Вода поднималась все выше. Воздух выходил наружу сквозь разбитый нос шаттла, который плавал в море кормой книзу. Хорза понял, что для спасения ему нужно нырнуть в кормовой отсек, чтобы выбраться через заднюю дверь. Несмотря на боль, он целую минуту дышал как можно глубже, а поднимающаяся вода постепенно заталкивала его голову в угол между верхней частью панели управления и потолком пилотской кабины. После этого Хорза нырнул.
Он с трудом пробирался вниз мимо раздавленного Миппова сиденья, мимо скрученных панелей из легкого металла, которые прежде были переборкой. Он видел свет, прямоугольник смутного зелено-серого света под собой. Воздух, попавший в его скафандр, пузырился вокруг него, вокруг его ступней, поднимаясь к икрам. Спуск Хорзы на миг замедлился из-за воздуха в сапогах, и ему даже показалось, что ничего не получится, что он навсегда завис здесь и скоро захлебнется. Затем воздух вышел через отверстия в сапогах, пробитые лазером Ламма, и Хорза продолжил погружаться.
Он пробирался сквозь воду к прямоугольнику света, потом выплыл через открытые задние двери в мерцающие зеленые глубины воды под шаттлом, по-лягушачьи оттолкнулся ногами и начал всплывать, а вскоре, высунув голову из воды, глотнул теплого свежего воздуха. Он почувствовал, как глаза приспосабливаются к косым, но все еще ярким лучам предвечернего солнца.
Хорза ухватился за побитый нос шаттла, торчавший из воды метра на два, и оглянулся, пытаясь увидеть остров, но это ему не удалось. Продолжая подгребать ногами и руками, Хорза давал возможность прийти в себя и своему телу, и своему мозгу, а торчащий нос аппарата тем временем все глубже уходил под воду, так что угол его наклона уменьшался, пока шаттл не принял почти горизонтальное положение; верх аппарата теперь едва выступал над водой. Мутатор, превозмогая боль в руках, с отчаянным усилием забрался на корпус шаттла и улегся там, как выкинутая на берег рыба. '
Он начал отключать болевые сигналы – так усталый слуга подбирает разбитые осколки, последствия разрушительного гнева своего нанимателя.
Только теперь, лежа на корпусе шаттла, через фюзеляж которого перекатывались небольшие волны, Хорза понял, что вода, которой он наглотался, была пресной. Ему не приходило в голову, что в отличие от большинства планетных океанов Кругоморе может быть несоленым, но правда: в этой воде не было даже малейшего привкуса соли, и Хорза поздравил себя – смерть от жажды ему здесь не грозила.
Он осторожно встал посередине крыши шаттла – волны разбивались о его ноги, – огляделся и увидел остров. Тот был виден едва-едва и казался очень маленьким и далеким в свете раннего вечера, и, хотя легкий ветерок дул в сторону островка, Хорза понятия не имел, куда его могут вынести течения.
Он сел, потом лег. Воды Кругоморя омывали плоскую поверхность под ним и, накатываясь небольшими валами, ударялись о его побитый скафандр. Спустя какое-то время Хорза уснул. Он не собирался этого делать, но все же не предпринял ничего, когда понял, что отключается, хотя и сказал себе, что может спать не больше часа.
Он проснулся и увидел, что солнце все еще стоит достаточно высоко в небе; оно было темно-красным, как и в то время, когда светило сквозь слои пыли над далекой стеной Окаймления. Хорза снова встал на ноги. Шаттл за это время, похоже, не погрузился еще глубже. Остров все еще был далеко, но казался теперь ближе, чем прежде – течения или ветра, казалось, несли мутатора в нужном направлении. Он снова сел.
Воздух все еще был теплым. Хорза решил было снять скафандр, однако потом отказался от этой мысли – скафандр был неудобным, но без него существовал риск замерзнуть. Он снова лег.
Где теперь Йелсон, спрашивал он себя. Выжила ли она после взрыва, учиненного Ламмом, и крушения мегакорабля? Ему хотелось думать, что да. Он не мог представить ее мертвой или умирающей. Впрочем, в своих размышлениях ему было почти не от чего отталкиваться, и он отказывался признавать свою суеверность – но все-таки невозможность представить Йелсон мертвой немного грела ему душу. Она должна была выжить. Да ей по силам вынести что-нибудь пострашнее, чем тактический ядерный взрыв или столкновение корабля весом в миллиард тонн с айсбергом размером с небольшой континент… Он вдруг понял, что улыбается, вспоминая ее.
Он был не прочь и дальше думать о Йелсон, но ему нужно было поразмыслить и над кое-чем другим.
Сегодня он мутирует.
Это было все, что он мог сделать, хотя, видимо, надобности в этом уже не имелось. Крейклин, скорее всего, мертв, а если нет, то вряд ли им суждено опять встретиться. Но Хорза подготовился к трансформации, его тело ожидало этого, и ничего лучшего он придумать не мог.
Он сказал себе, что положение далеко не безнадежное. Особых травм он не получил, течение вроде бы прибивает его к острову, где, может быть, все еще находится шаттл, и если он успеет, то всегда остается Эванот и эта игра в Ущерб. В любом случае Культура, возможно, уже ищет его, так что не стоит слишком долго сохранять свою внешность неизменной. Какого черта, подумал он, нужно мутировать. Он уснет Хорзой, таким, каким его знали другие, а проснется копией капитана «Турбулентности чистого воздуха».
В меру своих возможностей Хорза подготовил собственное тело, ноющее, покрытое синяками, к перемене: расслабил мышцы, настроил железы и группы клеток, отправил по особым нервным волокнам (имевшимся только у мутаторов) сигналы из мозга в туловище и лицо.
Он посмотрел на тускловатое красное солнце, низко стоявшее над океаном.
Теперь он может уснуть – уснуть и превратиться в Крейклина, принять чужое обличье, чужую внешность в дополнение ко многим другим, которые он уже принимал за свою жизнь…
Может быть, в этом совсем не было смысла, может быть, он принимал новое обличье только для того, чтобы умереть в нем. Но, подумал он, что мне терять?
Хорза наблюдал за темнеющим красным глазом опускающегося солнца, пока не погрузился в сон мутации, и в этом трансе, при закрытых глазах, из-под меняющих свою форму век он, казалось, все еще видел умирающее сияние…
Глаза зверя. Глаза хищника. Эти глаза – как клетка, из которой он смотрит наружу. Никогда не спит, он – сразу трое. Собственность: ружье, корабль и вольный отряд. Может, не слишком много, но в один прекрасный день… если повезет хоть каплю, хоть чуть-чуть, ведь каждому может сопутствовать хоть немного удачи… он им покажет. Он знал свои возможности, он знал, что может противопоставить противнику и что можно противопоставить ему самому. Остальные были всего лишь подобиями, они принадлежали ему, потому что ему подчинялись; ведь корабль-то в конечном счете был его кораблем. Особенно женщины – всего лишь пешки в игре. Они могли приходить и уходить – ему было наплевать. Нужно было лишь делить с ними опасность: тогда они считали, что ты замечательный. Они не понимали, что ему-то никакие опасности не грозят, у него в жизни еще оставалось немало дел, и он знал, что не умрет в бою – глупой, жалкой смертью. Когда ему все-таки придется умереть, его имя будет на устах у всей галактики, которая будет либо скорбеть о нем, либо проклинать его. Он еще не выбрал, скорбь или проклятия… может, это будет зависеть от того, как с ним обойдется эта самая галактика. Ему нужна лишь малая толика везения, выпадавшая многим другим, вожакам вольных отрядов – более крупных, успешных, известных, которых больше уважают и больше боятся. Им наверняка улыбалась удача… Пусть они сегодня кажутся более значительными, чем он, но настанет день, и они посмотрят на него с завистью – как и все остальные. Все будут знать его имя – Крейклин!
Хорза проснулся с рассветом. Он все еще лежал на омываемом волнами корпусе шаттла, будто покойник в морге, и пребывал в полудреме. Воздух был холоднее, чем прежде, свет – слабее и более голубого оттенка, но, кроме этого, ничто не изменилось. Хорза стал снова погружаться в сон, уходя от боли, от утраченных надежд.
Не изменилось ничего… только он сам…
Ему пришлось добираться до острова вплавь.
Тем же утром он проснулся во второй раз, чувствуя себя по-другому – ему стало лучше, он отдохнул. Солнце поднималось все выше из дымки над его головой.
Остров был теперь ближе, но шаттл несло мимо него. Окружавшие остров рифы и песчаные банки находились от Хорзы километрах в двух. Хорза выругал себя – нечего было так долго спать, – выбрался из скафандра (проку от него теперь не было – только выбросить прочь) и оставил его на корпусе шаттла, находившемся почти вровень с морем. Хорза был голоден, в животе у него урчало, но он чувствовал, что вполне может пуститься вплавь. По его прикидке, проплыть предстояло километра три. Он нырнул и принялся сильно грести. Правая нога болела там, куда попал лазер Ламма, а тело местами все еще ныло, но Хорза чувствовал, что задача ему по плечу. Он знал, что она по плечу.
Проплыв несколько минут, он оглянулся. Скафандр был виден, шаттл – нет. Пустой скафандр напоминал сброшенный кокон какого-то испытавшего метаморфоз животного; раскрытый и полый, он едва возвышался над поверхностью океана. Хорза повернулся и поплыл дальше.
Остров приближался, хотя и очень медленно. Вода поначалу была теплой, но теперь, казалось, похолодела, и болячки на теле давали знать о себе. Он выключил их, перестал ощущать, но тем не менее сознавал, что скорость его падает; пожалуй, он стартовал слишком резво. Он остановился, гребя на месте, потом, глотнув теплой пресной воды, пустился дальше в направлении сероватой башни островка, видневшегося вдалеке. Теперь он греб более неторопливо и размеренно.
Он говорил себе, что ему крупно повезло. При падении шаттла он остался цел, хотя и получил немало болезненных ушибов; они, как шумные родственники, запертые в дальней комнате, теперь отвлекали его, мешали сосредоточиться. Теплая вода явно холодала, но была пресной, и Хорза мог пить ее, а потому обезвоживание ему не грозило. Правда, в голову вдруг пришла мысль, что, будь вода соленой, плавучесть его увеличилась бы.
Он продолжал плыть. Он должен был бы преодолеть такое расстояние без труда, но чувствовал, что с каждой минутой устает все больше. Он перестал думать об этом и сосредоточился на движении. Медленные, размеренные махи руками и ногами продвигали его вперед – вот он на гребне волны, вот перекатился через него, вот пошел вниз, вверх, перекат, вниз.
«На собственной энергии, – сказал он себе. – На собственной энергии».
Гора на острове увеличивалась очень медленно. У Хорзы возникло такое чувство, что он строит ее, – словно усилия, требовавшиеся, чтобы она казалась ему больше, были равны усилиям по ее возведению, по складыванию ее собственными руками, камень за камнем…
Два километра. Один километр.
Солнце поднималось все выше.
Наконец он добрался до внешних рифов и мелей, прошел их в какой-то прострации, перебрался на мелководье.
Море боли. Океан изнеможения.
Он плыл к берегу через веер волн и бурунов, образуемых рифами, которые он только что миновал…
… и чувствовал себя так, будто и не снимал скафандра, который задеревенел от ржавчины или от возраста, а может, был наполнен водой или мокрым песком – он тащил, тянул, обездвиживал его.
Он слышал, как волны набегают на берег, а когда поднял взгляд, то увидел там людей – худощавых, темнокожих людей, одетых в тряпье: они стояли вокруг палаток и костров или бродили между них. Некоторые шли по воде перед Хорзой с корзинами, большими открытыми корзинами, и клали туда что-то, поднимая из воды.
Они не видели Хорзу, и он продолжал плыть, медленно двигая руками и слабо отталкиваясь ногами.
Люди, собиравшие в море свой урожай, казалось, не замечали его. Они шли по мелководью, время от времени нагибались и выковыривали что-то из песка, глаза их бегали, разглядывали, шныряли и искали, но лишь на небольшом расстоянии; Хорзу эти люди не видели. Его гребки замедлились и перешли в судорожные, слабеющие движения – он теперь словно полз. Руки над водой поднимать уже не удавалось, ноги совсем обездвижели…
Потом за шумом прибоя он, словно во сне, услышал недалеко от себя крики нескольких человек, приближающиеся к нему всплески. Он все еще плыл из последних сил, когда очередная волна подняла его и он увидел несколько тощих людей в набедренных повязках и рваных накидках, которые шли к нему по воде.
Они помогли Хорзе преодолеть последние метры – через волны прибоя, по прогретому солнцем мелководью – и выйти на золотистый песок. Хорза лежал на берегу, а тощие, изможденные люди собрались вокруг него. Они тихо разговаривали между собой на языке, которого он никогда прежде не слышал. Он попытался шевельнуться, но не смог. Мышцы его стали как тряпки.
– Привет, – выдавил он.
Потом повторил это слово на всех известных ему языках, но безрезультатно. Он вглядывался в лица людей вокруг себя. Да, перед ним были гуманоиды, но это понятие охватывало столько самых разных видов по всей галактике, что постоянно шли споры о том, кого относить к гуманоидам, а кого нет. Как и во многих других вопросах, общее мнение на этот счет было весьма близко к понятиям, имевшимся у Культуры. Культура принимала закон (вот только никаких законов у Культуры, конечно, не было), дающий определение гуманоида, или устанавливающий, насколько разумен тот или иной вид (в то же время давалось понять, что разумность сама по себе не много и значит), или определяющий, сколько должен жить человек (конечно, весьма приблизительно), и люди, не споря, принимали эти положения, потому что все верили пропаганде Культуры, верили в справедливость Культуры, в ее непредвзятость, незаинтересованность, в ее стремление только к абсолютной истине, и т. п.
Эти люди – действительно ли они относились к гуманоидам? Ростом они были приблизительно с Хорзу и, видимо, имели такую же костную структуру, зеркальную симметрию и дыхательную систему, а на их лицах (при всех различиях) мутатор различал глаза, рот, нос и уши.
Но они казались тоньше, чем следовало бы, а их кожа (независимо от оттенка) имела какой-то болезненный вид.
Хорза лежал неподвижно. Тело его опять налилось тяжестью, но по крайней мере теперь он был на суше. Правда, судя по телам людей, его окружавших, не похоже, чтобы на острове было вдоволь еды. Хорза решил, что именно поэтому они такие худые. Он с трудом поднял голову и попытался через частокол худых ног разглядеть шаттл, который видел раньше. Он увидел верхушку аппарата над одним из больших каноэ, вытащенных на берег. Задние двери шаттла были открыты.
Подул ветерок, и Хорза почувствовал какой-то запах, от которого к горлу подступила тошнота. Он снова в изнеможении уронил голову на песок.
Потом разговоры среди окружавших его прекратились – люди с тощими телами, загорелые или темнокожие, потоптавшись, повернулись лицом к берегу. Между ними образовалось свободное пространство, как раз над головой Хорзы, но он, как ни пытался, не мог ни поднять голову, ни опереться на локоть, чтобы увидеть, кто или что приближается к ним. Он просто лежал и ждал; потом люди справа от него подались назад, и с этой стороны появились, шествуя гуськом, восемь человек: в левой руке каждый держал длинный шест, а правая была протянута в сторону для равновесия. Это были те самые носилки, что днем ранее уносили в джунгли на глазах у Хорзы, когда шаттл с «ТЧВ» пролетал над островом. Он глядел во все глаза, пытаясь увидеть, что же такое несут. Два ряда носильщиков остановились и, развернув носилки, поставили их перед Хорзой. Потом все шестнадцать сели на землю с усталым видом. Хорза посмотрел на носилки.
На носилках сидел огромный, неприлично толстый человек – таких жирных Хорзе за всю жизнь еще не доводилось видеть.
Днем раньше, увидев сверху носилки с их громадным грузом, Хорза принял этого гиганта за пирамиду золотого песка. Теперь он видел, что первое его впечатление было недалеко от истины – это касалось если не содержания, то формы. А вот принадлежал ли громадный конус человеческой плоти мужчине или женщине, Хорза сказать не мог. С верхней части туловища этого существа свисали то ли складки жира, то ли женские груди, но они наплывали на еще более гигантские волны обнаженной, безволосой плоти живота, который частично покоился на необъятных ляжках подогнутых ног, а частично перетекал на ткань носилок. Хорза не смог разглядеть на этом чудище ни единого клочка одеяния, но и никаких следов гениталий тоже не просматривалось: если таковые и были, то скрывались под слоями золотисто-коричневой плоти.