Озеро. Озеро – это именно то, что нужно малышке сегодня. Прекрасная водная гладь с большим, поросшим лесом островом посередине. Огромное серо-голубое зеркало, серебряные блики на котором бегут рябью по всем волнам, поднимающимся под порывами ветра. Ветерок дышит теплом, солнце светит в полуденном небе, наверху все – бесконечно синего цвета, а внизу подсвечено золотом. Я спокойно и равномерно работаю веслами, мы удаляемся от острова на северо-запад, к маленькой серовато-черной бухте с каменистым берегом, чья мокрая галька блестит на солнце. Мне кажется, Берюль, великий теолог Контрреформации, говорил, что Красота созданного мира связана с Благодатью Божьей и является гармоническим откликом последней. «Я вижу тесное единение между Творцом природы и Творцом Благодати», – писал он где-то. Это был, видимо, один из самых серьезных пунктов расхождения между католической доктриной и доктриной Лютера, который считал, что лишь Божья Милость, в виде веры, способна спасти человека, существо, по сути своей дурное.
Великие истины бывают засыпаны неисчислимым количеством ошибок. Большие ошибки бывают спрятаны под горсткой истин.
Я здесь не для того, чтобы искать выход из религиозного кризиса пятисотлетней давности, я здесь, чтобы применить на практике то, чему научился за тысячу лет и что Берюль действительно сумел понять в свое время.
Красота – знак Благодати. Знак. То есть что-то, что начертано. То есть что-то, что изображено. Что-то, что заключает в себе некое сообщение.
Природа, окружающая нас со всех сторон, словно стремится показать нам, до какой степени она настоящая. Горы, лес, озеро, остров, скалы, деревья, вода, небо, свет – все напоминает знаки письма. Все выглядит так, словно должно обязательно здесь находиться. Именно в такой форме. Под аккомпанемент именно таких звуков.
– Созерцание Красоты как дара Божьей Благодати не есть грех, – сказал я Люси. – Мир, по сути, не является дурным, иначе Господь его не создал бы. Я прекрасно знаю, что излагаю римско-католическую точку зрения, я тебя предупреждаю.
Я давно понял, что она происходит из семьи с сильными религиозными традициями. Я был вынужден играть на ее поле. Которое одновременно становилось и моим.
Тысячелетие, подобное тому, что прожил я, чрезвычайно просвещает в плане философии.
– Странно, вы знаете, моя мама знала кучу народа, среди них была одна старая дама с Юга, баптистка. Однажды вечером, незадолго до взрывов, я помню, они выпили вместе с мамой немного бурбона и какое-то время спустя начали смеяться, но я понимала, что говорят они, тем не менее, всерьез.
– Что? Над чем они смеялись и что было всерьез?
– Они говорили о папе.
– О папе?
Я ожидал услышать одну из злых шуток, иногда отпускаемых в протестантских кругах по поводу святого понтифика.
– Женщина-баптистка, госпожа Уилкерсон, сказала маме: «Знаете, госпожа Скайбридж, на самом деле я думаю, что мы все католики, так же как ваша подруга из Мэриленда!»
Я ничего не ответил, хотя и был несколько поражен.
– Да, мама сказала потом, что такое часто можно услышать от некоторых баптистов и даже от методистов. Во всяком случае, хотя они и смеялись из-за бурбона, говорили они серьезно, как я вам и описала. И еще они говорили, что нужно, чтобы протестантская Церковь снова соединилась с Римской, потому что они раскололись на самом-то деле просто из-за недоразумения.
– Из-за недоразумения? Нет, вы послушайте ее… больше двух веков религиозных войн!
– Она так говорила, эта госпожа Уилкерсон: если в положениях тысяча пятьсот девятнадцатого года встречались ошибки, надо было просто объясниться и уладить проблему. Может быть, и случился бы какой-нибудь раскол, но сторонников у него оказалось бы очень немного, а последствий не больше, чем от коптов-монофизитов. И Церковь действительно реформировалась бы… вся целиком. Чего она не может сделать вот уже больше века. Именно этого Лютер и хотел, как и многие другие. Я согласна с ней. А вы нет?
Теперь вы не удивляетесь тому, что она перескакивает через целый учебный год, словно через простого гимнастического коня?
Прогулка по озеру дала ожидаемый результат. Мы описали полный круг, обогнув остров, покрытый первобытными скалами и узловатыми, почтенными деревьями, которые сквозь свою густую листву, казалось, молча наблюдали за эрратическими[20] камнями, являвшимися частью Канадского щита. Когда мы пристали к берегу, я почувствовал, что Люси безмятежна, почти радостна. Берюль оказался прав даже в отношении маленькой американской гугенотки.
Я, проходя мимо, поблагодарил капитана Купера, готовящего свой «Зодиак» к погружению. Мы обменялись несколькими словами, как всегда посвященными боевым действиям, происходившим на другом конце света.
– Эта война будет очень долго идти, вот к чему надо себя готовить, господин Купер. Мы ее конца не увидим… ни вы, ни я.
«Особенно я», – подумал я, сдерживая улыбку.
Потом мы вернулись в дом, полный летних ароматов и запахов со сладким привкусом, остающимся на языке и губах. Воздух напоен этим тростниковым сахаром, смешанным с жарой и порождающим жажду. Все варианты жажды.
Я готовлю плотный полдник, политый соком всевозможных фруктов. По телевизору почти по всем каналам показывают подготовку к большой мемориальной церемонии.
Люси все-таки решила ее посмотреть. Она не хочет возвращаться на Нулевую Отметку, к этой братской могиле де-факто, но она согласилась увидеть, как U2 выкрикнут «where the streets have no name»[21] у огромной электронной стены, на которой замелькают имена жертв.
Мы оба знаем, что среди них будет имя ее матери.
Имя ее матери и ее имя.
Но это, кажется, ее уже не волнует. Она – маленькая американская девочка. Она адаптировалась. Она поняла. Она многое поняла.
Лето заканчивается. Девочке теперь уже чуть больше восьми лет. Выросла она действительно с удивительной быстротой.
Ей дают почти на два года больше ее возраста, и дело тут не в росте или каких-нибудь других антропометрических данных. Таково ее поведение, все, даже самые незначительные жесты, ее взгляд, манера выражать свои мысли или молчать.
Я удивляюсь тому, что не успел этого заметить. Не успел или не сумел.
Как странно: разве не вчера еще я мчался вниз по лестницам пылающей, готовой обрушиться башни?
10. Год бога Марса
Я сказал капитану Куперу, что начавшаяся война будет идти очень долго. Это не то чтобы неправильно. Это немного неточно.
Потому что эта «война» будет не просто «какой-то» войной. Война изменит в корне свой характер: из мировой она станет глобальной, то есть уже не геополитической, а метанациональной, спутниковой, кибернетической, ризомической, космополитической. Без всякой точной локализации, без всякой стратегической симметрии, без всякого оперативного прогнозирования, разбросанной по десяткам, сотням, тысячам фронтов одновременно. Фронтов, которые уже будут не фронтами, а зонами временного хаоса, Нулевыми Отметками большей или меньшей интенсивности. Это будет фрактальная война. Вирусная. Ее особенностью станет бесконечность, которая действительно превратится в систему общего программирования жизни на этой планете.
Хуже того, ее металокальный характер выведет ее за пределы околоземного пространства, географического пространства, социального пространства, политического пространства, более того, эта война разлетится во все стороны времени. Как я и предупреждал начальство, она вберет в себя все прошедшие войны, станет дьявольским синтезом всего, что совершил человек страшного в течение своей истории, а главное, объединит все конфликты будущего и станет для них испытательным участком в режиме реального времени.
Каждая война вберет в себя последующую, конец одной войны спровоцирует начало другой. Каждая война послужит звеном в общей цепи войн.
Эта метавойна станет моделью в натуральную величину. Сам мир будет моделью. Каждая война в нем превратится в то, чем она, по сути, является: величайшей wargame[22]. И эта война всех времен и народов скоро сделается wargame всех времен и народов.
Глобальная война превратится, таким образом, в сферу познания для всего человечества. Благодаря ей человек научится быть человеком, благодаря ей он сумеет жить и умирать стоя, с оружием в руках, благодаря ей он, видимо, поймет, как не уничтожить себя окончательно.
Такова будет участь человечества, с которым мы, она и я, уже не познакомимся, поскольку скоро, через год, в крайнем случае – через два, я получу судьбоносный сигнал.
Мы оставим эту землю ее Великой Глобальной Войне и людям, которые начнут учиться выживать в ней.
Мы оставим федеральные бюро и школьные комиссии, мы оставим пылающие башни и Нулевые Отметки, мы оставим также ледниковые озера и сентябрьский лунный свет.
Но пока мир устремляется в красный туннель войны, я готовлюсь к своей личной битве, секретной, как все личное.
Я готовлюсь расставить ловушку как для людей с Матери-Земли, так и для братьев с Материнского Корабля.
Я готовлюсь превратить маленькую девочку из башни, маленькую девочку из черного ящика, маленькую американскую девочку, да, я готовлюсь превратить ее в путешественницу к звездам, в свою настоящую дочь.
Я готовлюсь к возможности жертвы.
Предупреждающие сны вернулись к концу года, как раз перед Рождеством. Я осыпал малышку разнообразными подарками, а себе подарил только лишь огнестрельное оружие. Легальное, автоматическое охотничье ружье, самозарядное, помповое, марки «ремингтон», двенадцатого калибра. Я приобретал все большее сходство с ними. Я действительно подчинялся ритму американской жизни, я становился тем, чем они были, как раз в тот момент, когда они превращались в то, чем я уже не буду. Люси пришла в восторг от рождественских яслей, которые я заказал местному ремесленнику. Она впервые поцеловала меня. Меня всего словно залило мягким светом. Эта минута напомнила мне неповторимое мгновение, пережитое мной когда-то на дороге, эта минута явилась противоположным полюсом нашего бегства из объятой пламенем башни.
Но в это же время предупреждающие сны появились вновь. И возможно, не без причины.
Да, конечно, причина была.
Естественно, ведь целые недели все только об этом и говорили: возрастающее напряжение в отношениях с Ираком, угрозы Америки, проволочки ООН. Я снова получил сообщение по каналу будущего.
В течение нескольких наполовину бессонных ночей, пребывая между сном и явью, я смог увидеть адский ритм грядущих событий. Бесплотный прозрачный экран появлялся в поле моего зрения. Я увидел на нем песок, самолеты, вертолеты, людей в форме, взрывы, смерть, кровь, рыдающих женщин, разорванных на части детей, обугленные машины, горящие танки. Я увидел на нем вооруженные банды, саботаж, я увидел, как бывший руководитель государства вылезает из ямы, в которой прятался несколько месяцев. Потом я увидел начало внутриисламистской гражданской войны, с военизированной милицией, с эскадронами смерти, с разнообразными камикадзе. Я увидел мечети, разрушенные мусульманами, и другие мечети, сметенные с лица земли другими мусульманами, уже в наказание. Я увидел то, что все больше напоминало конец света. Я смог увидеть развитие всех событий: успешное окончание начатой военной миссии, крах режима, ликующие толпы, опрокинутую статую диктатора, затем нескончаемые волны покушений. Я увидел подсчеты погибших в бою американских солдат, потом картины из будущего остановились, словно в стоп-кадре, в ночь с 2006 на 2007 год, на счетчике появилась цифра – три тысячи солдат.
Примерно три тысячи человек на тот момент считались погибшими при взрывах Всемирного торгового центра.
Совпадение цифр никак не могло быть случайным. Трагическая равноценность, озаренная жертвенным огнем. Одна жертва взрыва. Один солдат. Ни больше ни меньше. Американская жизнь продолжается.
Но продолжается она отдельно от остального мира, словно параллельно или, скорее даже, по диагонали по отношению к остальному человечеству.
Я понял, насколько Америка будет одинока. Все более и более одинока.
Я понял, насколько человеку на этой планете необходимо как можно быстрее столкнуться с этой войной. Столкнуться с самим собой. С тем, что от него осталось.
Балансируя на краю пропасти, он найдет, быть может, в себе силы, необходимые для подлинного возрождения.
Только приблизившись к месту взрыва, вникаешь в настоящую суть столкновения.
Только подойдя к грани полного уничтожения, он осознает, быть может, если только он еще на это способен, истинную цену творения.
Но мы с Люси Скайбридж будем уже далеко, чрезвычайно далеко. Мы уже покинем башню-мир, башню – пылающий мир, башню-мир, которая вот-вот обрушится.
Когда начался 2003 год, жизнь в деревне шла полным ходом.
Однажды, сухим, солнечным и довольно холодным днем, я возвращался с прогулки по берегу озера и встретил капитана Купера, который готовился к своему обычному ежедневному погружению.
Разговор сразу принял чрезвычайно знакомое нам направление.
Мне не следовало рассказывать бывшему военному летчику слишком многое. Главное, нельзя было раскрывать факт существования экрана, пришедшего из будущего и преломляющего время, я мог всего лишь попытаться поддержать горящий огонек разума соседа. Я мог дать ему почувствовать запах пожаров, запах пороха, запах трупов. Запах приближающегося мира. Мира, уже пришедшего.
– Американская армия победит Саддама Хусейна и возьмет Багдад за месяц или два, – говорил я соседу. – Три месяца – максимум. – Я совершенно сознательно лгал, все произойдет гораздо быстрее. – Вы увидите, будет почти так же смешно, как первая война в Заливе.
– Вы так действительно думаете? Говорят, что их войска состоят из фанатиков и будут биться до последнего.
– Такая же пропагандистская белиберда, что и в тысяча девятьсот девяносто первом году, господин Купер. Восемьдесят – девяносто процентов иракских призывников исчезнут в песках пустыни при первой же настоящей стычке, остальные последуют их примеру во время общего наступления. Вы увидите, они все будут сдаваться, как тогда. Останутся лишь части республиканской гвардии, федаины[23] Саддама, служащая ему милиция партии Баас и его личная охрана. Они не продержатся долго.
– То есть вам кажется, что победа будет быстрой и уверенной?
– На этом этапе операции – вне всякого сомнения. Состоится практически классический блицкриг. Плацдарм готов, иракская армия уже побеждена, и большинство ее генералов, очевидно, об этом знают. Это не проблема.
– Это не проблема? А что же тогда проблема?
Я позволил себе подарить ему сувенир, который мне показался милым, приятным и практически полным сочувствия.
– Проблемы как раз начнутся позже, капитан Купер. Поскольку война откроет совершенно незнакомое и непредсказуемое политическое пространство в самой гуще проблемы, внутри исламистской пороховой бочки. Крах Саддама Хусейна будет благосклонно воспринят иракским народом, это очевидно. Но возникает следующий вопрос: как управлять страной, три религиозно-этнические группы населения которой состоят в непримиримых противоречиях и каждая проявляет лояльность по отношению к соперничающим между собой мощным государствам региона? При этом я не говорю обо всяких меньшинствах. Самое главное тут не ошибиться в выборе союзника, а следовательно, и противника после низложения диктатора. В общих чертах, американское правительство должно будет суметь применить теорию Клаузевица[24] на практике и оказаться способным сделать из политики продолжение войны другими способами.