я самолично, такое важное дело женщинам нельзя доверять, приготовил кофе.
– Бороться и искать, – ответил я, – найти и перепрятать.
– Что перепрятать?
Я поставил перед ней чашку с дымящимся кофе. Торкесса смотрела непонимающими глазами.
– Так говорится, – объяснил я.
– А смысл?
– А при чем здесь смысл, – сказал я чуточку раздраженно. – Кто тебе сказал, что всегда должен быть смысл?.. Вот была бы жизня жутковастенькая!.. Просто говорится, как… как будто скользишь по маслу. Говоришь, говоришь, а думаешь совсем другое. Потому нас так трудно прищучить, прижучить, поймать под ноготь. Человек думает одно, говорит другое, а делает третье… Ты пей, а то остынет. Или останешься без кофе, мы сейчас уходим.
Она спросила с надеждой:
– Ты уже знаешь, куда идти?
– Да, – ответил я.
Допил кофе, отодвинул чашку, поднялся. Лицо мое напряглось, сам чувствую, как натянулась кожа, в глазах жжение, наверное, это так сам ощущаешь неистовый и местами беспощадный блеск.
– Куда?
– Прямо, – ответил я твердо. Заметив недоумение в ее глазах, объяснил, снисходя к женскости: – Сказано же, дорогу осилит идущий!
Она торопливо дохлебала темный напиток, а когда я направился к двери, послушно оказалась сзади, как правоверная мусульманка. Я повел к выходу, но внезапно возникло такое острейшее чувство опасности, что ноги примерзли к полу. Торкесса ткнулась мордочкой в спину, высунулась, проследила за моим взглядом. В стене напротив медленно вращаются лопасти вентилятора.
– Откуда? – спросила она в недоумении. – Когда входили, этого не было…
Я чувствовал, как меня проняла дрожь, по спине пробежали мурашки размером с черепашек-ниндзя.
– Что случилось? – спросила она встревоженно. – Ваше Величество, вы так сбледнули!
– Отступай, – велел я свистящим шепотом, – на цыпочках!
Она попятилась на пару шагов, глаза как блюдца, прошептала тихо:
– Да что случилось?
– Не видишь?
Мы доотступали на безопасное, как мне показалось, расстояние, и лишь тогда стена ощутимо вздрогнула. Раздался могучий рев разочарования. Торкесса охнула, схватила меня за руку.
– Это хронг? Это хронг, да?
– А хрен его знает, – ответил я нервно. – Но если узришь медленно вращающиеся лопасти, то какие тебе еще признаки беды нужны? Даже смельчак убегает со всех задних ног!
Я утащил ее обратно, путь через прихожую отрезан, голова раскалилась, мысли мечутся, как футболисты на поле, торкесса смотрит жалобными глазами.
– Придется, – сказал я, – через балкон.
Она ахнула:
– Вниз? С семнадцатого этажа?
– Да, – отрубил я.
– Никакая веревка не выдержит!
– Выдержит, – заверил я.
– Ты в своем уме?
– В своем, – ответил я нагло. – Спустимся на балкон шестнадцатого… нет, не пойдет, это тоже его квартира… на балкон пятнадцатого, а оттуда уже к лифту. Или к пожарной лестнице. Или я к лифту, а ты – к лестнице.
Она сердито сверкнула глазами, но смолчала, что удивительно для женщины. Пробежали через огромную квартиру, торкесса пыталась на ходу сдернуть с кровати простыню, начиталась или наслушалась, как из замков удирают по связанным простыням, а то и насмотрелась, кто знает, что у них за мир, я молча вытащил на балкон, перелез через перила, сейчас только бы не струсить, все зависит от того, главный я герой или второстепенный, главному ну никак нельзя с семнадцатого этажа, сполз пониже, раскачался и прыгнул.
Летел по воздуху не больше метра, но прошла вечность, я падал в холодном поту, а когда брякнулся на кафельный пол, долго не мог отдышаться. Сверху донесся испуганный голос:
– Кто-то ворвался в квартиру!
– Прыгай! – прокричал я и бросился к перилам. – Или опускайся, я тебя подхвачу!
– Боюсь!
– Но там тебя сожрут! – крикнул я. – Или используют как гусеницу для выкукливания своих личинок!
Сверху послышался шорох, показались ее ноги. Она повисла на кончиках пальцев, я приподнялся, перехватил ее за талию, потянул, но она не отпускала руки.
– Брось! – гаркнул я. – Или ждешь, когда тебя там схватят? И будем тянуть, кому большая половинка достанется?
Она рухнула мне в объятия, я подхватил на руки и бросился в комнату. На кровати возятся двое, при звуке распахнувшейся двери вскочили и ломанулись в стенной шкаф, не сообразили даже, что дверь балконная. Я бегом пронес торкессу в прихожую, кое-как открыл одной рукой замок, торкессу придерживал в это время коленом снизу, выскочил на площадку.
Из лифта как раз выходит солидный господин с портфелем. Увидев нас, вытаращил глаза, явно направлялся к той же двери, которую я оставил распахнутой.
– Придержите лифт! – крикнул я. – Спасибо!.. У нас там групповуха была, но передозировка, сами понимаете…
Он яростно всхрапнул, бросился в квартиру. Я внес торкессу в кабинку, двери захлопнулись, пол дрогнул, я ощутил, что быстро опускаемся. Торкесса прижалась ко мне, плечи тряслись.
– Я понимаю, – прошептала она мне в грудь, которую я старательно раздувал и раздвигал, – понимаю… почему самые лучшие наемники Вселенной – земляне… Почему именно вас выкрадывают, чтобы сделать Хранителями Печати, рыцарями Пространства, а также Бессмертными Гуингнерами…
– Ага, – сказал я с неловкостью. – А кто такие гуингнемы?
– Гуингнеры, – поправила она. – Хотя, возможно, в прошлые миллионы лет их звали и гуингнемами… Никто не знает, кто они и что они, но слух идет, что только рожденные на этой планете годятся…
– Да, – подтвердил я. – У нас и девки – хоть куда, и парни – хоть кого. Везде можем, только у себя не разберемся.
– Может быть, – предположила она, – вам просто так нравится?
Кабинка дрогнула и замерла, двери с медлительной неспешностью раздвинулись. Проплыла стена с развороченными почтовыми ящиками, на входе встретили толстую бабу с детской коляской. Я напрягся, однако баба, как ни странно, в самом деле баба, а не крутой мужик с двумя бронежилетами, а в коляске ребенок, совсем не привычно ожидаемая связка гранатометов.
Торкесса тоже вздохнула с облегчением. Мы переглянулись, засмеялись. По земле промелькнула плотная тень, над головой нарастало механическое стрекотание. Я вскинул голову, над нами стрекочет винтом или мотором вертолет. Мужик, сидя на краю и держась одной рукой за косяк, что-то кричит в мегафон, как депутат на митинге избирателей, на ломаном русском языке что-то типа «Рус, здавайси!». Я показал ему не уже привычную пятерню с оттопыренным средним пальцем, а по старинке вздернутый кулак левой руки, при этом правой выразительно стукнул по бицепсу, чтобы кулак подпрыгнул, как бы засаживая апперкот снизу. Ну, пусть будет апперкот, это я с оглядкой на парентлок.
Мужик в испуге выронил мегафон и выпорхнул вниз, красиво и поэтично раскидывая руки, аки лебедь. Следом за ним полетела ослепительно белая шляпа, но я мог бы и не видеть ее, все равно бы понял, что он из белошляпников, ибо парни в черных падают некрасиво, неэстетично, с дикими воплями, бранью.
Тело пронеслось с ускорением в девять и шесть, с грохотом, звоном и треском рухнуло на крышу автомобиля, вмяв ее, как пластилиновую. Стекла вылетели с красивым звоном, радующим душу, словно окна телефонной будки под лапой Годзиллы. Автомобиль просел и закачался, рвануло во все стороны пурпурным огнем, вспыхнуло, словно нефтехранилище под рухнувшим горящим боингом.
Нас догнала волна жара, подбросила. Мы красиво взлетели в воздух на фоне красно-пурпурной стены бушующего пламени, затем нас бросило на горящую опаленную землю. Торкесса еще хлопала глазами, ничего не понимая, но я-то понимал все, насмотрелся, ухватил ее за руку, закричал, что бежим, щас взорвется, а она не понимает, что там может взорваться, я тоже не понимал, но уже отвык задавать эти вопросы: знаю, что обязательно, ну что обязательно, как обязателен восход солнца!
Когда мы одолели только три шага, гулко и страшно ухнул взрыв. Жаркая волна догнала и окатила с головой. Могучий толчок в спины, мы рухнули, отползли, вскочили и побежали. Новый толчок, еще ужаснее, торкесса в панике оглядывалась, я – нет, я-то знаю, что позади зрелище, будто горит нефтяная вышка в Саудовской Аравии, тащил ее, пока не добежали до своей машины.
Рванули дверцы, ввалились с двух сторон, хватающие воздух широко раскрытыми ртами, как рыбы на берегу. Торкесса смотрела на меня как-то странно и старательно выпячивала грудь, уже знает, что всем самцам нравятся размеры этих желез, я съехал вниз по зеленому газону, ну и что, что не было, просто не заметил раньше, а теперь вот заметил, так что съехал по зеленому газону, машина едва не перевернулась посреди цветника, на шоссе кое-как выскользнули из-под колес огромного, как гора, грузовика, но быстро перебрались в левый ряд, иначе не ездию, дальше погнал, высматривая среди автопотока тех, кто за нами гонится, или тех, кого надо догонять нам, иначе на хрен и за руль садиться?
Только сейчас заметил, когда вот так начал присматриваться, что женщины практически все – красивые фотомодели, с высокой грудью, осиные талии, пухлые губы, словом, все нужные атрибуты, вплоть до последнего, который на самом деле первый: с виду полнейшие дурочки, а их мужчины – уроды, от грубых гигантов, в этом случае жены крохотные, до плюгавеньких сморчков, а в этом случае жены обязательно – сочные гаргантюгши.
Проехали мимо шумного многолюдного митинга, оратор с грузовика что-то кричит, остальные потрясают плакатами. Я с трудом разобрал надпись на самом крупном транспаранте: «Здесь производится сбор подписей за восстановление поруганного бассейна «Москва» на историческом месте».
Впереди образовалась вяло текущая пробка, автомобили сбавляли скорость, потом вдруг, как зайцы, прыскали в стороны, некоторые даже въезжали на тротуары, а самые пугливые пытались карабкаться по стенам: нам навстречу на приличной скорости тяжелый танк, весь облепленный грязью аризонских болот.
Торкесса взвизгнула:
– Он не по своей полосе!
– Где танк, там и его полоса, – ответил я мудро и прижал машину к бордюру, давая дорогу. – Заряженному танку в дуло не смотрят, пусть едет. Возможно, кто-то поехал говорить правду.
– Как это?
– Правду лучше всего говорить из танка… Ничего, главное, чтобы в танке за рулем не женщина.
Торкесса фыркнула, отвернулась. Мы проехали мимо огороженной желтыми лентами широкой площади вокруг элитного гиперуниверсама, оттуда доносится стрельба, я притормозил, чтобы не врезаться в зевак, даже на проезжую часть повыходили, глазеют, это не Америка, где все дисциплинированно разбегаются. У нас как на представление в цирке сбегаются, помню, на штурм Белого дома пришли смотреть тысячи, жен и детей привели, на пули и осколки никто внимания не обращал, туда же сразу подтянулись пирожники и продавцы мороженого, бизнес есть бизнес. Сейчас тоже, чую, сюда спешат продавцы пиццы и гербалайфа.
– Что там случилось? – спросила торкесса.
Я присмотрелся к подкрадывающимся фигурам, ведут непрестанную стрельбу, а с крыши гиперуниверсама сыпятся, как горох, сотнями и даже тысячами люди с трехстволками в руках и ушанками на бритых головах. Такие же точно, только визжащие и со злобными перекошенными лицами, подпрыгивают под выстрелами и падают на спину возле входа в гиперуниверсам, куда целеустремленно продвигаются люди с красивыми благородными лицами, все из себя, с осанкой и благородством в движениях, в пятнистых комбинезонах и плотно подогнанных бронежилетах.
– Все то же, – прорычал я зло.
– Ну скажи!
Я сказал еще злее:
– Снова американские суперэлитные части мочат русских и талибских террористов.
Она удивилась:
– Здесь? В Москве?
Я сдвинул плечами, крутил руль во все стороны, машина пробиралась через вяло текущую пробку.
– До тех пор, пока… Сами выращивают себе врагов и могильщиков.
Выбрались, помчались, по дороге торкесса засмотрелась на перестрелку между тремя автомобилями, я не реагировал, меня приучили к стрельбе, я ее настолько часто слышу с экранов, что по фигу все эти одиночные выстрелы и даже нескончаемые очереди из автоматов или пулеметов. Разве что красиво взорванный небоскреб заставит лениво повернуть голову да еще мощная мина под автомобилем, что подбрасывает его на высоту трехэтажного дома, а из него чтобы сыпались во все стороны самые разные части тела, чтобы куски окровавленного мяса шлепались смачно и звучно, как кипы сброшенного с крыши небоскреба мокрого белья…
Торкесса вздохнула:
– И как вы только в таком мире живете?
– ТАСС уполномочен промолчать, – ответил я.
Я наконец перестроился в правый ряд, пошел на большой скорости по дуге, что выводит на Окружную. Рядом жмутся к обочине владельцы автомобилей, которые даже не знают, где у автомобиля заднее лобовое стекло, пугливо пропускают вперед, я наконец-то выметнулся на простор, быстро перебрался в левый ряд.