Поймали.
Лишили.
Заперли. Оставили эту подделку, пусть и бесконечную, и сложную настолько, насколько может быть сложно самосотворенное пространство, но… не то.
Не так.
Королевский маг очнулся, ощутив эхо раздражения.
– Что опять? – Этот человек, пожалуй, был даже где-то симпатичен. Он пришел сам и не испытывал страха. Он не молился камню, не лил на него тайком кровь, будь то куриная или человеческая, – люди смешны в своих суевериях. Он пытался говорить, и не его беда, что человеческий разум слишком слаб, чтобы вынести долгую беседу.
Существо откликалось.
Иногда.
К этому времени оно научилось беречь собственные игрушки, и, пожалуй, почему бы и нет, эхо аватара, сотворенного во времена свободы, откликнулось. Сила к силе и… да, эта кровь впитает ее, а дар…
Людям понравится.
– Что происходит? – маг выбрался из смятой постели. Он был взъерошен и нелеп. Мокрые волосы, вспотевшая шкура… опять кошмары снились? Существо давно уже не заглядывало в чужие сны.
Надо будет исправить.
Оно ласково коснулось сознания человека, обещая ему скорые перемены. Всем им не помешают перемены… и они уже начались.
Еще летом.
Мальчик случайно открыл запертую дверь. А отец его, связанный неосторожной клятвой – ему казалось, что она не повредит роду, – оказался в западне. Любовь – это мило, но возлюбленные бывают смертны. Его тюремщик тоже попал в силки, полагая себя свободным, а на деле…
Все складывалось.
– Не понимаю, – королевский маг достал из рукава платок, чтобы вытереть кровь. – Заговор? Нет?
Заговор…
Их маленькие смешные интриги питали разум, не позволяя ему угаснуть в заточении, поэтому заговорщикам, возникающим время от времени, существо было благодарно. Оно даже позволяло им оставаться – потом, после казни – в сотворенном им мире.
Правда, почему-то ответной благодарности души не испытывали.
Следовало признать, что в чем-то люди были сложнее, нежели ему представлялось.
– Нет? Тогда не пойму… им угрожает? Не угрожает… – Эта привычка разговаривать с существом вслух появлялась рано или поздно у каждого королевского мага. Вероятно, причиной тому было одиночество, а может, желание убедить себя, что мысли для существа закрыты?
Прямой угрозы не существует.
Они сами.
Каждый раз сами…
И, существо захихикало, представляя, до чего они удивятся, поняв, в какую ловушку себя загнали. С другой стороны, наблюдать было не так интересно, как участвовать. И пусть даже ожидание – временной пласт будущего был уныло однозначен – подарило бы существу свободу, но…
Желаемого можно добиться разными путями.
И, укрепив связь с аватаром, существо дотянулось до хрупкой души, которая застыла на грани. Дотянулось. Задумалось на мгновенье, любуясь разнообразием вариантов.
Уничтожить?
Задержать? Нет, то же самое, что уничтожить… а вот усложнить…
У них должен быть шанс. Тем любопытней будет отнять его. И существо напитало связь силой. Душа крепкая, возьмет, сколько сможет.
– Ты понимаешь, что едва не убила ее? – какой неприятный голос, скрежещет, что гвоздем по стеклу.
– Можно подумать, вы бы огорчились…
– Пришлось бы многое объяснять.
Я лежу.
Определенно лежу.
Жестко.
А самое тело мягкое, по ощущениям – не тело даже, а кожаный мешок, заполненный киселем из мышечной ткани, в котором плавают остатки костей.
Так плохо мне никогда не было.
– Что ж, тогда нам повезло.
А уж мне-то… будет наука впредь, нехрен верить с полуслова. И надо бы подать знак, что жива, водички заодно уж попросить, чай, не откажут. А с другой стороны, разговорец наклевывается, чую, прелюбопытнейший. И не грех будет послушать.
Подслушать.
– Амелия, деточка, я понимаю, что ты нервничаешь, но это еще не повод поступать неблагоразумно. В конце концов, у меня и вправду имеется на примете один достойный молодой человек, который…
– Хватит…
– Позаботился бы о Маргошеньке.
Вот бесит меня, когда имя мое перевирают, да еще с этаким присюсюкиванием. Маргошенька… крошенька…
Хаврошенька.
Влезла в ухо коровье, надеясь красавицей писаною стать.
– Как вы позаботились о своем сыне?
– Дорогая, ты знала, что будут некоторые… побочные эффекты.
Стук.
И холодная ладонь на лбу.
Раздраженное:
– Полукровки всегда отличались поразительной живучестью…
Конечно, закономерно было бы предположить, что бабушка не обрадуется моему появлению, но вот откровенное такое сожаление по поводу того, что я все-таки жива осталась… Обидно, знаете ли.
Но обида отодвинула боль.
Ощущения возвращались. Болезненные довольно-таки ощущения – мышцы ныли, и тянуло, и крутило, и кажется, я начинаю понимать, что такое радикулит вкупе с артритом. Главное, не застонать, нечего привлекать к себе внимание.
– Ты создала нам большую проблему.
– Девочка не сможет претендовать…
– Оставь, Амелия, мы обе понимаем, что претендовать-то она не сможет, но говорить… Ты хотя бы додумалась взять с нее клятву молчания? Нет? О да, ты всегда была скорее эмоциональна, нежели разумна.
Надо будет запомнить – этак красиво обозвать кого-то истеричной дурой.
– А если она начнет задавать вопросы? Нет, не сейчас, позже, когда обживется, заметит некоторые несоответствия… она ведь была достаточно взрослой, когда мой сын… образумился.
– Не без вашей помощи.
– Дорогая, ты знала и, скажем так, приняла непосредственное участие, что будет учтено судом.
– Пугаете?
– Напоминаю. Мне-то терять уже нечего. А вот ты, дорогая, вполне можешь оказаться на скамье подсудимых. Какой позор, какой скандал… отвергнутая жена использовала несчастную мать, чтобы…
Нос зачесался.
Тайны, тайны… скелеты в шкафах. Лежали бы себе дальше, что ж их всех так поговорить тянет? Или был прав честный вор и мой единственный, пожалуй, друг, когда говорил, что любая тайна душу корежит и наружу просится, что свойство у секретов такое, чем дольше хранишь, тем сильнее тянет поделиться.
А с кем, как не с той, кто и без того в курсе?
И если так, то мне, можно сказать, повезло…
Повезло.
Зверь с темной шкурой был рядом. Я ощущала его присутствие остро, болезненно даже. Горячее его дыхание окутало коконом. Оно пахло сандаловыми палочками, которые у нас обожала Маришка, и еще свежим кофе.
Приятно.
И спасибо ему, наверное, что не убил. Ведь мог?
Мог.
И почему его не видят? Наверное, потому, что у них глаза открыты. А я с закрытыми лежу. С закрытыми глазами многое видится… иным?
Да, пожалуй, все именно так.
Зверь улыбался.
Он забрался мне на грудь, и оказалось, что не столь уж он огромен. И не тяжел, не тяжелее пухового облака… Пуховые подушки были у бабушки, маминой мамы, которая не одобряла папу, потому что нельзя связываться с женатым.
Она не ругалась, но лишь вздыхала.
И они с мамой, запершись на кухне, подолгу о чем-то говорили, а я же валялась на высокой скрипучей кровати, жевала кукурузные палочки и смотрела мультики.
Почему я вдруг вспомнила об этом сейчас?
У зверя ярко-зеленые глаза, будто из стекла бутылочного. И зрачков нет. Он смотрит на меня и в меня тоже… Бабушки не стало через четыре года после того, как отец ушел. Кажется, именно тогда мама окончательно сорвалась.
Депрессия.
И антидепрессанты, которые помогали, но ненадолго, а ей хотелось снова стать счастливой, и я была вечным напоминанием о предательстве и несложившейся жизни. Наверное, она слишком сильно любила, а потому сошла с ума.
Любить вообще опасно для здоровья.
– Не стоит меня пугать. Любое ментальное сканирование покажет, что моя вина не так уж велика.
– Что ты, деточка, какое сканирование… Я ведь так… напоминаю, что мы с тобой по-прежнему связаны. И деньги здесь…
– Вот в чем дело! – Амелия рассмеялась, только смех ее был каким-то… булькающим?
Будто она вот-вот захлебнется.
– В деньгах, конечно, в деньгах, всегда только в них… Вы не можете без денег.
– А кто может? – меланхолично отозвалась бабка, и я согласилась с ней: без денег сложно. А в зеленых глазах зверя мне привиделся упрек.
Я ведь не говорю о том, что ради денег убить готова, но…
Сложно.
И голодно.
И холодно порой, особенно когда по первому снегу в дырявых кроссовках бегаешь. А потом лечишься травками, поскольку на нормальные лекарства тебе не хватает.
Зверь вздохнул и, приподнявшись, стал топтаться, аккурат что кот… котов я люблю, и собак тоже, но собаки более прямолинейны, что ли? А вот коты всегда себе на уме. Даже когда их кормишь, они еду принимают с таким видом, будто тебе одолжение делают.
Зверь засмеялся и выпустил когти.
А мне не больно.
Совсем не больно… и да, кажется, я видела тонкие бледно-зеленые нити, которые то ли от когтей звериных потянулись, то ли, наоборот, к когтям.
– Конечно, если бы я пошла на развод, вы бы остались ни с чем. Я бы и приданое потребовала вернуть, а так… поддержать глупышку, уверить ее, что все будет хорошо, если… И муж вернется…
– Он ведь вернулся.
– Не он, не тот, кого я любила, тот был другим. Знаете, я даже не сразу поняла, как меня обманули. Да, он был рядом… и даже иногда заглядывал ко мне… но…
Цокот каблуков.
И скрежет, будто что-то тяжелое отодвинули. Запах духов, нежный, цветочный.
– Он перестал мечтать… и гореть… он забросил работу, а ведь подавал такие надежды.
– Случается.
– Его вообще перестало интересовать что-либо, и я в том числе. И девочки наши. Не удивлюсь, если окажется, что он и имен-то их не помнит… хотя это ложь, помнит. Он ведь стал таким… правильным. Тошнит…
– Это от нервов, дорогая.
Зверь заурчал, и голос его низкий отзывался во всем моем теле.
– В последнее время я все чаще думаю, а что было бы, если бы я решилась на развод? Да, скандал, да… неприятно, но я была бы свободна и, возможно, нашла бы себе кого-то другого… не настолько равнодушного.
– Ах, дорогая, это все пустое, – а вот теперь старушка разозлилась. Я даже видела ее – объятую пламенем фигуру, от которой расползались жгуты болотно-зеленого колера. – Не забывай, у тебя есть о ком заботиться, и постарайся не наделать глупостей.
Она помолчала и добавила:
– Еще больших глупостей…
Зверь кивнул рогатой головой.
– Куда ты ее отправишь?
– Мальврик.
– Далековато, но… в целом неплохое заведение, с сильным целительским профилем… однако ты кое о чем забыла.
Стук коготков по дереву. И страх, совершенно иррациональный страх, заставляющий меня замереть, хотя и без того подвижностью не отличалась.
– Мальврик не принимает полукровок…
Так, а это что за дискриминация?
И…
И тогда получается, что… нет, она тоже подписала договор, первой, а значит, нарушить его не способна.
– А Ирхат – девиц…
Шовинисты хреновы.
Мое возмущение заставило зверя улыбнуться, и длинные усы его закачались, превратившись ненадолго в пару змей. Впрочем, меня это не испугало. Зверь не навредит, это я знала твердо, хотя понять не могла, откуда взялась эта непоколебимая уверенность в его… хорошести?
– Остается столица… – старушкина задумчивость нам со зверем не понравилась. – Королевский университет… заодно и на виду будет.
Это меня не обрадовало.
Глава 5
Спустя три дня я стояла перед приемной комиссией. Королевский университет прикладной и теоретической магии располагался не в самой столице, а в пригороде, что было весьма благоразумно. И, верно, для пущей надежности – студенты все же народ непредсказуемый – был отделен от города высоченной стеной.
– Положите руки на кристалл, – велела сухопарая женщина стервозного вида. Впрочем, мне почему-то казалось, что стервозность эта происходит единственно от усталости: надоело ей доказывать, что женщина тоже способна чего-то да достичь на поприще науки.
Я моргнула.
И подчинилась.
Кристалл был крупным, с человеческую голову, и больше напоминал оплавленный кусок стекла. Внутри этого куска то и дело вспыхивали искры, которые моментально гасли.
Небольшой зал.
Стены задернуты темными полотнищами. Высокие окна, напротив, открыты, но воздух все равно затхлый, с характерным таким запашком столовки. Пахнет здесь то ли борщом, то ли котлетами, то ли магией.
Длинные столы.
Трое магов и один секретарь, к слову, мужского пола и повышенной прилизанности. На меня он смотрел сверху вниз, всем видом своим демонстрируя, что только столь безответственная особа, как я, может отвлекать серьезных людей от серьезных же дел.
Прочие члены приемной комиссии, собранной, как понимаю, единственно ради моей скромной персоны, особого недовольства не проявляли. Толстяк в светлом мятом костюме задумчиво ковырял мизинцем в носу, причем взгляд его был направлен поверх моей головы, в угол комнаты, где в тиши и сумраке висел огромный портрет коронованного мужика. Взгляд толстяка был туманен, и, полагаю, мысли его бродили где-то за пределами аудитории.
Его коллега что-то черкал на листочке, то и дело вздрагивая и время от времени засовывая карандаш в правое ухо. И так замирал, застывал, делаясь похожим на хамелеона перед рывком.
Женщина, пожалуй, была самой адекватной из всех.
А может, просто ей поручили общаться со мной, раз того протокол требует.
Кристалл нагревался. Сначала тепло было мягким, приятным даже, а искры внутри засветились, засуетились – уже не искры, а мальки разноцветные, и кружение их – танец, и завораживает, поэтому я, моргнув, отвела взгляд.
– Средний уровень устойчивости к ментальному воздействию…
Защелкала печатная машинка, а выражение лица секретаря стало еще более недовольным.
– …слабый к деструкции… активный целительский профиль… уровень… напиши пока базовый плюс, – велела женщина. – С высоким потенциалом роста.
Слушать было приятно.
– Теоретическая подготовка слабая. Рекомендую к зачислению на нулевой курс с последующим переходом на целительский факультет, – она поднялась. – Документы вам выдадут в ректорате.
Я удостоилась очередного презрительного взгляда.
Женщина же, помяв пальцами переносицу – а та была внушительна и клюваста, – продолжила:
– Настоятельно рекомендую не пропускать занятия, поскольку в случае вашей неуспеваемости мы имеем полное право отказать вам в зачислении, несмотря на оплату. – Фразу эту длинную, казенно-выверенную, она произнесла на одном дыхании. Видать, не впервой приходилось говорить.
И я кивнула.
Тихо произнесла:
– Спасибо, леди…
Секретарь скривился, а толстяк, вытащив из носа длинную полупрозрачную соплю, вытер ее о край стола и заметил:
– Леди тут не ходят… леди по домам сидят, деток нянчат.
Ну и дуры, что тут скажешь.
Сердце ухало.
Приняли.
Пусть на подготовительные курсы, но, положа руку на сердце, так даже лучше. Я не потяну учебу, ничего не зная ни о мире, ни о магии. А тут…
Я поежилась.
А тощий махнул рукой, мол, вас больше тут не держат, милочка. Можете быть свободны.
В коридоре пахло булочками и еще, пожалуй, прогорклым маслом. Было тихо. Сумрачно и прохладно. Чем-то наш институт напоминает.
Интересно, как там Вадик? Сходил к врачу все-таки или по давней своей привычке забил на неприятное происшествие?
И на меня.
Может, напился в тесной компании, пожаловался народу, что я, тварь этакая, неблагодарная, сгинула, не сказав на прощанье ни словечка. Кто еще вспомнит? Танька, на которую теперь и моя смена ляжет? Пациенты мои, вернее, их хозяева, наверняка недобрым словом, ведь безответственно это – бросать их без предупреждения.
Мать…
Она, пожалуй, вспомнит обо мне, когда поймет, что жрать нечего. И то не факт…
Жильцы, занявшие бабкину квартиру, – им с маменькой будет проще дело иметь, чем со мной. Та-то давно не в том мире живет.