Для любви места было больше всего. По крайней мере тогда мне так казалось.
Мама, держись, я еще поцелую тебя.
Кора, не бойся меня вспоминать, будь доброй.
Впервые за все последнее время я заснул. Мне снились какие-то крылатые тени, я парил в воздушных потоках пузатым неуклюжим цеппелином, а они молча глядели на меня сверху, один грациозный взмах – и их уже нет.
Проснулся от холода в ногах. Распахнутая форточка стучала на сквозняке, с подоконника капало. Я заснул сидя, на том самом стуле, с которого упала мама. Это было вчера. Как в прошлой жизни.
Сегодня боль уже не ломала все тело, сконцентрировавшись слева в боку. Не будем думать об этой глупости. Мне нужно было еще многое сегодня сделать.
Я как мог быстро оделся, подтер лужу на полу, закрыл все фрамуги стеклопакета, лишний раз подергав за ручку. Выключил всю домашнюю технику, остатки еды без сожаления выкинул в мусоропровод. Кто знает, когда я сюда сумею вернуться. Так. Нужно захватить с собой ай-би, карточки документов. Хотел отыскать в коробках фотографию, где мама и отец, и я маленький. Но потом передумал. Моя память сбережет все, как сберегла в себе Кору. Мне не нужны были бездушные символы. Этот мегаполис сам по себе – одно огромное напоминание.
Замок щелкнул электромагнитом, прижавшим ригеля в пазах бетонной стены. Замок у нас был хороший. Если подумать, откуда такой?
Колодец двора встретил меня снежной пылью, бестолково мотавшейся по сквознякам переходов. Проглядывало холодное тусклое солнце, сновали прохожие. Позднее утро жило своей жизнью. Темные силы городского хаоса сейчас спали, и все, кому надо было непременно передвигаться по нему пешком, старались доделать свои дела пораньше, до завершения утренних смен в заводских корпусах. Я был в этой среде как рыба – хватало моего умения оторвать лишние конечности любому проходимцу – не все, далеко не все так легко относились к постоянной угрозе насилия. И не у всех при случае в запасе были быстрые ноги. Сегодня это преимущество было не со мной, так что…
Я поспешил смешаться с толпой, со вчерашнего дня мне почти полегчало, но обгонять поток не стоило и пытаться – силы пока были не те. Время не терпит, а что поделаешь.
По плану, распечатанному у терминала, выходило, что добираться мне до нужного медицинского центра не слишком близко – три пересадки общественным и там еще плутать по переходам, выискивая вход для частных посетителей. Ну, что ж. Я прицепил к рукаву жетон-идентификатор. Современные монорельсы предпочитали общаться с универсальными карточками, снимая деньги за проезд сразу со счетов. Неудивительно, что жители нашего района редко вообще покидали периметр в десять километров по диагонали. Локальные маршруты, как правило, оплачивались теми или иными Корпорациями, называлось это заботой о нанимаемых. Вся же инфраструктура под боком, зачем куда-то ездить, тратиться на недешевые билеты…
Сканеры привычно прогудели «опасности нет», я забился в самый конец вагона, отвернувшись от пестрой толпы. Зачем? Теперь и захочешь, не укроешься. С этим мне жить. Нужно было привыкать к тому, что смотреть можно не только глазами и чувствовать не только запах десятков тел.
Вокруг кипела жизнь, какой я ее еще не ощущал. Да, я мог при желании чувствовать людей за несколько домов, читать их намерения, я легко узнавал в других страх и агрессию. Но новый, хрустальный мир был чем-то совсем иным. Принципиально шире, качественно богаче. Даже его грязь теперь была для меня не грязью. Она не мешала видеть малейшую красоту – целесообразности, причастности, устремленности. Грязь мегаполиса была его частью.
Слегка закружившаяся от всего этого голова едва не заставила меня пропустить свою платформу. А ничего, всего за два часа добрался. И плутать особо не пришлось – над моей головой сверкали-вились огромные змеи эмблемы «Три-трейда». Медицинский центр принадлежал этой Корпорации, в нашем мегаполисе представленной слабо, зато это давало повод думать о лучшем качестве – любая Корпорация, закрепившись анклавом на территории противника, почти всегда играла в поддавки за завоевание рынка – пусть в убыток, важней всего было попортить жизнь конкуренту, а заодно получить рычаг давления на муниципалов и союзные институты – социальные гарантии, прочая ерунда.
Просторный холл невероятной белизны был практически пуст, девушка на приеме меня встретила дежурной, но все-таки улыбкой, и даже не послала заполнять никакие бланки, вознамерившись пробить мои данные самостоятельно. Пять минут спустя выяснилось, где положили маму, что она как раз полчаса назад пришла в себя после экстренного диализа и микросанации внутренних органов. Да, к ней можно подняться, сейчас, только с врачом нужно проконсультироваться, посидите, вас позовут.
Когда такое было, чтобы меня столько раз подряд называли на вы.
Когда мне все-таки удалось пробраться через кордоны и пропускные больничные шлюзы, которые были организованы чуть ли не в конце каждого коридора, я уже бегом бежал к палате, номер которой мне сообщили внизу, снабжая гостевой карточкой. Мама, я хочу тебя увидеть…
Я не знал, что такое санация. Остальные термины мне тоже ничего не говорили, однако даже через закрытую дверь я увидел многое. Поселившееся в мамином теле прожорливое чудовище сегодня словно заснуло, дав посветлеть хрустальному естеству еще не поддавшихся болезни тканей. И только. Я вздохнул – рассчитывал-то на большее.
Мама полулежала на приподнятой спинке кровати, к ней из развернутых вокруг хитрых жужжащих и журчащих аппаратов вели целые рукава разнообразных трубок и электродов. Я видел, как ее кровь и лимфа проходят через скрытые внутри фильтры, возвращаясь уже очищенными. Так она и жила. Пока чудовище спит.
Я бросился к ней, жалея лишь об одном – повязке у меня на лице. Хотелось прижаться к матери. Помню, как покатилась по ее щеке слеза. Маска, похожая на присосавшуюся к лицу медузу, не давала ей говорить. Поговорим и так. Ее ответы я видел на ее лице. Голос же звучал у меня в памяти.
– Мам, ты как?
Лучше… думала, что уже все. Где я?
– Это больница. Не волнуйся, наших полисов хватило. Здесь тебе будет лучше. Мам, зачем ты не сказала мне?
Я не знаю… ты ходил, лежал… ты был как будто не здесь, а время от времени ты словно каменел. Совсем. Я боялась тебя даже тронуть…
– Мам, ты за меня не волнуйся, это не наркотики, это совсем другое. Мне уже лучше. И тебе врачи помогут, и все будет хорошо.
Не знаю, сынок. Мне правда стало совсем плохо. Я вдруг почувствовала себя совсем одной… одной напротив пустоты.
– Не вздумай себя накручивать. Врачи тут отличные, они тебя вытянут.
Мама снова уходила куда-то, но на этот раз это была просто усталость смертельно больного человека, которому еще нужны будут его силы. Силы даже просто разговаривать. Я видел, смерть в виде бешеного комка плоти еще не собралась брать свой реванш, но от победы его отделяют мгновения.
Пискнул приборчик и мама тут же заснула. Снотворное избавит ее от лишних страхов.
Когда я снова оказался в холле, все та же предупредительная девушка на приеме окликнула меня и спросила, кто может подписать счета. Я заверил ее, что никого, кроме меня, у мамы нет, и поставил свою закорючку на паре каких-то пространных бланков. Цифры на них стояли похожие на те, что были у меня в расчетах. Дней на десять активной реанимации денег еще хватит. А там посмотрим.
Выслушав, что врач все еще занят и он вам обязательно позвонит, чтобы согласовать предстоящее лечение, я покинул больничный комплекс. Микроимплантаты-фаги из перестроенных эритроцитов реципиента и его же культуры стволовых клеток-носителей в конце XXI века все еще были медицинской новинкой, очень дорогой. Мне сообщили, что они могли маме помочь, но спрашивать раньше времени, сколько стоит клонирование и инъекция одной группы фагов, я не хотел. Сейчас все зависело от того, достану ли я еще денег, это было понятно и без расспросов.
Стоило мне отойти от больницы на пару сотен метров, эта мысль уже свербела внутри, заглушая даже боль в боку. Вспомнил я и то, откуда у меня этот счет, и те несколько случаев, когда темные незнакомые личности словно случайно натыкались на меня в переходах, предлагая «работенку». По совету Мартина от таких я никогда не начинал отнекиваться, а прямо назначал встречу у социалки. На встречу вместо меня всегда приходил Мартин. Больше типы не появлялись. А через некоторое время перестали приходить и новые.
Эх, Мартин, Мартин. Ты, верно, думал, что делаешь мне же лучше. Но не откажись я тогда от их предложений, были бы сейчас у меня деньги на мамино лечение. Хотя… кто знает, может, и не было бы вообще никаких денег. Не знаю, может, и меня не было бы. Как показал впоследствии опыт всей моей последующей жизни – такой, как я, на рынке наемников быстро получил бы скорую смерть от рук пронюхавших о твоих способностях хозяев. Или что еще похуже. Мне могла понравиться такая жизнь. Я, любящий убивать, применяя свои… возможности, это уже был бы не я. Чудовище, которое вряд ли стало бы думать о здоровье своей матери, чудовище, достойное лишь права быстрой смерти. Она хотя бы давала несостоявшемуся Соратнику шанс… Впрочем, тогда мне все это было неизвестно.
В тот же далекий день я всю дорогу думал, спорил сам с собой, жалел об упущенных возможностях. И надеялся на Мартина.
Соваться снова в руки безликих типов с корпоративными физиономиями мне хотелось в последнюю очередь. Но если не будет другого шанса… Мартин, да, другое дело, за его спиной и с неведомыми по силе связями я бы отправился куда угодно, на любую, самую авантюрную операцию. Я еще не пришел в себя, но даже такой я чувствовал – могу многое.
Вокруг сверкал хрупкий хрустальный мир, сквозь который можно было не только смотреть – если понадобится, сквозь него можно было с легкостью пройти, оставляя позади себя брызги осколков. Я не знал тогда, что означает это чувство и как оно соотносится с тем, что я привык считать реальностью – обычным, серым миром железобетонного леса, роняющего человеческие жизни на могилы древних цивилизаций. Мне нужен Мартин – спросить, открыться ему раз и навсегда, он был единственным, на кого я мог в этой жизни положиться. Но именно теперь, когда он был нужнее всего, я даже встретиться и поговорить с ним не мог.
Социалка показалась из-за поворота пешеходной дорожки с третьего яруса на второй. Шли годы, она не менялась, постепенно погребаемая в тени там и тут выраставших из земли двухсотэтажных башен. Скоро в ее окнах совсем перестанет показываться солнце. Словно это не мегаполис разбухал вокруг нее, а это она, некогда казавшаяся мне огромной, скукоживалась от времени. Мне отчетливо стал тесен мир мелочных, но смертельных обид между молодежными бандами, муштра учителей, усталая придирчивость классных. Даже наш с Мартином пропитанный десятилетней пылью спортивный закуток с размеров вселенной уменьшился до крошечной норы с висячими там грушами и отгороженными спарринговыми углами.
Мартина на месте снова не оказалось, мне снова не глядели в глаза, и никто ничего не говорил.
Я уселся в уголке, хмуро глядя, как какая-то приблудная молодежь пыталась что-то такое изобразить. Борьба была неуклюжей, так, начинающий уровень. Но молодежь собой гордилась, гордо отдувалась, поправляя расхлюстанное кимоно, а остальные взирали молча и пыл их охладить не старались. Вообще-то Мартин всегда говорил, что на поединок нужно выходить с чистым сердцем и душой чистой, как утренний рассвет. У нас в Европе чистый рассвет нынче можно встретить разве что в Чернобыльской зоне. Вот и поединки такие выходят. Напоказ. А должен он быть нужен только тебе да твоему противнику, третьему здесь нет места.
Мартина нет, и уже кажется, словно никогда не было.
Звонок ай-би прозвенел, когда я уже собирался уходить. Черт с ним, сегодня еще время терпит. Но если завтра он не появится…
– Слушаю.
– Это Майкл?
– Да.
– Это вас из онкологии беспокоят. Доктор Сазерленд. Мы с вами еще не успели поговорить…
– Да, доктор, медсестра мне сказала, что вы будете…
– Да. Э-э… не важно. Только что мне сообщили – состояние вашей матери значительно ухудшилось. Острая полиорганная недостаточность. Санация сдерживает процесс, но даже на экстренном диализе ваша мать не сможет долго продержаться.
– Доктор, не тяните, что с ней и что вы советуете делать?
– Я знаю, вы не слишком свободны в средствах…
– Что нужно?
– Ей срочно нужна пересадка хотя бы одной почки и участка печени. Если этого не сделать, то до полноценного штамма стволовых она не доживет. Я уже справился в банке – законсервированные органы нужной группы есть в наличии, я даже могу взять на себя смелость пробить вам льготный ценовой диапазон, есть специальные программы…
– Сколько это стоит?
– Если мне все удастся провести – порядка восьмисот тысяч евро.
– Какой крайний срок внесения денег?
– Половина этой суммы нужна для передачи в банк органов. На этом рынке всегда деньги вперед… три дня максимум, иначе вашей матери уже ничего не поможет. А так остается хороший шанс. Пока мы можем применить местную фаг-обработку. На нее хватит пока и тех денег, что вы перевели с утра. Но вы сами понимаете, приживаемость материала без…
– Готовьте операцию. Я достану деньги.
Нажимая кнопку завершения разговора, я уже думал, что мне делать. Квартиру у меня никто не купит – записана она на маму, да и цена ей… Ценностей каких-нибудь в доме не было. Сумма была приличной – вертолет не купишь, а вот хороший грузовик вполне можно. Черт, где же этот Мартин!..
Лес остался таким же, каким его помнил Миджер. Даже глубокая ночь не остановила вакханалию постоянного движения и щебета в ветвях. Свежий ветер трепал листву, накрывая не желающий засыпать мир своим ярким пологом. Ярким он был на картинке, транслируемой в гермошлем системой сонар-анализатора.
Постепенно гасли позади сверкающие волны интерференционной ряби кроваво-красных инфрамаяков и фиолетовых ультразвуковых прожекторов. Мир снова обретал призрачную красоту ночи. Естественного звукового фона хватало, чтобы ориентироваться в пространстве. Вот птица мелькнула в кроне дерева, обдав Миджера волной трепещущего золотого ветра. Лес вокруг казался разноцветным кристально прозрачным подводным миром, полным текучих сверкающих пузырьков и радужной форели. Настороженное спокойствие. Жизнь на грани сна.
Миджер скомандовал, и рецепторы тут же перестроились, подчиняясь сигналу нейроконтура, углубив картинку. Несмотря на отсутствие у врага рецепторов звуковых колебаний, бойцы сквада продолжали двигаться практически бесшумно, оставаясь лунными тенями отраженного сигнала эхо-маяка. Только тускло вспыхивали змеи манипуляторов, скользящие в подлеске, да мерцали идентификационные фазовые решетки.
Это слитое движение сквозь лес выглядело потрясающе. Будто призраки перетекают с места на место, не замечая препятствий, не встречая преград, живя в каком-то своем мире, где не было деревьев, птиц, не было воздуха и земли. То один, то другой образ сверкал красным и зеленым – уходили информационные пакеты прямой связи. Система коммуникации воспроизводила голосовые сообщения, скользили строчки текста, мелькали на местности целеуказатели.
Пока все было тихо. Время от времени с коротким требовательным гудком приходил запрос, и Миджер тут же указывал на всплывающей трехмерной скан-схеме местности очередной таргетпоинт. Сдвоенное «апро, Мидж» капрала и Эла в ответ, и снова молчаливое скольжение в ночи.
Два мира – холодное скупое пространство тактической навигационной системы и расцвеченное марево сонар-карты местности – затягивали Миджера в свои сети. Он совсем уже успокоился, сосредоточенно контролируя плети манипуляторов, почти ни о чем не думая. Где его былые страхи, унесло ветром. Где он сам, былой? Затерялся в мареве информационного потока, проносящегося сквозь нейроконтур, в бестелесных голосах коротких приказов-ответов. Миджер чувствовал, как оперативная задача вытесняет его самого, и даже радовался этому. Чего хорошего, оставаться живым человеком посреди черного леса, живого, но уже мертвого, готового умереть в любой миг. Чего хорошего, собственными, не дареными чувствами постигать безумную пляску образов непривычных и чуждых.
Повинуясь приказу, манипуляторы подхватили его тело, возносясь по холодным стволам ввысь, где шелестели кроны. Это перемещение в любой плоскости и любом направлении было отголоском пустоты и полной свободы космоса. Только здесь было тесно. Очень тесно.