– Понимаешь, Давид, – продолжал Попов. – Девушки на тебя жалуются. Приходят ко мне плакаться в жилетку. Нельзя же так, в самом деле.
Давид представил себе крупную, фигуристую, всегда жизнерадостную Олесю и как она размазывает по пухлым розовым щекам тушь, а потом утыкается шмыгающим носом в жилетку Яна Попова, на полголовы ниже ее ростом. Он чуть не рассмеялся и решил продолжить ряд своих фантазий, но Ян опередил его:
– Надеюсь, ты понимаешь, Дейв, что Климова уволилась из-за тебя?
– Это что, Геля вам сказал? – не удержался Давид.
– Да при чем здесь Геля! Оставь Гелю в покое, – рассердился Ян и чуть не добавил в духе официальной версии для прессы и народа: «Геля серьезно болен». – Вот, смотри. Мы обязаны что-то делать с этим. Как-то реагировать должны.
И Попов протянул ему лист бумаги, щедро исписанный знакомым мелким почерком.
Мерзкая эта бумажка называлась так: «Приложение к заявлению об уходе». И представляла собой длинный, обстоятельный рассказ о том, какой нехороший человек Давид Маревич. Помимо чисто эмоциональных оценок, там содержались факты, как-то: товарищ Маревич, оказывается, занимался сексом в извращенных формах с сотрудницами фирмы прямо в своем кабинете и в рабочее время; товарищ Маревич также собирал с сотрудников деньги на обеды и часть из них тратил в личных целях, например, на коньяк, который выпивал регулярно; а еще товарищ Маревич при девушках говорил грубые слова, курил в неразрешенных местах и позволял себе высказывать в адрес начальства, в частности товарища Девэра, замечания оскорбительного характера.
В общем, все остальное – это были уже семечки, а с Девэром Аллочка вообще промахнулась – не реагирует он на такие «сигналы», Давид точно знал. В сущности, самым неприятным оказалось это чертово обвинение в воровстве. А всего хуже – он сразу-то и не заметил! – всего хуже было, что под «приложением к заявлению» стояла не одна, а две фамилии. Рукою Илоны сделана была маленькая приписка: «Ознакомившись с заявлением т.Климовой, не могу не поддержать ее, так как многие из описываемых фактов готова подтвердить как свидетель, а об остальных смею догадываться».
Матерь Божья! Эту-то корову когда надо было трахать? Она вроде и не просила.
Молодая, лет двадцати пяти, но толстая и обрюзгшая какая-то, при этом мнящая о себе, кокетливая и патологически обидчивая Илона Ручинская с самого начала была не слишком симпатична Давиду. Очевидно, женщины тоньше мужчин чувствуют это, антипатия быстро стала взаимной и постепенно усиливалась. По фирме ходили неизвестно кем распускаемые слухи, будто Илона выдающаяся минетчица. Поэтому Давид иногда приглядывался повнимательнее к ее пухлым губкам и мысленно задавал себе вопрос. Удивительно! Казалось бы, какая разница, с кем предаваться такому милому занятию – это ж вам все-таки не в объятия падать, – и тем не менее, с ней, с Илоной, не хотелось. Вот, выясняется, почему: предвидел незаслуженный гнусный выпад. Или наоборот: если девушка способна читать мысли, ну хотя бы ощущения, ей было с чего озвереть. Вообще во всей полноте сексуальная жизнь Илоны считалась загадкой, но одна ее часть была у всех на виду: юную минетчицу нашел для себя ветеран-правозащитник Лазарь Ефимович, старше ее едва ли не втрое. За него, конечно, все радовались: во, мол, старик, дает, ни тюрьмы, ни лагеря не сломили, да, были люди в наше время, и даже мягко подшучивали, дескать, юная добрая самаритянка занимается регулярно «воскрешением Лазаря». Но вот зачем самой Илоне нужно было такое «воскрешение», оставалось не понятно. Ведь не за деньги же, в самом деле, она работала.
И вот теперь эта самая сотрудница Маревича госпожа Ручинская решила выступить в роли блюстительницы нравов. В пору было захохотать, но на это у Давида пороху не хватило. А жаль. Каб не Геля со своими запоями, каб не Посвященные эти, каб не страх перед КГБ…
– Вы ознакомились, Давид?
Он кивнул. И председательствующий Гастон продолжил:
– Мы же все интеллигентные люди. (Вспомнил! Слава Богу.) Мы не станем разбирать по пунктам всю эту гадость. (А здря, батенька, здря! Там архиинтересные пунктики попадаются!) Давайте просто сделаем какой-то вывод. (Ты смотри, зараза, даже не дает последнего слова подсудимому. Что ж, я его сам возьму.) Есть предложения?
– Гастон, вы с ума сошли! Это же все вранье, ребята! Вы что?!
– Без эмоций, Давид, без эмоций. Конечно, вранье, – легко согласился Гастон, – но ведь нет дыма без огня. Ян правильно сказал об общей нездоровой обстановке.
– Ну, так я и предложение выдвину, – поднялся зачем-то Ян. – Думаю, надо подыскивать новую кандидатуру на директорский пост. Это, братцы мои, объективная реальность. Не обижайся, Дейв, ты хороший парень, будешь с нами работать, просто эта должность не для тебя.
– По-моему, ты торопишься, Ян. Давайте будем считать, что достаточно этого разговора, а дальше, как говорится, поживем – увидим.
– Э, да я действительно тороплюсь, – скаламбурил Ян, уходя от дальнейшего обсуждения и, глянув на часы, вылетел из кабинета.
– Не берите в голову, Давид. Ян сегодня не в духе. Но работа с людьми – это действительно самая сложная работа. Так что вы просто подумайте сами, хотите ли вы ее продолжать. Если нет, мы найдем вам другую должность без понижения оклада. Обещаю. И, кстати, Юра, – он обратился к Шварцману, – расскажи нашему юному другу о последнем коммерческом успехе фирмы.
А последний коммерческий успех оказался действительно немалый. Торговец от Бога, Шварцман сумел поменять два тиража популярных американских детективов на партию новых «Москвичей»-2141 по свободно-рыночным, разумеется, ценам, с поправкой на различную степень дефицита того и другого товара, а великий Гроссберг при участии талантливой Олеси изящно оформил эту сделку юридически, так что родному государству почти ничего не досталось в виде налогов. Давид уже слышал что-то об этой давно замышлявшейся операции века, но теперь Гастон объявил, что и фамилия «Маревич» включена в список будущих автовладельцев.
Это называется «ложка меда в бочку дегтя». И на том спасибо, друзья. Спасибо, спасатели мира!
– Вот уж действительно пожар на складе ГСМ, – пробормотал Давид.
– Что вы говорите? – не расслышал Гастон.
– Да это я о своем, о девичьем.
Глава пятая
ОДИН НА ОДИН С КГБ
Последний муж Маринки был сценарист с телевидения, и напрочь она разругалась с ним, а не с режиссером, поэтому, когда начались съемки нового фильма по чьему-то совершенно другому сценарию, режиссер начал ей названивать и просить о помощи. Маринка ломалась, канючила какое-то время, мол, я теперь в солидной фирме работаю, однако ее болезненная любовь к кинематографу победила, и тем паче, что съемки шли по ночам, бессменный в течение многих лет ассистент Марина Ройфман снова включилась в творческий процесс без отрыва от «основной работы». Столь бешеный ритм заставил ее резко сократить количество поглощаемых спиртных напитков, что радовало Давида, однако и на секс сил теперь оставалось не много, что его огорчало. Поэтому в итоге Маревич сумел, согласовав вопрос с Юрой Шварцманом, вывести Марину из-под смертельного удара Гастона и договориться о работе на полставки.
Но в том январе съемки были как-то особенно интенсивны, Давид перестал видеть свою гражданскую жену по ночам и начал подозревать ее любимого режиссера в коварных планах сделаться четвертым мужем. Самому Давиду такое ни в коем случае не грозило, и он пытался относиться к этому псевдоадюльтеру философски. Но все равно было грустно: вроде и не один, а вот поди ж ты, опять одинок.
В дверь позвонили. Десять вечера. Поздновато уже для незваных гостей.
– Кто там?
– Откройте, я из милиции.
В начале девяносто первого в ответ на такие просьбы иногда еще открывали запросто. Но Давид на всякий случай глянул в глазок, благо есть. Человек не прятался. Пришел без формы, но в глазок совал какое-то удостоверение. Фиг прочтешь таким образом.
Открыл. Прочел. Спокойно, не торопясь. Человек в штатском никуда не спешил. Это и был человек в штатском. Майор Терехов, но не из милиции.
– Вы уж извините. Мы когда правду говорим, некоторые не открывают, думают, шутка. И в ответ шутят: мол, сейчас не тридцать седьмой год, валите, мол, отсюда, КГБ скоро распустят. А нам, сами понимаете, обидно такое слушать. Ну а моя милиция меня бережет. Милицию народ любит, что бы там ни сочинял ваш брат журналист, каких бы там ни писали романов под названием «Мент поганый». Кредит доверия у милиции еще очень высок. Распишитесь вот здесь, пожалуйста.
Длинную речь произнес товарищ в штатском. Для чего бы это? Ведь не для того же, чтобы Давид покрасивее расписался…
А расписаться пришлось за врученную повестку в аккуратно разлинованном журнале, и запомнилась поэтому фамилия предыдущего товарища по несчастью – некоего Фирсова Виктора Андреевича.
– Значит, мы вас ждем, Давид Юрьевич. В четверг вечером, после шести. А адрес там печатными буквами написан. До свидания.
– А все-таки, простите, чем обязан? – не удержался Давид от глупого вопроса уже вдогонку уходящему майору.
Терехов остановился и, обернувшись, с вежливой улыбкой сказал:
– В четверг вам все объяснят.
Первая мысль была такая: никуда не ходить. Приглашение (а оно так и называлось – «Приглашение»!) уничтожить и выкинуть все из головы. Как он выбрасывал всегда бесконечные повестки из военкомата. Тоже своего рода приглашения: на сборы, переподготовку, на вручение нового звания (было и такое, как выяснилось потом, а он не пошел, остался для себя лейтенантом). Но тут тебе, брат, не военкомы домогаются. Тут, брат, дело посерьезнее. Не ходить, значит, удариться в бега. А что может быть глупее? Для Посвященного – это глупость в квадрате. Называется бегать от судьбы. Или от собственной тени. Он ведь даже не знает, когда настанет следующий Особый день, не знает, сколько ему еще надлежит ждать Анну, или Шарон, или кого-то третьего, кого-то способного пролить свет на смысл и срок его земного существования, для которого он, Давид, кстати, и не предназначен.
Ну ладно, прекращай демагогию. Что, если эти искусствоведы в штатском все-таки берут его на понт, как райвоенкомат: не придешь, и хрен с тобой, ежика вычеркиваем. Может такое быть? В наше время все может быть. Они даже могут оказаться не гэбистами, а бандитами какими-нибудь, мафиози. Запросто.
И что? А ничего!
Давид вдруг очень ярко представил себе, как они – неважно кто, – послезавтра, то есть в назначенный вечер, приходят к нему (как вариант: ловят в любом другом месте), уже раздраженные, уже озлобленные, и с порога начинают материться и дубасить ногами (куда только девается вся их хваленая вежливость?) И вот уже его, Давида, с отбитыми почками и мокрыми штанами заталкивают в машину и доставляют все равно туда же(!). Куда он мог бы сам прибыть двумя часами раньше безо всех этих приключений.
Красиво рассуждаешь, скотина, а рассуждать на самом деле не о чем. И советоваться не с кем. Это твоя личная проблема. Не Гели, не Гастона, не Витьки, не Вальки Бурцева, даже не Маринкина, а только твоя личная. Вспомни все, чему учил Бергман, и вперед. Да, а кстати, куда идти-то?
Он посмотрел. Ну конечно, конспиративная квартира. И хорошо и плохо. Если верить опыту Игоря Альфредовича – это еще не арест. Но, с другой стороны, таким визитом дело не кончится. И вообще он предпочел бы побывать в «святая святых» и плюнуть там на темно-красный ковер, по которому ходили ноги легендарных сатрапов.
Может, поэтому таких, как он, туда и не приглашают?
Но рассуждай, не рассуждай – четверг настал быстро, а пролетел еще незаметнее. Пистолет он отнес на работу еще в среду и убрал в сейф, во внутренний отсек, под свой личный ключ. Правда, специфика ситуации заключалась в том, что от внешнего отсека ключ был только у Гастона и Гели, так они специально придумали. В общем, без посторонней помощи Давид и до оружия теперь добраться не мог, но он чувствовал: в существующем положении – это лучший вариант. Главное – переждать возможный обыск. Не вечно же ему жить в таком страхе!
Гастону наплел про зубного врача. Маринке по телефону сказал, что может задержаться в конторе. Если вдруг съемку отменят, чтобы не удивлялась. И поехал. До метро «Автозаводская», а дальше пешочком. Почему-то подумалось: негоже перед ГБ выпендриваться, мол, такой я крутой, городским транспортом не пользуюсь.
Поднялся на шестой этаж, позвонил. Отворил ему симпатичный молодой человек, так и оставшийся затем в прихожей, а в комнате за накрытым чайным столом встречал майор Терехов, и с ним капитан Сомов, как представился новый искусствовед – очень маленький, кругленький, розовощекий, совсем нетипичный и оттого еще более раздражавший.
– Садитесь, вот ваша чашка.
Что-то очень похожее было с ним недавно. Ах, ну да! Разборка в ГСМ. Только там Гастон чаю не предлагал. Ну, и слава Богу.
– Чаю, между прочим, рекомендую выпить, – заботливо пояснил Терехов. – Мы туда ничего не подмешивали, уверяю вас, а чтобы не нервничать, согласитесь, все-таки лучше глоток-другой, в горле-то небось и так уже пересохло…
«Сволочь, – подумал Давид. – Вот только начни спрашивать, я на тебе отыграюсь».
А спрашивать начали издалека. Никаких чудес. Рутина. Родился, учился, женился… Не женился? Ну и правильно! К отцу как относился? Хорошо? А как еще можно относиться к отцу? Ах, ну да, можно еще относиться плохо! Нет, он хорошо относился. Ну а такая фамилия – Бергман что-нибудь говорит ему? Что-нибудь говорит. Бергман Игорь Альфредович. Ах, Альфредович! А я-то думал, речь об Ингмаре Бергмане, «Земляничная поляна», понимаете ли, «Осенняя соната», «Фанни, понимаете ли, и Александр». Улыбаются. Юмор оценили.
– Где познакомились?
Слова звучат очень жестко. Глаза смотрят холодно. Похоже, театр абсурда закончился и начинается допрос.
– Где познакомились? У него дома, разумеется, и познакомились.
– Адрес, телефон – откуда?
– От отца, естественно! (Молодец, Дод! Молодец. Кто бы подумал, что ты так сможешь! Ведь они это проглотили, они поверили! Вперед, смелее!)
– Вы встречались с Бергманом где-нибудь еще, кроме его дома?
– Н-нет, впрочем… ну как же! На митингах встречался. Четвертого февраля, например, на Октябрьской, у «Шоколадницы». Место сбора у нас там было.
Товарищи в штатском заскучали. И тогда розовощекий кругленький капитан спросил, не отрывая глаз от своей чашки:
– Давид Юрьевич, вы читали книгу под названием «Заговор Посвященных»?
– Нет, никогда. А кто ее написал? (Получите, гады! Ухожу в несознанку, да еще попутно пробую у вас кое-что узнать.)
– Вопросы здесь задаем мы.
(Фи, какая банальность! Однако узнать ничего не удалось. И не удастся. Счет один-один.)
– Конечно, конечно, – принял он правила игры. – Я просто думал уточнить, по названиям, знаете, не все книги помню. Много читать приходится.
– Что, и такого много?! – Искреннее удивление на лице Сомова, и сразу взгляд обратно в чашку.
– Какого такого? – спросил Давид.
Сомов тяжко вздохнул и сообщил:
– Эдуарда Абрамовича Цукермана, Эдика Цукермана убили агенты Моссада из-за этой самой книжки. А книжка опять пропала… Такие дела, Давид Юрьевич, а вы говорите: «нет, никогда, какого-такого»…
Быстрый, очень быстрый взгляд из-под бровей, и опять – сосредоточенно так ложкой по донышку чаинки двигать. Интеллектуальное занятие.
Давид покосился на майора Терехова – и тот глаза прячет.
Матерь Божья, что ж это за новая форма допроса: вместо камеры с голыми стенами, сильной лампы в лицо и стеклянных, бесстрастных, немигающих глаз – уютная комнатка, ароматный чай и интеллигентская стеснительность палачей! С ума они, что ли, все посходили? И чего им от меня надо? Они же все знают. А про меня знают больше меня. Зачем же, спрашивается, вызывали?..
И вдруг он начал понимать. А может, просто вспомнил. Из рассказов Бергмана.