Впрочем, несмотря на привычку не ждать от грядущего дня ничего хорошего, Миджер не сомневался в успешном прохождении курса пилотирования. Плевать на мысли и настроения. Там, внутри, было совсем иначе.
Когда наконец сигнал раздался, в пыльной прошлогодней трухе листьев под его ногами уже протопталась изрядная картинка – кругами, кругами. Что ты вот тут выхаживаешь, а?
Сделав два резких взмаха, под хруст сухожилий Миджер припустил вверх по холму, резко, в такт бегу, вдыхая и выдыхая. Кислород – лучший допинг, что бы там ни говорили любители химии.
– Курсант Миджер Энис!
– Да, сержант!
– Почему вы всегда являетесь на занятия впритык?
– Не хочу тратить на себя ваше внимание, сержант!
– Мое внимание – это мое дело, курсант. Возможно, я хочу с вами кое о чем поговорить, а вы мне не оставляете такого шанса.
– Виноват, сержант, завтра приду заранее!
– Будьте так любезны.
Сержант смотрелся жутко – с изукрашенной бесцветными разводами кожей на безволосом лице, без обеих рук, с безумным пластиковым манипулятором, спрятавшимся у него на груди. Нужно было видеть, с какой ловкостью он им при случае орудовал! От этого становилось еще жутче, но, как ни странно, даже мерцающие частотой сканирующего луча его зрительные имплантаты, заменявшие сержанту потерянные глаза, ничуть не смущали Миджера своей нарочитой нечеловекообразностью. Если увечья дяди Остина и казались ему чем-то ужасным, недостойным человека, уродующим его физическую красоту, то сержант казался частью этой машины, в которую его превратила судьба, он жил в ней, как моллюск живет в своей раковине. И был тем доволен, что есть еще в Галактике цель для приложения его могучей энергии – целью были такие, как Миджер, будущие жертвы неминуемой бойни.
Если другие вернувшиеся часто казались жертвами печальных обстоятельств, сержант был частью военной мясорубки, ее продолжением, смыслом и движущей силой. Он возглавлял местное отделение рекрутерской подготовки и гонял всех и каждого лично, не полагаясь на других отставных сержантов. К слову, он был единственным из них, кто официально ни в какую отставку и не уходил.
– Курсанты! Сегодня я хочу, чтобы вы показали, чему вас все это время учили. Это не финальный экзамен, но пора вам попробовать себя в том деле, к которому вас тут так долго готовили. Сегодня пройдет один из ключевых тестов, по результатам которых из вас выделят кандидатов на дополнительное обучение – которое вам придется проходить отнюдь не на Имайне… – Этот голос был не таким безжизненным, каким привыкло слышать ухо синтезированную речь. Он звучал ровно, обволакивая сознание. Миджер почувствовал, что ему даже интересно, что же это за тест. Прошел ли его сам сержант, все-таки его списали на планету, пилоту же не нужны ни руки, ни глаза, чтобы управлять боевым модулем. Значит, на пилота сержант не был годен.
– И теперь, если все всё поняли, прошу по кабинам. Если кто-то нервничает, можете не волноваться – тест пройдет в автоматическом режиме, все вы будете без сознания.
Миджер ничего такого не чувствовал. Боялся он смерти, падающей с небес. Бояться дурацкой машины, забирающейся тебе в мозг, было глупо.
Затылок обдало испариной холода, два коротких укола – имплантаты неприятно уперлись в кости черепа. Сколько раз Миджера убеждали инструкторы, объясняя, что имплантная сеть имеет ячейки в несколько микрон и никуда «упираться» ее элементы не могут физически, ему было все равно – субъективные ощущения оставались. С оглушительным хрустом инъектор пропорол кожу у основания шеи, на глаза надвинулся шлем проектора, и тут же все угасло, оставив его в одиночестве в мире пустоты и тишины. Как он ни силился, не смог заметить ничего значительного, только две или три ошалелые мысли метнулись под сводами его черепа.
Мир вернулся почти мгновенно.
В розовых и черных сполохах Миджер выбрался из кокона ложемента, голова гудела, затылок при каждом движении пронизывала тупая боль. Потрясающе. Только этого счастья не хватало.
– Курсант, ты в порядке?
– Да, да, все хорошо. Я что-то немного не в себе.
– Бывает, вас сегодня погоняло. Ты дольше всех продержался, молодец.
– Да? Это что-нибудь означает?
– Выносливость к нагрузкам хорошая. Впрочем, это может ничего не означать. Ступай, результаты тестов будут только завтра к вечеру. Тогда и поговорим.
Миджер не стал дерзить, хотя его тянуло сказать сержанту какую-нибудь грубость. Руки тряслись крупной дрожью, ноги были ватными. То ли от инъекций, то ли от тренажера этого. А может, вчерашний треклятый скорч сказался. Надо домой, отлежаться… вас бы так.
Выйдя на свежий воздух, Миджер попытался тряхнуть головой, но только взвыл от боли. Мир вокруг плыл и совершенно не собирался возвращаться к норме. Хотя зря он так с сержантом. Что-то ему подсказывало, что там, в высотах гравитационного колодца, пилоты переносили и не такое. Потому что терпению этому ценой была жизнь – их и их товарищей.
Посыпанные песком дорожки петляли в неверном свете звезд и далеких фонарей, уводя Миджера все дальше от дома. Сколько он просидел в этом треклятом коконе, что уже так темно? Перед глазами продолжали плясать зеленые светлячки, и это тоже не помогало. Миджер споткнулся о что-то неразличимое в темноте, с глухим криком повалившись на землю.
Кто тут камней набросал…
Ушибленное колено ныло, голова кружилась как и прежде. Безобразие, форменный кошмар. С трудом припоминая, не забыл ли он фонарик дома, Миджер полез в карман. Узкий луч света вонзился в сгустившуюся плотную темноту, выхватывая из ее глубин какое-то дерево, белое полотно дорожки, его собственные пыльные ботинки. Так. Надо домой, сейчас же.
Кое-как поднявшись, Миджер с сомнением огляделся. Так, где же это мы… ага. Шум в голове немного улегся, даже глаза понемногу приходили в себя. А он не так уж и далеко ушел, крюк выйдет, но ничего, до дома если быстрым шагом – минут пятнадцать.
Странно, но такая полутрусца-полушаг ему удавалась лучше. Чем же это его накачали. С вояк станется. Миджер размеренно задышал, выгоняя из легких этот кислый привкус, вон, смотри, звезды – не мерцают, не мельтешат перед глазами, смотрят на тебя холодно и безучастно. Так и нужно звездам.
Вон, даже деревья поприжались, прячутся. Наступит ли когда-нибудь новый день? Или теперь всегда будут царить ночь и холодные звезды? Деревья об этом не знают. А ты сам?
Миджер разглядел свой дом задолго до того, как смог различить слабый фонарь над дверью – поверх крон обрисовывался скат крыши. Говорят, именно так – темным пятном на фоне звездного моря – выглядят конструкции космических баз, не подсвеченные навигационными прожекторами. Холодный ребристый осколок пустоты и мрака.
Для пилотов штурмовиков этот металлический лед был домом. Миджер иногда почти понимал, что они должны при этом чувствовать. Но сейчас его бросило в дрожь при этой мысли. Надо сказать матери, пусть включит свет, эта темнота его пугает.
С тоскливым, протяжным скрипом дверь открылась, пропуская Миджера внутрь. Прихожая встретила его теплым запахом старой пыли, а еще едва уловимым ароматом свежей выпечки – мать редко баловала сына подобными излишествами, мука была большой редкостью, промышленности было невыгодно производить такой непрактичный продукт, проще забросить на орбиту неприхотливый штамм дрожжевой культуры, способной производить биомассу, похожую после термообработки на обычный хлеб грубого помола.
Мать где-то все же умудрялась раздобыть все необходимое, какой смысл в жизни, если не можешь себе позволить даже такую малость. Миджер заглянул на кухню, где в электропечи уже подходили яично-желтые сдобные полусферы. На столе располагалась извлеченная на свет ручная мельница. Да уж, раритет неизвестного возраста и туманного происхождения. На ней у них в семье было принято изредка молоть кофейные зерна. Хм, мы что-то празднуем?
– Мам, ты где?
– Тут.
В соседней комнате завозились, прошелестел клапан воздушной подушки, на пороге показалась мама. В руке она сжимала пластинку книги, отсюда не разобрать название, что-то, кажется, знакомое…
– Что читаешь?
– Остоженко. Помнишь, я читала тебе в детстве?
– А, сказки… давно в руки не брал. Интересно, как бы оно сейчас…
– Ты вообще мало читаешь в последнее время.
– Да брось, мне некогда, да и не до того. Вот сдам зачеты на курсах, тогда можно будет расслабиться…
Миджер пропустил матушку к столу, та что-то бормотала себе под нос, но вслух ничего не сказала. В круге света показался плотный пахучий мешочек с кофе. Удивительный запах, Миджер очень любил его в детстве, за этим запахом, казалось, прятались невероятные тайны, ну разве обычное дерево может давать такие поразительные плоды, потрясающе.
Сейчас ему и по отношению к кофе было «не до того». Разве что маменькины пирожки заставляли при мысли о себе глотать горькую слюну.
– Помочь?
– Да что там, переодевайся, садись. Вон у тебя руки трясутся, еще уронишь, чего доброго.
– А, ну да…
Миджер вышел к себе, быстро переоделся, покидав грязное белье в приемник. Странно, он не заметил, что весь покрыт вязким холодным потом.
Струи воды скользили вдоль его мыслей, потихоньку приводя в себя. Хорошо хоть воды на Имайне предостаточно – ходили слухи, что на некоторых мирах с ней было туго, особенно когда начали прерываться дальние грузовые трассы. Ну и в космосе – рециркуляторы были громоздки, биофильтры постоянно нуждались в замене, так что воду приходилось строжайше экономить, на станциях, по рассказам ветеранов, воняло так, что слезы из глаз с непривычки. Источником воды служили контейнеры с твердым водородом – с кислородом было легче, чем с водой. Иногда даже использовали в рециркуляторах лед редких в свободном пространстве комет. Куда там душ принимать – оботрись дезинфектантом и топай.
«Хорошо, что я здесь, дома, а не там».
Миджер вернулся как раз вовремя – мама выкладывала на стол горячую выпечку, на огоньке булькал кофейник. Впившись зубами в хрустящую корочку, он сделал маленький глоток пахучего напитка. Металлический привкус почти исчез, заворчало в животе, кровь бросилась к лицу. Хорошо. Теперь – хорошо.
– Мам, я забыл спросить, что празднуем?
– Как, ты забыл? Сегодня День Возвращения.
Миджер хмыкнул. А он-то думал… совсем из ума выжил, за Всеобщим календарем бывало сложно уследить. Для матери День Возвращения был еще и не просто памятью об окончании Века Вне, в этот день, три террианских года назад, вернулся дядя Остин. И не вернулся отец. Зачем ей нужно – вот так, каждый раз напоминать самой себе. Он не знал.
– Почему дядю не пригласила?
– Он не захотел. Точнее, сказался занятым, но ты же знаешь, он не любит… почти как ты.
– Я? Ну да, я. Только у него куда больше поводов для этого празднования, пусть уж лучше со своими товарищами. Что ему тут молчать с нами…
– А ведь когда-то это был действительно праздник. – В глазах матери Миджер увидел едва различимую, но горькую, горькую слезу. – Пять веков человечество оплакивает Старую Терру, четыре века оно радуется обретению новых миров. А толку? Прошло время, и это уже не величайший праздник для живущих, это день траура. Вот так…
Миджер встал, осторожно подошел к задумавшейся матери, поцеловал ее в висок. Потом, не удержавшись, все-таки схватил со стола еще два пирожка с яблочным джемом. Недопитую кружку с кофе оставил – и холодным сойдет, пусть мама посидит одна, ей это нужно сейчас.
Крыльцо плыло над миром – окутанное ароматами горячей сдобы, окруженное тьмой, чуть подсвеченное пространство. Звезды снова холодно мерцали в вышине, но не было ветерка, который бы шевелил листву деревьев, не было и звука, чтобы рассеять плотную густоту ночи, придать окружающему толику реальности, отзвука бытия.
Как же мал, как же тесен и страшно незащищен этот мирок, который Миджер привык считать своим домом, своей родиной. Окруженный чужими силами, он похож на…
Вспышка разорвала звездную ночь пополам.
В небе разгорелось кровавое зарево: один, два, три белых клубка пламени перечеркнули вселенную наискось слева направо, пронеслись куда-то за горизонт, прячась от людского глаза. Три светлые, тлеющие в тишине полосы остались тремя расползающимися шрамами.
Грохот эха настиг Миджера гораздо позже. Он сливался с воем сирен в единое целое, в клубящуюся какофонию всего мерзкого, что мог вобрать в себя воздух, всесокрушающей мощью обрушиваясь в уши даже сквозь сжавшие их ладони.
Миджер успел заметить тонкие черточки, отщепившиеся на малых скоростях от общего ствола белесого следа прогорающих в атмосфере обломков. Едва различимые глазом искры слаженно сгруппировались чуть ли не над самой их промзоной и только потом пошли одна за другой на север, к предгорьям.
Грохот затих, но сирена не унималась, разрывая мозг на части. Показалась испуганная мать, но ничего спрашивать не стала, только вцепилась взглядом в тускнеющие над головой небесные письмена.
– Это не могут быть наши, мама, – приходилось драть глотку, перекрикивая вопль сирены.
– Это враг?
– Да. Больше некому.
– Тогда пошли читать сводку.
Сирена наконец умолкла, дав отдых натруженным ушам.
Миджера колотило.
Улисс мягким шагом вышел из бокового коридора, оказавшись на лифтовой площадке. Его лицо не выражало ничего, кроме скуки, глаза из-под полуприкрытых ленивых век безучастно скользили по предметам обстановки, по обтянутым пластиком «под дерево» стенам, незаметно, краем, цепляясь за расставленные по углам глазки камер. Если скользят влево-вправо, плавно и безостановочно – больше шансов, что они работают в автоматическом режиме. Стоит такой замереть, чуть резко повернуться тебе навстречу – жди беды.
Зеленый огонек сенсора мигнул и порадовал цифрой «+35 этажей» рядом с указателем шестой шахты. Эти лифты никогда не справлялись со своей работой. Улисс вздохнул и повернул налево по проходу в сторону туалетных помещений, камер тут было привычно много.
Он поправил на груди карточку служащего и остановился у стеллажей. Пятый ящик был свободен, полсекунды спустя контейнер уже лежал на своем месте, закрытый на замок кодом бэджа. Туалет сверкал пластиком «под стекло», металлическим зеркалом во всю широкую стену и рядом кабинок напротив. Шикарное место. Хорошо устроились.
Улисс отвернулся от незнакомого отражения, прикрыл дверь кабинки, постоял с минуту над выдвинувшимся писсуаром, потом коротко кашлянул под фырканье автоматически спущенной воды. Не использовать более привычные способы подачи сигнала агенту ему приходилось себя буквально заставлять. Ответный кашель донесся из-за двери дальней кабинки. Отлично.
Вода в кранах была едва теплой, тут тоже экономили, и пока руки пытались отделаться от остатков геля, Улисс старался не разглядывать излишне внимательно в зеркале свою физиономию. Одутловатость придала выражению лица оттенок безнадежности, простимулированная инъекцией щетина лежала неровными пятнами, кожа была сухой и морщинистой, хотя и бугрилась отеками. Отвратительное зрелище, жители центра могли себе позволить нормальную косметическую операцию, лаборанты и клерки среднего звена питались тем, чем давали, а дышали тем, чем придется. И хорошо, отличить Улисса от того, под чьей личиной он сейчас находился, смогли бы разве что судмедэксперты. Охране у мониторов слежения это не по плечу. Автоматике – тем более.
Пророкотал звук спускаемой воды. Пригладив короткий ежик мокрыми ладонями, Улисс пропустил вперед себя человека в таком же, как у него, голубом комбинезоне, и только потом вышел к стеллажам, хмыкнув про себя на чуть приоткрытую дверцу с номером 5. Короткий укол боли в недрах его спящего естества, и шестая ячейка открылась без запинки, Улисс извлек оттуда в точности такой же, как у него, контейнер для личных вещей. Стоять он старался боком к камере, которая обозревала непосредственно стеллажи, чтобы не казалось, что он скрывает свое лицо, – тот, кто передал ему контейнер, уже вечером будет отсюда далеко, а вот сегодняшний прототип Улисса, номинальный агент Корпорации, завтра должен как ни в чем не бывало выйти на работу. И к нему не должно быть никаких претензий. Человек просто положил контейнер, просто его извлек и просто вышел на лифтовую площадку.