А уже в двух шагах от конечной точки маршрута Сергей вдруг решил предупредить меня:
– Послушай, вы останетесь с гуру один на один, и, честно говоря, я не знаю, что он будет с тобой делать. У него ведь каждый раз все по-новому. Может быть, потом тебе не захочется рассказывать даже мне, что там было между вами, ты только помни: что бы он не делал – все правильно, так и надо, все – для тебя, для твоего блага. Помни об этом.
– Он меня трахнет, что ли? – поинтересовалась я со всей присущей мне прямотой.
– Возможно, – сказал Сергей, – но это как раз не самое главное…
– То есть как?! – обалдела я. – И ты не будешь меня ревновать?
– К Шактивенанде нельзя ревновать.
Я думала, что уже давно ничему не способна удивляться, но тут Сергей по-настоящему заинтриговал меня.
Хижина гуру лепилась на крутом склоне как птичье гнездо. Уму непостижимо, кто и как соорудил этот дом. Я снова вспомнила о вертушках, которые не могли бы здесь зависнуть – только теперь уже в мирных, строительных целях. Кстати, для водопровода с совершенно современной сантехникой использовался взятый в плен родник в глубине пещеры, а электроэнергию гуру получал от солнечных батарей, коими выложена была вся крыша его странной сакли, но я бы совершенно не удивилась, узнав, что для надежности глубоко в скальную толщу вмонтирован еще и небольшой атомный генератор. В жилище Шактивенанды изящнейшим образом сплелись разные времена: давно прошедшие седые века, из которых он черпал свою древнюю мудрость и – еще не начавшееся третье тысячелетие, представленное техническими супердостижениями – надо думать, подарками Тимоти Спрингера.
И внутри дома все было в том же стиле: компьютер, заваленный сушеными кореньями, рядом с факсом прекрасная статуя Будды из благородного потемневшего от времени дерева, "сидишный" плэйер, спрятавшийся в складках расшитой золотом бордовой парчи, уставленный колокольчиками, лампадками, кувшинчиками, свечками, пирамидками какими-то – и все это в строгом, не случайном порядке, стены из бревен, досок или камня, на полах ковры, потолок струганый и покрытый лаком, а светильники – ультрасовременные. Много пластиковой мебели. И по всем комнатам – буквально вперемежку – портреты святых и календари с голыми девочками. Короче, таких пижонов я и в Москве видела, вся эта чертовщина и шизуха считается модной и по сей день. А еще я вспомнила, как Сергей про своих друзей тантристов рассказывал. Но здесь обещали что-то другое. Совсем другое. Странно.
Сам гуру поначалу впечатления особого не произвел. Был он не во фраке и не в драном свитере для эпатажа, а, как и положено им, "гурам" – босой, в тривиальной шафранного цвета тоге, и с такой же шафранной лысиной. Лысина, как, впрочем, и вся кожа его, были темнее тоги. На руках – браслеты, в одном ухе – серьга, на лбу – жирная красная точка. В общем гуру, как гуру. И поздоровался он с нами молча, приложив к груди сложенные ладони.
Ну, а потом, тривиальщина и банальщина кончились.
– Нанда, сделаешь что-нибудь пожрать? – сказал Сергей на чистейшем русском.
Гуру кивнул и, прежде чем уйти на кухню, разразился длинной тирадой по-французски, меню, что ли, зачитывал, а Ясень на все это отозвался коротко:
– Ви, ви.
– Как ты его назвал? – спросила я ошарашенно.
– Нанда. Для краткости.
– А так можно?
– По всякому можно, главное – человека не обидеть.
– Погоди, а мне с ним по-какомски говорить?
Я уже ничего не понимала.
– Да по-какомски хочешь. Он языков восемьдесят знает, по-моему.
– Не может быть!
– Сам не верил, но пообщался с ним и понял: этот может. Просто он их учит не как мы с тобой, он их глотает в компактной форме, вроде таблеток.
– Да ну тебя, это фантастика.
И тут появился Нанда с подносом. Еды там было много всякой, попадалась и незнакомая. Гуру прокомментировал по-английски:
– Сергей, ты можешь есть что угодно, а вот вам, Таня, я буду объяснять, что можно, а чего нельзя. У вас сегодня день особенный.
И оказалось, что можно мне немного: кукурузный хлеб, овощи, фрукты, орехи, ягоды. Ну и ладно. Медитировать так медитировать. Пожрем как-нибудь в другой раз. Однако вина выпить он разрешил. Вино было легким, чуть сладковатым и очень странным на вкус. Из какой маракуйи или гуайавы его гнали, одному Богу известно, но пить можно было. Еще более странным оказался сам гуру. Пока ходил за едой и вином, он смыл точку со лба, снял браслеты (серьгу, правда, оставил) и наконец вместо тоги предстал перед нами в майке и вытертых джинсах. Тут уж я повнимательнее вгляделась в его лицо. Под смуглой, не исключено, даже раскрашенной кожей угадывались совершенно наши, я бы сказала, рязанские черты: крупный толстый нос, небольшие глубоко посаженные хитрые серо-зеленые глазки, мощные надбровные дуги, крепкие скулы, оттопыренные уши, высокий лоб и полные чувственные губы. Возраст? От сорока до шестидесяти – выбирай любой. Интеллект – судя по всему недюжинный. Физическое развитие – тоже. Религиозность, отрешенность, фанатизм – ноль, абсолютный ноль. Трезвый, рациональный, европейский взгляд на вещи. Конечно, это тоже могла быть роль, как и первая роль традиционного гуру. Кто же он? Ясень знал. Но не говорил. Такие правила игры.
Я обратилась к Нанде на дари. Несколько предложений, как раз застольных я помнила хорошо. Нанда откликнулся длинным цветистым тостом, смысл которого я, конечно, не сумела понять, но по спине пробежали мурашки от жутко узнаваемой гортанной речи. Потом я повторила свой эксперимент с португальским, ивритом, армянским и пушту. Эффект был прежний. Больше я не знала никаких экзотических языков даже в самых элементарных пределах. Я выдохлась. Нанда улыбнулся:
– Люблю, когда меня проверяют. Люблю, когда во мне хотят увидеть самозванца и безграмотного шарлатана. Люблю, когда не верят и сомневаются абсолютно во всем. А сильнее всего ненавижу слепую, фанатичную веру и нежелание думать, леность ума. Иногда ко мне приходят такие. По недоразумению. Смотрят в рот, копируют мои слова и жесты, рвутся целовать ноги. Как правило, я ничем не могу им помочь. Они – пациенты психиатра. Мои ученики – другие. Такие, как вы, Таня. С вами мне интересно работать, а значит, будет и результат. Начнем?
– Я так поняла, мы уже начали?
– Вы правильно поняли, – сказал он. – Только теперь мы покинем Сергея и попросим его не скучать. Пройдемте, Татьяна, в комнату для медитаций.
А в комнате для медитаций, тускло освещенной дрожащими огоньками лампадок, он прежде всего включил специальную тягучую, жалобно-тоскливую музыку, потом попросил мою левую руку и быстро, почти безболезненно сделал укол в вену.
– Что это? – спросила я.
– Психоделик, – ответил он коротко.
Слово было знакомое, но я не могла вспомнить толком, что это такое. И хорошо, что не вспомнила. Гуру специально не сказал "ЛСД". Станислава Грофа, который с помощью ЛСД лечит, у нас в то время еще никто не читал, зато из официальной прессы все хорошо знали, что ЛСД – страшнейший и сильнейший наркотик-галлюциноген, от одной дозы которого любой человек со всей безнадежностью садится на иглу, при этом начинает буянить, полностью теряет над собой контроль и, если сразу не выкидывается из окошка, то очень скоро умирает от истощения. Все это безумно далеко от истины. ЛСД – вообще не наркотик. К нему не бывает привыкания. ЛСД – психоделик, раскрепощающий наше бессознательное. И он совсем не опасен, если применять с умом. Но тогда я еще ничего этого не знала.
– Разденьтесь, – сказал он, отвлекая меня от мыслей об уколе. – Полностью.
Я разделась. Разделась медленно, умело, со вкусом. Он смотрел абсолютно спокойным изучающим взглядом. Плоть его не дрогнула ни единым мускулом. Только зыбкие огоньки плясали в глазах.
– Сядьте на стол, – попросил он и вдруг сразу перешел на "ты". – Поза "лотос" тебе доступна?
– Вполне, – сказала я и быстро переплела ноги.
– Руки за голову, закрой глаза, – продолжал он командовать.
Могла я не подчиниться? В этот момент еще могла. Помню точно. Я играла с ним по его правилам, но добровольно.
Музыка как будто сделалась громче, возник откуда-то резкий, пряный, но в общем приятный запах. Поза "лотос" при моей растяжке казалась вполне комфортной, в комнате было тепло, но не жарко. Словом подступила полнейшая расслабуха, как после тяжелой тренировки, когда под занавес постоишь минут десять на голове, а потом ляжешь на спину и отпустишь все до единой мышцы, и они так тихонечко ноют, словно истекают теплым соком.
– Видишь огненную точку перед собой?
– Нет, – честно призналась я.
– Ты должна видеть огненную точку прямо перед собой, – потребовал Нанда.
Я старательно пригляделась к колыханиям темноты под сомкнутыми веками. Там было много точек, полосочек и разводов. Не слишком огненных. Я стала рассматривать их внимательнее и вдруг увидела особенно яркую точку в самом центре. Я так удивилась, что даже решила открыть глаза. Нету ли здесь какого-нибудь подвоха? Подвоха не было. Была только полная темнота в комнате и голос гуру:
– Глаза открывать не надо. Закрой их, закрой.
Как он увидел? У него что, зрение как у кошки?
Я закрыла глаза и снова увидела огненную точку. Точка разгоралась.
– Теперь покрути ее, – предложил Нанда.
– Как покрутить? – не поняла я.
– Как угодно. По кругу, по спирали, по любой кривой, да хоть по ломаным линиям.
Понятней не стало, но я мотнула головой, и точка полетела вверх, чертя светящийся след. Я решила закинуть ее за голову, и она быстро вернулась снизу, замыкая огненное кольцо. Это было страшно интересно, и я повторяла и повторяла понравившийся процесс, пока не оказалась внутри сетчатой сферы из нескольких десятков повернутых во все стороны пылающих колец.
– Теперь можешь открыть глаза, – разрешил Нанда.
Я открыла. Ну, то есть мне так подумалось, а на самом деле… В общем сияющая сфера никуда не исчезла, просто за ней теперь видна была комната с дрожащими огоньками, и сам гуру все в той же майке и джинсах. Руки, блестящие и мокрые, с растопыренными пальцами он держал поднятыми вверх, как хирург перед началом операции.
– Можешь закинуть ноги за голову? Не обязательно сразу две.
– Раньше удавалось, – сказала я и, помогая себе руками, положила сначала левую, а затем и правую ногу на шею. Потом уперлась ладонями в стол и замерла.
– Напряжение ощущаешь? – спросил он.
– Да, – призналась я.
– Сейчас будет легче.
И он стал гладить меня своими мокрыми блестящими руками, очевидно втирая в кожу какое-то особое масло. Пряный запах сделался намного сильнее, а руки его все скользили и скользили по моему телу, скользили повсюду, от лица и пяток (это было рядом) к животу, ладоням и ягодицам, и по тому, что между животом и ягодицами, они тоже скользили. Но это не было сексуальным поглаживанием. Его крепкие мужские горячие руки, смазанные загадочным маслом, не возбуждали, а успокаивали меня, расслабляли, делали естественной самую неестественную из поз. Кажется в какой-то момент я ощутила его руки внутри себя, но я говорю "кажется" уже хотя бы потому, что пока это все происходило, я несколько раз открывала и закрывала глаза, но это ничего – ничего! – не меняло, я все так же видела и огненную сферу, и его ноги в джинсах и майку, теперь уже внутри сферы, и мерцающие огоньки вдалеке, а вот его рук я не видела, рук словно и не было. Так что грань между реальностью и глюками к тому времени я утратила полностью.
Потом он сказал:
– Прижмись лицом к своим гениталиям.
Это возможно. Я знаю, я пробовала раньше. Но теперь все было по-другому. Огромные горячие мокрые губы обхватили мое лицо в страстном поцелуе, втягивая, всасывая, втаскивая меня в невозможную пугающую глубину.
– Погружайся! – приказал Нанда.
И я нырнула головой туда. И сразу исчезло все: сфера, гуру, огоньки, музыка, пряный запах. Темнота, тишина, жара, первозданный хлюпающий хаос. И голос, высоко-высоко, далеко-далеко:
– Открой глаза! Открой глаза! Пора!
А я их закрывала? Ну конечно, закрывала. Веки отяжелели, слиплись, ресницы загнулись внутрь и мерзко раздражали глазные яблоки. Хватит. Пора.
Полыхнуло красным, оранжево-красным, желто-оранжевым, ровный светящийся фон, апельсиново-радостный и чарующий. И вдруг по этому фону яркими блестками рассыпались золотые звезды. Золотые звезды на оранжевом… Сверкание хромированных лезвий, счастливых глаз и белозубых улыбок…
Мгновенная цепь ассоциаций вернула меня к реальности прошлого и больно ударила по всем пяти органам чувств. С жутким чмоканьем я вырвала голову из… Из чего, Господи, из чего же? …и судорожно вдохнула. В тот же момент ослепительно белая ледовая арена вместе с танцующими на ней Машкой и Виктором, стала подниматься, как крышка люка на бэтээре, и в образовавшийся проем хлынула густая и страшная чернота…
Ноги и руки связаны, меня всю ломает, вокруг абсолютная темень, раздаются дикие крики на пушту вперемешку с русским матом и оглушительно до омерзения стучит тридцатимиллиметровый пулемет. Пахнет порохом, сгоревшей соляркой и паленым мясом.
Я закричала от боли и страха. Я выдернула руки из веревок (Господи, кто меня связал?) и увидела, что они мокрые и скользкие. От крови. От крови Матвея. Я пыталась спасти его, но в полевых условиях… Ничего не получилось. Над выжженным плато занимался рассвет. Сделалось вдруг удивительно тихо, а потом в этой тишине возник тонкий, пронзительный, нарастающий свист и отчаянный совсем неуставной вопль Василия: "Атас!!!" Я успела упасть. Потом рвануло, больно ударило по ушам, я закричала еще громче прежнего и потеряла сознание.
В контексте всего, что было перед этим, слова "я потеряла сознание" звучат почти абсурдом. К тому моменту, скажем прямо, терять было уже нечего. Оставалось только обретать. И действительно, как только я провалилась в беспамятство в той реальности, я сразу вывалилась ни в какую-нибудь там светящуюся сферу, а просто в комнату для медитаций. Голая и мокрая я сидела на краешке стола и дрожала. Почему-то стало холодно. Гуру Шактивенанда стоял напротив. Тоже мокрый, как мышь, но не голый, а в прилипшей к телу (потной?) одежде. Он тяжело дышал и держался за спинку стула.
– Трудно с тобой оказалось, – сообщил гуру.
– А со мною всем трудно, – гордо заявила я. – Но хоть получилось?
– Естественно. У меня если не получается, люди сами понимают и сразу. Вопросов уже не бывает.
– Ну и что же, – поинтересовалась я, – буду теперь вечно молодой?
– Вечно молодой будешь, если не расстанешься с комсомолом, а я тебе дал возможность контролировать свой организм. Не больше и не меньше. Я задал базу, конкретным вещам будешь учиться сама по ходу дела.
– Каким конкретным вещам? Я все-таки хочу понять, что во мне изменилось.
– Ну, хорошо, слушай. Ты сможешь гораздо дольше, чем раньше, не есть и не спать, сумеешь не мерзнуть на морозе и не расслабляться в жару, инфекционные заболевания больше не страшны тебе, отравления будешь переносить легко и быстро (конечно, это не касается сильнодействующих ядов), привыкание к наркотикам, включая алкоголь и никотин, отныне для тебя невозможно, при желании можешь запьянеть с одной рюмки или наоборот – выпить литр спирта и без промаха бить в мишень. Ты научишься надолго задерживать дыхание, отключаться от чувства боли, быстро преодолевать мышечную усталость… Я даже и сам не знаю всего, чему ты научишься. Встретимся через год-другой – расскажешь. – Он улыбнулся. – Правда. Мне будет интересно. А сейчас иди в душ.
– Да, – сказала я, в один миг ощутив себя покрытой липким слоем нечистот. Было это не совсем так, но какую-то подсохшую слизь на лице и волосах я обнаружила потом, глядя в зеркало в ванной.
Из комнаты для медитаций был только один выход, и в душевую я прошла мимо Сергея. Он стоял у окна, бледный до синевы, и с совершенно потерянным видом смотрел на меня. Нет, не на меня, а просто в мою сторону, мимо меня.
– Ты что, Сережа?!