Эти слова, несомненно, подействовали. Инне иногда удавалось заставить Марину вспомнить о возрастном превосходстве. Силуэт девушки виновато скрючился и медленно слился со шторкой. Только вот заставить себя замолчать она уже не могла.
- Я пытаюсь забыть. Но так получается, что только об этом и думаю. Как наваждение. Девочка-то была! А значит, где-то она и сейчас есть.
Женщина решила больше ничего не говорить. Не нужно лишний раз давать девчонке повод для болтовни.
- Потом окно заклею, - сказала Марина, наконец, сообразив, что лучше не стоит спорить. – Пойду-ка я. Не люблю грызунов.
Инна молча улыбнулась, блеснув в темноте ровным рядом зубов.
- Иди, поспи немного. Насчет Виктории Анатольевны не беспокойся, я её урезоню. Не будет больше тебя гонять. Будь спокойна. Марина, ничего не ответив, зашагала по коридору.
«Неужели обиделась? Надо будет потом с ней чаю попить, чтобы не дулась», - подумала женщина и в следующую секунду выкинула медсестричку из головы, вспомнив, зачем явилась сюда. Дождавшись, когда стихнут шаги, Инна не спеша приоткрыла двери в бывшее детское отделение. А ведь и вправду не так трудно догадаться, что это заброшенное место вовсе не пустует. На вид необитаемый холл, затопленный мраком, был наполнен чьей-то бытностью. Кроме того, действительно, совсем рядом слышалась возня, едва ли походившая на мышиные шорохи. Ненадежно, однако, спрятана тайна. Не только Марина может услышать этот шум, и не только ей он может показаться подозрительным.
Мрак вдруг скрипнул кроватными пружинами, и шум тут же стих. Инна представила, как это загадочное создание, расслышав шаги, оцепенело и теперь насторожено прислушивается. Она знает, кто идет в гости, поэтому не боится и не прячется. Просто ждет. Снова не зажигает ночник, который принесла Инна. Взяла привычку сидеть в темноте. Хотя это не мешает определить, сколько шагов осталось до нужной палаты. Вот замерцала полоска синеватого света в приоткрытой двери. Снова заерзали пружины.
- Вот и я, - с улыбкой заявила Инна о своем появлении.
Малютка вытянула вперед руку, освещая палату пластмассовым ночником в виде кошачьей головы. Ехидные глаза, источая синий свет, долго и недоверчиво буравили Инну. При этом сама девочка оставалась в тени. Разглядеть можно было лишь её босые ноги, свешенные с кровати, и краешек белого платья, которое в подозрительном прищуре игрушечной кошки тоже казалось синеватым.
- Ты! – твердо произнесла девочка и, наконец, опустила ночник на колени.
Из темноты выплыло её круглое лицо, окруженное роем плавающих в воздухе пылинок. Она всегда смотрела как-то по-особенному, одновременно дико и осмысленно. Такой странный взгляд. Никогда не знаешь, что означает то или иное выражение этих больших черных глаз. А улыбка! Эта странная улыбка, словно девочка никогда раньше не улыбалась и только теперь учится. Хотя, что в этом странного? Сейчас для неё всё в новинку. Ведь она ничего не помнит. Неделю назад это чудо говорить-то не умело, а только вопросительно мычало. Теперь и неясно, то ли девчушка узнает всё заново, то ли память понемногу возвращается к ней.
- Это! – произнесла девочка, указав на пакет в руках Инны. – Это сладко?
Женщина улыбнулась.
- Нельзя есть только сладкое.
Девочка фыркнула и забормотала что-то себе под нос. Кажется, она пыталась повторить «нельзя… сладкое». Всегда так старательно запоминает слова, так упорно пытается понять их смысл. Просто поразительно.
Инна приблизилась к ребенку и положила ей на колени сверток.
- Как твои дела? – вполголоса спросила она.
- Скука, - ответила девочка, поспешно разворачивая коричневую бумагу. – Скука. Пришла Инна – хорошо. Не скука. Еда.
Женщина хихикнула. Как забавно разговаривает эта малышка. Как всегда, девочка положила вилку рядом на кровать и, справившись с крышкой пластикового лотка, принялась есть, зачерпывая правой рукой. Прямо как младенец. Но ведь большая уже – лет двенадцать, не меньше.
- Макароны, сыр – вкусно, - бормотала она с набитым ртом.
И почему она никак не привыкнет к столовым приборам? Запихивает руками в широко открытый рот целую горсть, половину роняя обратно в посуду и на пол. Вот же дикарка. И откуда она такая взялась? Инна присела рядом на кровать. Ей хотелось обнять девочку за плечи, но пока она не могла решиться сделать этого. Вдруг малышка от неё отшатнется? И в этот раз не решилась. Вместо объятий рука потянулась за ночником. Женщина повертела колесико, делая свет поярче. Ну и пылища здесь! Да и беспорядок к тому же. Давно пора прибраться. Не знает девчушка, что такое порядок. Вот и Кубик Рубика, который ей так нравился, бросила в угол. Только вот странно, как ей удалось его по цветам собрать? Инна сама много раз пробовала – ничего не получалось. Наверное, малютка раньше имела дело с этой игрушкой. Руки помнят больше, чем голова.
- Больше не сложно, - кивнула девочка на кубик. – Теперь тоже скука.
- Много раз собирала? – усомнилась женщина.
- Много раз. Путала, собирала. Не сложно. Скука!
Девочка вытерла промасленные руки о простынь.
- Хочешь, я принесу тебе другие игрушки?
Худенькие плечики равнодушно поднялись вверх и опустились.
- Я, игрушки – скука. Я одна – скука. Я, ты – хорошо. Я, ты – не скука.
«Бедная девочка. Ещё бы она тут не заскучала. Столько дней в этой палате. Да ей, наверное, осточертели эти стены сильнее проклятого кубика. А то нет! Как она вообще тут сидит? Как терпит? А всё ведь из-за меня. Не она прячется тут, а я её ревностно прячу ото всех. Как эгоистично! Нет, так нельзя, – с раскаяньем подумала Инна. – Нужно немедленно забрать её отсюда. Я же это ещё три дня назад задумала и всё никак не решусь сказать ей!».
Девочка напряженно вглядывалась в лицо Инны, словно пытаясь угадать, о чем она думает. Женщина, наконец, решилась обнять её. Малышка не сопротивлялась.
- Я хочу забрать тебя к себе.
- Забрать к себе? Ты, я – вместе?
- Именно. Ты и я вместе. Всегда. Согласна?
Девочка улыбнулась. Улыбнулась по-настоящему. По-человечески. Тут же рассеялось неясное выражение глаз, и в глубоких темных зрачках вспыхнул радостный огонек.
- Туда? – тонкий пальчик указал на дверь.
- Да. Пойдешь со мной?
Сердце Инны торжественно заколотилось. Девочка смущенно молчала, но это и означало согласие.
Глава 2. Над землей
Острая трель будильника тысячей металлических осколков резко вонзилась в сон. Пронзительное верещание неприятно зудело и назойливо тормошило безмятежное утреннее забвение. Казалось, это продолжается целую вечность. Сознание не желало подниматься с глубин сонного марева и отчаянно пыталось сохранить целостность покоя. Даже явило на миг видение, будто тело само собой поднимается с кровати, лениво переставляя ноги, плетется в соседнюю комнату и отключает источник бурной истерики. Но это помогло ненадолго. Нервное жало снова яростно занозило слои минутного умиротворения. «Распроклятая пищалка! Как только маме удается не слышать этот вой?» - нехотя зашевелились мысли. Щурясь от хитро проскальзывающих сквозь задернутые шторы солнечных бликов, Эра не спеша выбралась из постели. Ноги здорово онемели. Спалось так хорошо, что стопы подзабыли о своем предназначении. Даже выволочь себя в коридор оказалось не так просто. Но, как только девочка приблизилась к двери спальни мамы, будильник стих сам по себе. Всё равно нужно отключить его, иначе снова заголосит.
Как маме удается спать так крепко, да ещё и в такой неудобной позе. Одна нога свешена с кровати, голова съехала с подушки, да еще и этот допотопный механический булыжник стоит на тумбочке не так далеко от её уха. Во дает! Медсестры умеют подолгу не спать, но и отсыпаются они тоже искусно.
Эра взглянула на циферблат. Ровно восемь часов. Почти каждое утро в это время начиналась жизнь в их небольшой квартире на протяжении года. Таково было нигде неписаное правило их маленькой семьи. За это время мало что изменилось в их доме. Одинаково начинался рассвет, одинаково проходили дни и томились вечера. Эра и Инна не нуждались в переменах. И никто не ждал никаких ярких событий. Всё и без того хорошо.
Эра вошла в кухню и открыла нараспашку окно. С улицы обдало теплым веяньем, чуть свежее воздуха в кухне. Стояла середина октября, но Эра не знала, что по утрам в это время уже должно быть прохладно. Это был первый октябрь, который она знала. Девочка высунула голову в окно, пытаясь уловить пусть не ветерок, а хотя бы какое-то движение атмосферы. Плотная стена сухого воздуха была непроницаемой. Плоскими декорациями вырисовывались прямоугольники пятиэтажек, еле заметно пошевеливались слившиеся воедино ярко-желтые кроны липовой аллеи. Снизу доносилось гудение машин, топотание десятков ног, обрывки голосов. Подобная суета бывала лишь по утрам, когда школьники спешили на учебу, а взрослые на работу. В остальные часы маленький городок проводил в молчании. Разве что к вечеру улицы снова наполнялись ручейками толпы, но уже не такой суматошной.
- Эра! – ударил в спину мамин визг.
Девочка и не успела среагировать на зов, как в её плечи вцепились жесткие пальцы. Инна всегда буквально сходила с ума, когда видела свою приемную дочь у открытого окна. Это не было строгим принципом и обычным беспокойством. Эре и раньше доводилось замечать этот её необъяснимый страх перед окнами.
- Эра, я же просила тебя, - неумело пряча раздражение, сказала Инна.
- Мам, ну душно же, - тихо возразила девочка, послушно отпрянув от окна.
Женщина, тяжело вздохнув, опустилась на табуретку и тут же снова стала привычной мамой. Сонной и слегка угрюмой.
- Душно? Холод собачий. Из кровати вылезать не хотелось.
- Так не вылезала бы.
- Но ведь кофе хочется!
Эра повернула ручку конфорки, чиркнула спичкой, но та сломалась. Вторая спичка выскользнула из пальцев, следующая вспыхнула и тут же погасла.
- Черт! – выпалила девочка.
Потухшая спичка, не пререкаясь, испустила душок серы.
Наконец, справившись с огнем, Эра потянулась за чайником, однако тот оказался пустым.
- Чувствую, кофе я сегодня не дождусь, - рассмеялась женщина. – Ладно. Что есть будем?
Эра только пожала плечами. Она была готова съесть на завтрак что угодно, лишь бы не пришлось готовить ей. Но Инна тоже не очень-то горела желанием суетиться у плиты. Недолго повертевшись у холодильника, обе решили позавтракать остатками вчерашнего ужина.
По утрам Эра ела скорее по привычке. Аппетит всегда просыпался на много позже её самой. И она, как всегда, без особого энтузиазма ковыряла вилкой рис. Инна же, напротив, уплетала за двоих, низко склонившись над тарелкой.
- Кстати, так и не рассказала тебе про собрание, - вдруг сказала женщина, бросив на дочь косой взгляд. – Классный руководитель ваш… Тамара… Как её?
- Алексеевна.
- Ага, Тамара Алексеевна. Говорила о тебе. Хвалила, конечно, успеваемость у тебя хорошая. Но, говорит, замкнутая ты. Не общаешься почти с другими ребятами. Это почему? Ты же уже давно с ними.
Эра лишь развела руками. И почему мама хочет добиться от неё того, чего сама никогда не делает? Ведь у неё тоже нет ни одной подруги. Она сама замкнутая, необщительная, и вряд ли ей хотелось бы измениться. Но, тем не менее, она не желает, чтобы Эра была такой. Странно.
- Тебе не нравятся одноклассники? - снова спросила Инна.
- Да дело не в них, - ответила Эра. - Просто я другая. Они говорят, что я странная.
- Вот глупости.
Инна не понимала, что необычного могли увидеть в её девочке. Однако повернулась к дочери и внимательно взглянула в её лицо: «В самом деле, зря дети болтают. Эра самый обычный ребенок, почти подросток. Несомненно, ровесница своих одноклассников. Милые черты лица, хрупкая фигурка, разве что глаза. Глаза-то совсем недетские. Не хватает в них чего-то. Или наоборот, есть нечто таинственное. Вполне вероятно, что именно это отталкивает других детей. Хотя одноклассники могут считать её просто необычной девочкой, а не сомневаться в том, что она человек. Она ведь и есть человек. Кто же она ещё?».
Инна снова вспомнила болтовню Марины. Зачем? Нельзя же воспринимать всерьез ту дурацкую историю о воскрешении полностью обугленного тела, которую выдумала Марина. Глупости всё это! Хорошо, что в неё никто не поверил. Хотя появление Эры в больнице до сих пор окутано мистическим туманом. Даже сама девочка ничего об этом не помнит. Что тут поделаешь?
- Мам, а можно я с тобой пойду? – вдруг осторожно спросила Эра.
Инну тут же вынырнула из прострации.
- Куда? – удивилась Инна, у неё и впрямь были планы на этот выходной, но она не рассказывала о них Эре.
- Я знаю, какой сегодня день. Тебе ведь нужно её навестить?
Лицо женщины в сию секунду помрачнело. Сквозь грудь словно шквалистый ветер пронесся. И почему вдруг Эра сказала о Насте как о живом человеке?.. Инна отвернулась от девочки. Не дай бог расплакаться при ней.
- Да, нужно, - тихо произнесла Инна, зажмурив глаза.
И почему это до сих пор так мучительно больно?! Даже теперь, когда жизнь наполнилась Эрой. Именно так! Ни счастьем и ни смыслом, а именно Эрой. Потому что эта была девочка всем одновременно. И великой радостью, и утешением, и единственной, ради кого утром открываешь глаза. Но никакое счастье не сможет притупить прошлую боль. Нельзя оторвать от себя этот кусок, изъеденный скорбью и раскаянием. Этот ядовитый черный ком. «Как я в себе это ношу? – спрашивала себя Инна. - А я не ношу. Я живу с этим. И это больно. Больно помнить и ещё больнее чувствовать, что потихоньку начинаешь всё забывать…»
Сегодня был день рождения Насти. Если бы она не погибла, сейчас девочке было бы уже восемь. Но ей было суждено навсегда замереть в своем раннем детстве...
***
Как дивен молодой пожелтевший клен, отливающий медью в золотых лучах. Яркий, светонасыщеный, словно созданный природой лишь для услады людских глаз. Как ласков шелест его лапчатых листьев при прикосновении легкого ветерка. До чего приятен сладковатый аромат.
И как Инне удается не быть очарованной новым нарядом деревец? Буквально пару недель назад они привычно зеленели и вдруг вспрыснули и заискрили желтым, оранжевым и ярко-красным салютом. Разве это не чудо? Чудо! От чего же мама не поражена простирающимся великолепием? Почему в глазах не зреет восторг, а лишь тоска? Да просто потому, что для неё это всё уже не ново. Она знала о предстоящей осени ещё до того, как кончики сочной листвы чуть подсохли. Эта мудрая женщина знала всё наперед. Ещё давно, когда эти же самые, только голые, стволы утопали в сугробах, мама предсказала весну, затем напророчила лето и вот теперь не удивлялась осенней поре. Она уже всё это видела много раз. Это чрезвычайно невероятно, но у мамы есть удивительная способность нырять за воспоминаниями в далекое прошлое.