А этот Костюшко, как выяснилось, был еще и героем войны за независимость Соединенных Штатов Северной Америки, и почетным гражданином революционной Франции, в общем, этакий Че Гевара восемнадцатого века, неисправимый романтик, гражданин Вселенной. Понятно, за что его любил многократно перевербованный поляк Юриуш Семецкий по кличке Эльф.
Но теперь-то мы пришли в ротонду не на панораму смотреть, а проводить уже вполне серьезную рекогносцировку, точнее даже репетицию – можно это было и так назвать.
– Пан Вальдек знает, кто вы? – спросил я пана Збигнева еще по дороге.
– Нет, – коротко бросил тот, потом решил пояснить. – Это было бы ни к чему. Сегодня самое главное – не допустить утечки информации.
Во, какая схема, оказывается! Задействовали кучу людей, но одним ничего не сказали, другим объяснили предельно мало, а третьим, как нам, например – побольше, но тоже не все. Не люблю я такие операции, они похожи на гнилые бревна, только примеришься, рубанешь сплеча, а топор-то и провалится. Нехорошее у меня было предчувствие, но вскоре думать об этом стало некогда.
Искомый фигурант ожидался на Рацлавицкой панораме завтра, грубо – во второй половине дня, а точнее установить было физически невозможно, потому что, если я правильно понял, свой отдых – а это был для него именно отдых, а не работа – Семецкий не привык расписывать по часам и минутам. К моменту его появления в ротонде мы должны были тщательнейшим образом подготовить все, а именно: изучить внутренние помещения на предмет путей отхода в первую очередь, отработать технику выстрела анестезирующей иглой, тщательно залегендировать свое поведение на публике, отрепетировать транспортировку бесчувственного тела к машине пана Збигнева со стопроцентной гарантией опережения любых помощников Эльфа, вызванных, например, с улицы. А у Циркача было еще и особое задание – ему надлежало выступать в гриме, и тоже предлагалось порепетировать, чтобы в решающий момент он себя достаточно раскованно чувствовал с искусственными морщинами и чужими усами.
Последняя идея, по моим понятиям, уже ни в какие ворота не лезла. Эльф не мог опознать в Циркаче никого, просто потому что нигде и никогда его не видел. Однако пан Збигнев уверял нас, что Юриуш чует за версту любого профи, и не только по глазам, так что темными очками здесь не обойдешься, да и вообще, черные, карикатурно шпионские очки – это само по себе плохо. Циркачу были предложены прозрачные, но хитрые очки, менявшие цвет и даже выражение глаз. Мне слабо верилось во все эти чудеса, но задание есть задание.
Следующей, еще более чудной установкой оказалась такая: не только Юриуш не должен видеть нас, но и мы его по возможности видеть не должны. Сами наши взгляды, хищные взгляды профи – могут спугнуть. Ну, знаете, стрелять в человека, не видя его!.. Кто-то из нас сошел с ума.
– Ну, конечно, – успокоил меня пан Збигнев, – вы, Крошка, и вы Циркач, увидите его, вам даже заранее покажут фото, но остальные пусть остаются в группе прикрытия, и начинают действовать только по особому сигналу.
Пан Збигнев очень забавно произносил кличку Циркач с ударением на первый слог– Циркач. Мою кличку – Крошка, он называл нормально, чай, слово-то звучало почти по-польски, а ведь у них все ударения только на предпоследний слог.
Меж тем сама схема действий была такова.
Нас провели за кулисы, то есть в служебные помещения позади холста, и показали место, с которого я и должен буду работать. Вообще, там за холстом тоже было интересно. Кухня великой битвы действительно напоминала театральное закулисье. Борька (если ему верить), знал, что такое святая святых храма искусств. Он же и в кино снимался, и в цирке работал, и в театре играл. И он сразу сказал: «Это театр, но как-то всё по-другому». С изнанки знаменитого гигантского холста пестрели ажурные инженерные конструкции, ухоженные, без паутины и пыли, мелькали циферблаты приборов, измерявших и поддерживавших на постоянном уровне температуру и влажность в зале, всяческая электроника, которая отвечала за освещение, сигнализацию и вентиляцию. Я пожалел, что Шкипер не видит всего этого технического великолепия. Уж он бы там полазил вволю и еще наверняка советов надавал бы местным инженерам.
Ну а для меня сделали специальное кресло, в котором вполне удобно было сидеть, – ведь я, как профессиональный снайпер, мог дожидаться объекта часами. Ствол винтовки покоился на специальном штативе, был заранее отцентрован и жестко привязан к одной единственной точке – крохотной дырке в холсте, даже не дырке, а так дефекту ткани, где в непрокрашенный зазор между толстыми нитками вполне проходила без ущерба для картины тончайшая анестезирующая игла. Смотрительница зала, рассказывал Збигнев, долго причитала и не верила, что протыкание холста иглой пройдет совершенно безболезненно, правда распоряжение ей отдал лично пан директор национального музея, филиалом которого и являлась панорама. Сказано было, что панове из Варшавы проводят грандиозный психологический эксперимент: изучают с помощью скрытой камеры, микрофона и специального сверхсовременного датчика биоизлучений, уровень патриотических чувств граждан, проходящих мимо знаменитого изображения Тадеуша Костюшки.
Да, я ведь не сказал, что дырочка та под иглу проделана была аккурат в правой руке польского вождя, у самого запястья. Так что Костюшко, как заправский шпион, должен был выстрелить в своего соотечественника из рукава, хоть и направлял указующую десницу в противоположную от зрителей сторону.
Мы очень надеялись что этот выстрел станет главным выстрелом пана Тадеуша.
Сражался Костюшко за американскую и французскую демократию – отчего ж не поработать теперь на новую демократическую Россию?
– А для глаз, – спросил я, – мне проделают отдельную дырочку?
– Матка Боска! – всплеснул руками пан Збигнев. – Да ни в коем случае.
– Ага, – сказал я. – Все-таки не удалось одолеть упрямых музейщиков!
– Да причем тут! – пан Збигнев только рукой махнул. – Было б надо мы бы весь этот холст на куски порезали, а потом склеили вновь, и полностью отреставрировали. Это вопрос денег, а денег на операцию выделено много. Но любой объектив посреди холста, равно как и живой глаз смотрящий из отверстия, не останется незамеченным Эльфом – уж в этом можете быть уверены. Поэтому, Крошка, целиться будете через перископ, линзы которого выведут под перегоревшие светильники.
Вот так.
Мне еще ни разу в жизни не приходилось целиться из снайперской винтовки, глядя в перископ. Но, потратив десятка три-четыре иголок, я, кажется, наконец, пристрелялся и почувствовал уверенность. А Циркач не сомневался в себе, по-моему, с самого начала. Собранная в складки кожа на лице нисколько не смущала его, а пышные усы даже понравились. Оттащить потерявшего сознание Эльфа к служебному входу, не напугав и не обидев никого из зрителей – эту задачу он считал не слишком сложной. Фил должен был отслеживать центральный вход, причем только в случае неудачи я имел право объяснить ему, как выглядит Эльф. Такое же задание у двух других, уже служебных выходов получили Пиндрик и Шкипер.
Вот и все. А дальше нам предлагалось выспаться и заступать.
3Эльф появился в ротонде рано, около двух пополудни. И это было приятно, а то вот так до самого закрытия музея досидишь, еще опухнешь ненароком! И вообще, за несколько часов запал проходит, перегорает что-то внутри, все вокруг делается по барабану, а это уже не настроение для работы. Даже и не возьмусь сказать вам, что опаснее – избыточный мандраж или полный олимпийский пофигизм.
Мы сидели в маленьком баре при входе в гардероб: гримированный Циркач лицом ко входу, я – в полупрофиль, и Фил – спиной к дверям. У Бориса ничего на лице не отразилось, глаза его через непростые очки словно бы все время глупо улыбались. Но, перехватив мой взгляд, Циркач как можно спокойнее проговорил:
– Он пришел.
Словно заказывал очередную чашечку кофе.
Я скосил глаза чуть влево и увидал коренастого человека с серо-стальными непроницаемыми глазами, с загадочной блуждающей улыбкой на тонких губах, в профессионально просторной одежде и с совершенно свободными руками… А походка у Эльфа была порывистая, мощная и мягкая, как у большой дикой кошки. Сила в нем чувствовалась необычайная – не физическая, хотя и это тоже, – больше психологическая. Тягаться с таким один на один я бы не взялся, потому что на внелогическом уровне ощутил превосходство этого человека. В выучке. В опыте. В природных талантах.
Да мне и не надо было тягаться. За меня сработает Тадеуш Костюшко.
Я поднялся и спокойно пошел к своему рабочему месту. Циркач тем временем затесался в группу экскурсантов.
А расположившись в своем снайперском гнездышке, я мысленно скомандовал себе: «Готовность номер три».
В окуляры перископа хорошо проглядывался весь зал, и Семецкого я увидел сразу, трудно было не увидеть, ведь он пошел по кругу один. Без публики, без экскурсовода. Без ансамбля. Ё-моё! Как же Циркач, встанет с ним рядом? Знакомиться начнет, что ли? Не смешно.
Семецкий медленно двигался по круговой дорожке, в задумчивости разглядывая кавалерийскую атаку, бой пехоты на левом фланге и отступление повозок с ящиками.
Наконец, он выбрел точно на линию директрисы. Циркач, типа, тоже гуляет без экскурсии, стал потихонечку приближаться к Эльфу с другой стороны, тот замер у перил, вперившись холодной сталью своих глаз в красивого и решительного поляка на вздыбившемся коне. Светлая и как бы жеваная куртка Эльфа карикатурно напоминала простую крестьянскую сермягу пана Тадеуша, наброшенную поверх парадного мундира.
Готовность номер два, Крошка!
С Эльфом поравнялась группа немецких туристов, остановилась позади него. «Нехорошо, – подумал я, – вдруг попаду в кого-нибудь другого?» И отчего я так подумал? Второго выстрела в моем распоряжении все равно не было, а мазать с такого расстояния – большой грех.
Готовность номер один.
Плавно, мягко давлю на спусковой крючок, сейчас игла устремится точно в цель, в ни чем не прикрытую шею Юриуша Семецкого…
В то же мгновение он внезапно наклонился. Точно хотел поднять с пола некую упавшую вещицу, и проклятая иголка ушла в человека сзади. Грузный пожилой немец, стал падать медленно, медленно, ну, прямо, что твоя Пизанская башня, и я видел, как Циркач кидается ловить его, словно запрограммированный робот: приказано ловить падающее тело – и он ловит, а то, что тело другое, так это по фигу!
Между тем искомое тело метнулось между Циркачом и какой-то женщиной, надо отдать должное Борису, он попытался, левой рукой ловя несчастного немца, правой воткнуть резервную иголку в убегающего Эльфа – это был наш запасной, совсем уже плохонький вариант. Трудно было поверить, что старый суперагент всех разведок мира попадется на такой ерунде. Циркач однако уверял и уверяет, что анестезирующее устройство в его руке достигло цели. Момент втыкания он почувствовал однозначно, даже помнит, как дернулось тело Эльфа. Да и жидкости в шприце солидно поубавилось, не вылил же ее Циркач специально, чтобы скрыть от всех свою ошибку. Значит, был укол? Однако дальше следует абсолютно не монтирующаяся с этим утверждением чертовщина.
Уложив немца на пол – слава Богу, тот хоть башку не разбил, падая, – Циркач рванулся следом за Эльфом, но добрая секунда была потеряна. А для таких, как Семецкий – это огромная фора. И учтите, он бежал, словно ничего не случилось. Как это возможно? Анестезия на него не действует вообще? Или готовился и принял конкретный антидот? Немыслимо! А вдобавок ко всему, Циркач был уверен, что Эльф побежит вниз, и потерял на этом еще секунду. Эльф побежал вверх. Там мы тоже были по ходу рекогносцировки, но подробно такой вариант погони не прорабатывали. Циркач уже не знал, как вести себя дальше, и предпочел действовать по обстоятельствам. Однако обстоятельства обернулись против него.
На витой лесенке, ведущей то ли на чердак, то ли прямо на крышу, Эльф внезапно обернулся и выпустил струю одуряющего газа. Очевидно, баллончик он держал в кармане, а через лацкан пиджака пропущена была трубочка, с четким направляющим конусом. Короче, и этот раунд Циркач проиграл вчистую. А я как ошпаренный вылетел на улицу через единственный не закрытый никем выход. Здесь, впрочем, Эльф никаким образом просочиться не мог. Он и не просочился. Я сразу услыхал главное – стрекотание вертолетного движка, пока еще вдалеке.
Вскинув глаза наверх, я увидал темную фигуру, метнувшуюся от одной «стрелы», к другой. Ну, как их еще назвать, эти конструкции? Странная архитектура современного здания напоминала торчащий из земли хвост авиационной бомбы с чрезмерным количеством стабилизаторов, хотя художник, придумавший эту махину, скорее всего имел ввиду корону или цветок. Вот между этими стрелами хвостового оперения и скрывался Эльф, выскочивший наверх через чердачный люк.