– Там был не только бинокль, доктор, поблизости лежал и другой предмет. Он тоже является вещественным доказательством.
Я прекрасно знал, о чем он говорит. Когда вживление портативной системы перемещения заканчивается и осуществляется световая транспортация, уже ненужный, внешний эпидермический архитрав системы падает на землю. Если они захотят понять, что это такое и для чего это нужно, им понадобится несколько тысячелетий интенсивных занятий.
И я лгу без малейших угрызений совести:
– Предмет? И какой же предмет?
– Именно это мы и хотим понять. Мы знаем, что его изготовили вы, на нем повсюду ваши отпечатки пальцев.
Я вооружаюсь почти непринужденной улыбкой:
– Вы не сможете ничего понять.
– Мы спрашиваем себя: а кто-нибудь другой сможет?
Я замечаю едва прикрытый сарказм. «Других», тех, кто смог бы ему ответить и дать инструкцию по применению прибора, в той части Галактики, которую мы контролируем, миллиарды, если не больше.
– Конечно. Если вы не понимаете, как это работает, значит, никто не поймет.
Ирония веры против сарказма скептицизма.
– Нет. На самом деле все несколько проще. После изучения оказалось, что это соединение информационных компонентов не может служить ни для чего. Никакой пользы. Никакого применения. Никакой логики.
Я засмеялся смехом, еще более белым, чем белизна спускающегося с неба света.
– О пользе вы не знаете. Применение еще долго будет вам неизвестно. Логика будет недоступна вам еще долгие тысячелетия. Что смогло бы сделать из вашего персонального компьютера племя времен палеолита, тотем?
Человек не смеется, он едва заметно улыбается, с меньшим сарказмом. Я почти чувствую некое сочувствие. Свое сочувствие он может себе глубоко засунуть в то место, на котором сидит.
– Вы не могли бы в двух словах объяснить, для чего это предназначено и как это работает, доктор Уильямсон?
– Да, я могу. Благодаря этому прибору моя дочь смогла достигнуть зонда перемещения, а потом и Материнского Корабля.
Долгий вздох.
– Доктор Уильямсон, я очень хорошо знаком с вашими навязчивыми идеями, но вам не хуже, чем мне, известно, что ни зонда перемещения, ни Материнского Корабля на орбите Юпитера не существует.
– На Кольце Астероидов, – мгновенно исправляю я его. – И если вы не видели света в небе, то ваша близорукость ведет вас прямо к полной слепоте.
– Свет? Какой свет? Вы что хотите сказать?
На этот раз долгий вздох сорвался с моих губ.
– Вы не заметите, даже если взорвется ваше собственное солнце, как вам можно что-то объяснить?
Минута или две проходят в тишине, потом белизна проявляется вновь.
– Только что вы сказали «моя дочь», имея в виду Люси Скайбридж. Я надеюсь, вы прекрасно понимаете, что такого рода заявления осложняют ваше положение, особенно в глазах ребят из ФБР. Вы совершили массу федеральных преступлений: использовали фальшивые паспорта, нелегально пересекали границу, и это не говоря уже о пресловутом похищении ребенка. Вас спасло лишь то, что вами занимается наша команда. Наша защита будет опираться на многие годы углубленного изучения вашего случая.
– Да, я знаю, глубокая шизоидность с маниакальными и параноидальными тенденциями. Звучит хорошо, должен признать. Позвольте мне просто сказать, что определение «похищение ребенка» совершенно смехотворно. Ответьте мне: если ребенка спасают из горящей башни, значит, его похищают?
– ФБР считает, что вы, скорее всего, нашли девочку у подножия обрушившихся башен и при помощи психологического манипулирования убедили ее последовать за вами. Ее мать погибла в Северной башне.
– Северная башня, да, я прекрасно помню. Там я «похитил», как вы выражаетесь, свою дочь.
– Это не ваша дочь.
– Она ею стала в тот день.
Профессор Блумберг придвигается ко мне. Его белое как смерть лицо выражает глубокое сочувствие.
Смерть вообще полна бескрайнего сочувствия.
– Доктор Уильямсон, вы действительно ничего не помните? Ничего из того, что случилось до одиннадцатого сентября?
Как я мог на этот раз сдержать свой хохот?
– Я слышал, что вы нашли мою библиотеку в Аппалачах!
Фальсификаторы, редчайший случай, провалили операцию. Люди их опередили. Моя библиотека находится у них в руках, но понимают ли они ее значение?
– Это так, но…
– Так прочтите ее. Вы убедитесь в том, что она не только освещает период в добрую тысячу лет, но и рассказывает о неизвестных фактах, открывает исторические тайны, смотрит на многие события с новой точки зрения.
– Доктор… я покажу вам фотографии.
– До тысяча восемьсот сорокового года фотографии не существовало.
– Да. Но она существовала в конце двадцатого века. И именно этот период нас интересует.
Величественным жестом доктор Блумберг открывает толстую папку и раскладывает ее содержимое на разделяющем нас своей сияющей белизной столе.
Десятки снимков, светящиеся искусственными красками под монохромным альбиносным освещением.
– Посмотрите на эту серию.
Моя гостиная, пустая. Стены сплошь исписаны моими вычислениями, уравнениями, определяющими параметры будущего.
На этот счет мне нечего ему сказать. Что он сможет понять в математике, способной объяснить внутреннюю физику черных дыр?
– Когда мы в конце концов обратились в ФБР, они сумели открыть дом и обнаружили это.
– Сомневаюсь, что они нашли этому хоть какое-то применение.
– Доктор Уильямсон, применение этому найти не сможет никто. Эти вычисления бессмысленны. Они не вычисляют ничего. ФБР прибегло к помощи профессионалов. Их вывод категоричен.
– Они, как минимум, показывают уровень безграмотности этих так называемых профессионалов.
Еще минута или две тишины.
Улыбка ни на мгновение не покинула мое лицо.
Еще одна серия фотографий: моя мастерская для перевоплощений.
– На втором этаже они нашли еще вот это. Медицинскую лабораторию с очень сложным оборудованием.
Фальсификаторы и на Уолкер-стрит провалили свою миссию, скажем, не довели дело до конца. Ощущается существенное понижение эффективности, корпорация уже не та, что была раньше. Оборудование в лаборатории действительно очень сложное.
– Да уж, это самое меньшее, что можно о нем сказать.
– Послушайте меня внимательно, доктор. Агенты ФБР думают, что вы, возможно, производили над маленькой Люси незаконные опыты. Это чрезвычайно серьезное обвинение.
Ах, эта улыбка, все так же приклеенная к моим губам, улыбка, при помощи которой я вдыхаю и выдыхаю всю белизну их мира. Незаконные опыты. Конечно. С точки зрения вашего закона. Но не моего. То есть вашего, если вы будете способны построить себе будущее.
– Ах, даже так! Что-то вроде доктора Менгеле, видимо? И в результате моего воздействия она исчезла, словно по волшебству, это очевидно.
Я улыбаюсь, я по-прежнему улыбаюсь. Моя улыбка на свой манер говорит: уберите слово «волшебство», и вы будете совершенно правы. Хорошо, что я сумел сделать из нее создание, подобное мне, что она смогла исчезнуть, то есть появиться в зонде перемещения, где-то на севере неба. Волшебство как раз именно в том, что ей удалось ускользнуть от вас, от вашего мира. Она убежала. Вы никогда не найдете ее.
– Доктор Уильямсон, это необъяснимое исчезновение осложняет ваше положение, я осмеливаюсь надеяться, что вы отдаете себе в этом отчет.
Моя улыбка становится все белее, гораздо белее, чем эта комната, чем весь их мир, белее, чем облака пыли, поднявшиеся над Нулевой Отметкой.
– Она исчезла не так, как вы это понимаете. Кстати, вы же сами, и агенты ФБР, и лесничие, вы все видели, как она убежала в лес.
– В этом и заключается основная проблема. Никто из нас не может точно утверждать, что видел девочку и что видел, как она исчезла. Если она утонула в реке или в водохранилище, ее тело рано или поздно найдут, и ответственность за это будет возложена на вас.
Ответственность!
Я несу ответственность за свои поступки с тех пор, как подвергшиеся лоботомии двуногие обрушили башни, а я отправился навстречу своей судьбе, то есть навстречу Люси Скайбридж и ее отправлению на небо взамен на мое окончательное возвращение на ее родную Землю. Я помню, что в Северной башне незадолго до взрыва у меня появилось предчувствие неминуемого жертвоприношения. Я знал, что меня оно коснется в первую очередь. Но я совершенно не подозревал, что моя жертва выразится не в смерти, а в сохранении жизни.
– Люси нет ни в реке, ни в водохранилище, ни еще где-нибудь на Земле. Вам надо с этим смириться.
Конечно, они никогда не смирятся, никогда не допустят того, что невозможное для них является образом жизни для пришельцев из других миров. Они никогда не захотят понять, как исчезла моя дочь, утянутая силой световой тяги в зонд перемещения и добравшаяся затем до Материнского Корабля.
Они никогда не захотят принять того, что я – не то, что я есть. И что она никогда уже не будет той, что была.
20. Эпилог: Нулевая Отметка
С тех пор как я «чувствую себя лучше», профессор Блумберг разрешает мне иногда совершать прогулки под присмотром. Психиатрическая клиника находится в Ньюарке, недалеко от Манхэттена, и поэтому я каждый раз прошу разрешения посетить Нулевую Отметку.
Я часами стою там, наблюдая за восстановительными работами в зоне взрывов. Я внимательно слежу за ходом стройки, за балетом в исполнении строительной техники, за этими огромными игрушками, похожими на боевые машины. Расчистка и реконструкция подходят к концу. Это уже просто городская уборка мусора там, где уже нет города. Возникает впечатление, что башни-близнецы никогда не существовали, даже следы взрывов уже почти совершенно исчезли. Башен никогда не было. На них никогда не нападали, они никогда не обрушивались. Да и происходило ли здесь что-нибудь?
Бежали ли мы с ней по нескончаемой лестнице Северной башни?
На самом деле так работает мой мозг – вычислительная машина. Мой секретный мозг, мой мозг, прошедший испытание пылающей башней, вновь и вновь проживает адский спуск к развалинам ее обрушившейся соседки, свершившийся как раз перед взрывом той, из которой мы только что вырвались.
Люси Скайбридж – действительно моя дочь. Она не только спаслась от самолета, не только сумела последовать за мной и выбраться из разрушающейся башни, она смогла вовремя покинуть меня и сбежать с этой обреченной на гибель планеты.
Я никогда ее не увижу. Она меня никогда не увидит. Она проживет, как минимум, десять или пятнадцать тысяч лет, я же угасну согласно среднестатистическим нормам протяженности жизни обитателей Земли.
Никто никогда ничего не узнает.
Никто не захочет этого допустить.
И я в конце концов убеждаю себя в том, что так будет лучше. Мы с ней связаны Бесконечностью, любовью отца и дочери, обрушивающимися башнями во всех мирах, где есть башни, самолеты, войны. Где есть люди.
Здесь все по-прежнему такое белое. Белое, как пыль, покрывавшая Южный Манхэттен в то время, когда я спасал свою дочь из пылающей башни.
Бедные люди. Бедные полицейские. Бедные врачи. Бедный профессор Блумберг.
Они не только не верят, никогда не поверят и никогда не верили мне, но и верят, что я им верю. Они верят, что я думаю, что мое «состояние улучшается». Они верят, что я доверяю их людской земной медицине. Они верят, что я верю в их мир.
Они ничего не знают. Вернее, они знают очень мало, а это еще хуже.
Они никогда не смогут понять, но будут убеждены в обратном.
Они никогда не смогут ее найти. Они даже не способны различить чуть странноватый свет в небе своей уверенности. Я – здесь, но моя дочь находится отсюда на расстоянии, которое они не в состоянии даже себе вообразить.
Они упрятали меня в свой мир, но моя дочь отныне принадлежит всем мирам, кроме этого.
Вот уже три года я живу здесь, взаперти. Я решил заняться единственным достойным родом деятельности в этом уголке Вселенной: писать. Я вновь принялся за создание автобиографической библиотеки. Если мне немного повезет, я должен дожить, а может быть, и пережить середину их двадцать первого века, с его башнями, самолетами и Нулевыми Отметками.
Медсестры добры ко мне. Натан Блумберг и вправду делает все что в его силах.
Их мир делает все что в его силах, чтобы принять меня, отвергая при этом правду, которую я несу с собой.
Их общество делает все что в его силах, чтобы разрушить себя, отвергая всю ложь, которой оно пропитано.
Возможно, в конечном счете мы когда-нибудь договоримся.
«Джеймс Куртис Уильямсон», Ньюарк
Нейропсихиатрическая клиника Блумберга и Уотерманна
Медицинский исследовательский центр
7 июня 2007 года
Артефакт
Don’t think twice, it’s allright[38].
Боб ДиланПервый день: пробуждение
Я проснулся в комнате. Погода стояла чудесная, с улицы в помещение проникали солнечные волны, сквозь распахнутое окно я заметил голубое небо цвета невыносимой монохромной лазури. Было тепло. Все это напоминало лето.
Я окончательно открыл глаза. Обвел комнату еще слегка мутным взглядом. Картина передо мной предстала действительно прекрасная: луч солнца, небо, горячий воздух, колышущий жалюзи и украшающий потолок и стены радужной игрой причудливых световых узоров.
Все казалось исключительно прекрасным.
Я ничего не узнавал.
Все казалось прекрасным. Но я не знал, что это. Я не знал, где это находится. Я даже не знал, в каком времени это происходит.
Солнце покрывало золотом все видимые предметы, но что-то невидимое исчезло из программы моего мозга.
Вне всякого сомнения, я только что проснулся в этой кровати.
Но я не знал даже, кто я такой.
Я был человеком в трусах и майке, белых, как стены комнаты, как простыни на кровати, на которой проснулся. На самом деле я ощущал себя таким же голым, как если бы оказался вовсе без одежды.
Я знал вроде бы все, что должен знать человек об этом мире.
У меня даже имелись воспоминания. Честно говоря, похожие скорее на какую-то чехарду впечатлений.
Казалось, я мог строить планы. Я знал прошлое, настоящее, будущее.
Но я не знал одной важной вещи, которую должен знать каждый человек.
Кто я? Моя личность. Тайна. Хуже того, секрет, забытый его обладателем.
Комната белая, утреннее солнце белое, моя память более чем белая. Она – чистое ничто.
Я – тело, у меня есть разум, я что-то знаю. Я знаю, что такое комната, кровать, стены, окно, майка, солнце, небо, время, пространство, свет, ночь, сон, пробуждение.
Я знаю, что я – человеческое существо. Я знаю, что такое человеческое существо. Я знаю, что нахожусь в гостинице. Я знаю, что такое гостиница, я нахожусь в одной из ее комнат. Я умею составлять фразы, производить вычисления, я испытываю какие-то чувства. Я действительно человеческое существо.
Но ничто во мне, кажется, не может полностью соответствовать ни одной из этих категорий.
Мое настоящее – это белизна, белая, как эта комната.
Мое будущее – это такое сияние, которое невозможно выдержать. Оно похоже на солнце, желтым искристым диском появляющееся за жалюзи.
Мое прошлое – полное отсутствие чего бы то ни было, словно нависающее над всем остальным, как это небо абсолютно монохромной синевы, без малейшего следа дымки.
Я подобен месту, в котором проснулся. Я – словно чистая страница, на которой отпечатался мир, заклеймив мой мозг самой структурой Вселенной.
И именно по этой причине я – ничто, просто чистый экран. Мир отпечатывается на мне. А в ответ, словно благодаря отсутствию у меня личности, что-то вписывается в мир, какая-то необычная матрица того, чем я не являюсь.
Я – индивидуум, в этом нет никаких сомнений, но индивидуум без личности. Персона, но персона без имени. Я – человек, но ничто не связывает меня с окружающими, поскольку я оторван от себя самого.
Я – некто, о ком я ничего не знаю. Я не знаю даже истинных масштабов своего незнания. Почти апофатическая форма знания.
Единственное утешение: по крайней мере, я – не ничего. Я – не просто ничто. Я не плыву в небытии, хотя, по всей видимости, я из него выплыл.