– Поймешь попозже, – успокоил я.
– Да?.. А здесь говорят, но это не они…
Я подошел, приложил ухо к двери.
– Почему?
– Говорят по-английски.
– Ну и что?
– Значит, это англичане, – растолковала она мне, как придурку.
Я прошептал с жалостью к убогонькой, но красивой:
– Господи, какое дите… Да все на свете, хоть китайцы, индусы или русские, баски или сербы, говорят между собой по-английски. Наверное, потому, что других языков не знают. Даже в самых дальних аулах Дагестана, где и не слышали ни о какой Америке. И все инопланетяне говорят только на английском! Так что язык – не доказательство.
Она заметно покраснела, и, хотя стояла в прекрасной эротичной позе, согнувшись к замочной скважине, я видел, как жарко покраснела ее нежная шея, почти чувствовал, как волна пурпура шла от шеи по спине к пояснице, там взобралась на пышные холмики, заставив их вспыхнуть, как под утренними лучами алого солнца, я представил, что натворила прихлынувшая волна жаркой крови там, дальше, у меня самого все прихлынуло так, что в глазах потемнело, а в ушах послышался тонкий комариный звон. К тому же вспомнил сразу, что у нее под рубашкой ничего лишнего нет. В самом деле лишнего.
Я смутно ощутил, как ее руки подхватили меня, снизу приняло мягкое и шелковистое, сверху в тумане появилось лицо с встревоженными глазами.
– Что случилось?
– Да так, – прошептал я с неловкостью, – вроде бы и не карлик, а такой отлив крови… гм… Все прошло, извини!
– У тебя так часто случается?
Я посмотрел на ее фигуру снизу, моя бесформенная рубашка, слава богу, скрывает хотя бы сиськи, с неловкостью отстранился.
– Боюсь, теперь будет чаще.
– Я могу чем-то помочь?
– Да, – ответил я с жаром, – да!
Она внимательно посмотрела в мое бедное лицо, перевела взгляд на дымящиеся брюки.
– На моей планете, – произнесла она, – несколько патриархальные нравы. Конечно, я знаю, что такое командировочное настроение и как оттягиваются в командировках… но, когда придет время расстаться с моей девственностью, все-таки для таких забав отыщу настоящего мужчину, а не хлюпика, которого приходится охранять и вытаскивать из всех дыр!
Я сказал изумленно:
– Ни фига себе… Это что, так действует шампанское? Больше не наливай, это вредно…
Она сердито окрысилась:
– Какое шампанское? Что это такое?
– Ладно, – сказал я, – замнем, но узелок для памяти завяжем. Считай, что я обиделся. Злая ты! Теперь будешь упрашивать меня заняться тобой, а я и ухом не шелохну. Я злопамятный.
Двери проплывали мимо, я прислушивался к звукам, но ничего подозрительного не услышал. Вздохнул:
– Ладно, здесь все закончено. Ложный след! Пойдем отсюда.
Она прошипела рассерженно:
– Какой ложный след? Какой?.. Никакого следа в эту дыру не было!
– Глупенькая, – ответил я ласково.
– Почему?
– В подобных случаях, – объяснил я растолковывающе, – и в не подобных тоже, все лучшие детективы, как и все остальные, идут в стриптиз-бары. И все киллеры туда идут, и маньяки, и террористы. И переодетые сенаторы. Думаю, инопланетяне тоже. Ты не заметила, что мы прошли мимо трех международных заговоров, десятка разыскиваемых бенладенов… но это не наше дело, верно?
Солнце ударило по глазам, как бейсбольной битой. Торкесса смешно сморщилась и чихнула, я прищурился, поспешно надел черные очки. Вообще-то злодеи носят черные очки даже ночью, наивно полагая, что в очках их не узнают, как в старину на костюмированных балах носили изящные полумасочки, скрывающие миллиметр кожи вокруг глаз, из-за чего, оказываецца, их не узнавали собственные мужья, любовники и жены, что давало возможность заплетать хитрые узлы милых интриг и недоразумений.
– Куда теперь? – спросила она.
– К подвигам, – ответил я бодро.
Машина легко взяла с места и помчалась к шоссе. Торкесса посматривала по сторонам непонимающе, наконец проронила:
– Странно как-то…
– Что?
– Но ведь мы только посмотрели! А ты выглядишь так, будто я уже удовлетворила все твои фантазии. Или хотя бы самые простейшие…
Я отмахнулся:
– Не бери в голову. Не все надо понимать, многое надо чувствовать.
– Например?
– Ну хотя бы то, что мы – только функции. Но не сложного многомерного уравнения, этого не поймут и не станут дальше вникать, а достаточно простые, но… яркие, могучие!
Она сказала честно:
– Все равно ничего не поняла. Но раз ты так говоришь, то я тебе верю. Ты – мужчина, я – женщина, я по биологии должна если и не верить, то делать вид, что верю, чтобы твое мужское самолюбие не было ущемлено, это сказывается на воспроизводящей функции.
Я буркнул недовольно:
– Так вот и делай вид, а не умничай. Умных женщин не берут даже в любовницы. Функция отвергает… Кстати, пристегни ремень.
– Здесь за непристегнутый штрафуют? Или сразу в тюрьму?
– И то и другое, но за нами хвост, придется закладывать виражи, расшибешь лобик.
Она оглянулась, тщетно искали глаза в массе автомобилей тот единственный, что нас преследует.
– Какой из них?
– Откуда я знаю? – огрызнулся я. – Знаю, что есть хвост. А то и не один. Скажем, один от триады, которому принадлежит этот стриптиз-бар, другой от их конкурентов, которым до зарезу надо знать, что мы высматривали, третий от русской мафии, она теперь везде, это почище русских танков на улицах Вашингтона, четвертый… ладно, пропустим, а вот двенадцатый может быть как раз теми, кто нам нужен.
Она посмотрела на меня со страхом и восторгом:
– Какой ты…
– Я такой, – согласился я довольно.
– Какой ты циничный, – договорила она.
– Вот такое я говно, – согласился я. – Я же демократ, не знала? А демократы признают, что они – говно, но из этого делают мужественный вывод, что нужно научиться жить в говне, не притворяясь, не ломая комедии, не изображая мужественность, стойкость, честность, верность, раз они не присущи человеку изначально. И вот тогда, когда в мире не будет никакого притворства, когда все будут такими, какие они есть на самом деле, то есть грязнейшими из свиней, можно жить честно, ибо всем всегда будет ясно, что ожидать от говна.
Она спросила обалдело:
– Че…го?
– Все, – ответил я твердо. – Всего. Кроме надуманных и несвойственных человеку абстрактных понятий вроде верности, чести, доблести, любви и классической музыки… Держись крепче!
Я заложил крутейший поворот и на полном ходу влетел в узкий, словно в старом Неаполе, переулочек. За спиной вспыхнуло красным, нас догнала слабая волна жара. Машину слегка тряхнуло, занесло, но я выровнял, выскочили, сбив невысокий заборчик, на детскую площадку, где ни одного дитенка, зато крепкие мужички за столом треплют рыбу, а на качелях и каруселях – панки и нарки с сидюками на груди и в массивных наушниках, делающих их еще больше похожими на тех, от которых не успели отклеиться.
Я пронесся напрямик, ломая и сшибая, но даже сонные нарки успевали выпрыгнуть буквально из-под самых колес, хотя неслись мы со скоростью низко бреющей крылатой ракеты. Врассыпную ринулись собаки, они безмятежно срали в детской песочнице, теперь с полгода будут маяться поносом, снова треск и разлетевшиеся дощечки заборчика на противоположной стороне – это мы покинули место отдыха. Торкесса вскрикивала, я бешено вертел руль, машина пошла по дуге вдоль домов. Я наметил место, где выскочить, но на дороге, ессно, некий дурень решил выгрузить картонные коробки, торкесса закрыла глаза и сжалась в ком, но всего лишь разлетелись серыми клочьями, пустые.
– Это он в нового русского играл! – крикнул я.
– Как это?
– Не видела, у него на коробках надписи самых дорогих фирм! Электроника, бытовая техника… Чтоб соседи видели. А на самом деле пустые…
Когда покидали дворы, навстречу ехала белая машина с цветами и воздушными шариками, молодожены, я резко подал руль влево… нет, вправо, нет, все-таки влево, ибо снова треск, выскакивающий из-под колес человечек, ишь, вздумал выгружать прямо на дороге бидоны с молоком, кто ж теперь возит в бидонах, дикарь…
– Мог бы и объехать, – сказал торкесса.
– А пусть не ставит на дороге! – огрызнулся я.
– Он не на дороге, – уличила она. – Это ты поехал…
– Русский человек называет дорогой место, – отрубил я веско, – где собирается проехать. Держись!
Сбили выгружаемую посуду, явно чешский хрусталь, он так звенит, так божественно звенит, особенно когда вот так в десяток сервизов сразу, а потом еще и на самом краю тротуара перед выездом, вернее, выпрыгом на проезжую часть улицы, разнесли газетный киоск. Во все стороны разлетелись журналы с яркими красочными обложками. Один упал на лобовое стекло, порнуха, ветер начал перелистывать, я засмотрелся, торкесса отчаянно завизжала:
– Мы на встречной полосе!
– Извини, – пробормотал я.
При резком повороте журнал смахнуло в сторону под колеса грузного МАЗа, толстый протектор припечатал глянцевое тело Бритни Спирс, из-за чего я сразу возненавидел МАЗы всех модификаций. Проскочив через сплошную полосу на свою сторону, я пробормотал со вздохом:
– Ну вот и я внес свою лепту в борьбу с детской порнографией.
Торкесса спросила уличающе:
– Так ты демократ или не демократ?
– Еще не полностью, – признался я. – Вот выдавлю остатки зачатков совести, а также ошметки понятий о верности и прочих недемократических химерах, вот тогда стану в их ряды… Держись крепче! Нас пробуют взять в клещи.
Я сцепил зубы, уперся в сиденье, в черепе всплыла мрачная мысль: ну, гады, вот теперь я вам покажу, что у нас национальный вид спорта – езда на желтый свет. Кто не рискует, тот не лежит в гипсе и того не хоронят в гробу из красного дерева.
– Держись, – повторил я. – Где наша не пропадала! Везде пропадала… Пора брать реванш!
Я вел на предельной скорости, проскакивал между большегрузными грузовиками, а когда впереди начал привычно разворачиваться трейлер, проскочил в узкую щель за секунду, как сузилась еще. За спиной лязгнуло, заскрежетало, полыхнуло жарким огнем, словно раскаленный метеорит ударил в офис Сибнефти.
Я часто смотрел по жвачнику городскую хронику, где всегда подробно и со смаком, привлекая зрителей, показывают все автокатастрофы, их только по Москве не меньше ста в день, погибшие исчисляются десятками, а раненых сотни, разбитые вдрабадан авто смотрятся шикарно. Любой с жадным любопытством смотрит на смятые в лепешку мерсы, расхреняченные бээмвэ, сплющенные джипы, на кровь на выбитых стеклах, на искореженное железо, но ни разу я не видел, чтобы машины загорались при столкновениях хоть лоб в лоб, хоть от удара о столб, хоть из-за падения с эстакады… однако сейчас все до единой машины взрываются так, будто каждая является замаскированным бензовозом, перевозящим контрабандный бензин из Ирака.
Нас то и дело догонял вал огня, стена пламени всегда такая ослепляюще жаркая, что я успевал увидеть на домах отпечатавшиеся силуэты, особенно меня поразил силуэт девочки, играющей с мячом: испепеляющий жар превратил их в пепел, оставив на стене лишь негатив с застывшим вверху мячиком.
Сзади грохотало, лязгало, а ударная волна то и дело пыталась вырвать руль, я отчаянно крутил во все стороны, хотя по-прежнему мчимся по идеальной прямой. Торкесса охрипла визжать, то смотрела на меня круглыми глазами, то оглядывалась на преследователей, и тогда глаза становились вовсе квадратными.
– Нам не оторваться, – прошептала она, – их слишком много…
– Не боись, – ответил я мужественно и провел ладонью по небритой щеке, там за эти полсуток отросла уже настоящая двухнедельная щетина. – Уж теперь мы этим гадам покажем!
Она спросила жалобно:
– Уверен?
– Да!
– По…чему?
Я бесстыдно улыбнулся.
– Ты же девственница, если не брешешь?
Она вспыхнула до корней волос, гордо выпрямилась.
– А какое это имеет значение?
– Огромное, – заверил я, – решающее. До тех пор, пока не затащишь в постель, мы – неуязвимы!
ГЛАВА 7
Ее прекрасные глаза стали вовсе в виде перевернутой трапеции, я мужественно улыбнулся, показал все сто белых безукоризненных зубов, но в душе копыхнулся гадкий червячок неуверенности. Если по стандартам, то да, неуязвимы, даже прическу не попортят, но находятся всякие там тарантины, что ломают устоявшееся, где, как в старой доброй опере, заранее все известно, а увидеть себя с вывалившимися в грязь кишками что-то совсем не хочется.
Впереди слева от дороги начал вырастать высокий цилиндр из железобетона, я насчитал двенадцать этажей, позавидовал, в этом Южном Бутове все с размахом, таких гаражей нет даже в Китае, резко повернул руль, успел проскочить между потоком встречных машин, ибо автомобилисты хоть и должны держаться вместе, но на расстоянии друг от друга, на большой скорости влетел на узкую полосу, та по спирали повела вверх.
Торкесса вскрикнула испуганно:
– Там у входа красный фонарь!
– Что, – удивился я, – и здесь?
– Нет, это значит, навстречу кто-то едет!
Я отмахнулся:
– Это скорее значит, что кто-то собирается выезжать. Русские ездят быстро, но запрягают долго.
Машина наматывала круг за кругом, поднимаясь с этажа на этаж, на каждом мы проскакивали мимо приглашающе распахнутых ворот, под ярким светом электрических ламп блестят дорогие автомобили, и снова узкая дорога по спирали между бетонных стен. Торкесса все оглядывалась, вскрикнула тревожно:
– На стене блеснуло фарами!
– Догоняют?
– Нет еще, но не все разбились при погоне…
– Так и должно быть, – объяснил я. – Все по Дарвину. Отсев по дурости, неумелости, невыученным урокам, злоупотреблению спиртным, бабами, карточными играми…
– Баймами, – вставила она.
– Баймы не трожь! – отрезал я строго. – Они как раз и способствуют таким вот навыкам. Где, по-твоему, я научился на автомобиле, если у меня его отродясь не было?.. И самолет так же подниму, отбомблюсь, собью пару стелсов и благополучно сяду на любой авианосец, даже если он с коврик для моей собаки… Держись, самое интересное!
Последний этаж, дальше только запертая на большой висячий замок решетчатая дверь на чердак, я повернул руль, мы влетели в просторнейший паркинг, машины чинно по кругу под внешней стеной, огромные окна от самого пола освещают их самым выгодным образом. Другие автомобили выстроились по малому кругу вокруг внутренней стены. Между ними широкая полоса для разворотов и встречного движения, в этом Южном Бутове все по высшему современному классу, не то что у нас в боярском Центре, не учел Иван Грозный, что его церкви да колокольни мешают автодвижению.
Я осторожно повел машину по кругу, прикидывая, как лучше встретить противника.
– Вот они! – вскрикнула торкесса.
В ворота въезжали одна за другой три черные машины с затемненными стеклами. Выход отрезан, мы в ловушке, торкесса жалобно запричитала, наверное, о своей девственности. Я быстро прикинул шансы на прорыв, честно говоря, ничтожные. Автомобили тем временем остановились, из двух вышли крепкие ребята в черных плащах, в руках автоматы и пулеметы.
Я газанул, машина рванулась, я переключил скорость, торкесса в ужасе закричала, мы несемся со все возрастающей скоростью, сверкающее окно приближается немыслимо быстро. Треск, нас тряхнуло, в стороны разлетелись деревянные обломки оконной рамы. Острые градины стекла со звоном стучали по капоту, а мы вылетели с высоты двенадцатого этажа.
Торкесса визжала, не переставая. Я крутил бесполезный руль, мужчинам это придает уверенность, как женщинам глубокое декольте или серьги с крупными бриллиантами. Массивное здание, что напротив дороги, вырастает быстро, но что-то недостаточно быстро, мне бы еще километров двадцать выжать, да дорожка для разбега куценькая…
На какое-то мгновение показалось, что вот-вот машина клюнет носом и полетим вниз, как печальный лебедь, отпевший свою песню на бис, но здание напало на нас, треск, снова обломки оконной рамы, звон битого стекла, машина влетела в помещение, разнеся колесами и всем весом канцелярский стол с компом и плоским дисплеем, где в этот момент пятнистый человечек весь из себя стрелял в мужиков в ушанках с трехлинейками в руках. Какой-то клерк баймит в SpecOps, идиот, так его и надо, юсовского прихвостня, дави колабов, я уже вовсю кручу руль, избегая давить слишком много людей, чтобы не превышать процент допустимых потерь среди гражданского населения, но столы разносил вдрызг, задел даже автомат по продаже кока-колы, так им и надо, квасом бы торговали, никто бы не пострадал, да вообще здесь всех можно давить на фиг, в юсовской фирме работают, гады…