– Я в этом уверен, – сказал Тагоми. – Впрочем, не имеет значения. Пусть будет так, как вы решили. Я не в претензии.
– Позвольте показать вам новые поступления, – предложил Чилдэн. – Надеюсь, вы не торопитесь?
В душе Тагоми всколыхнулось знакомое чувство.
– Что-нибудь интересное?
– Прошу вас, сэр. – Чилдэн подвел его к прилавку у противоположной стены. Под стеклом на черном бархате сверкали маленькие металлические завитушки самых замысловатых форм.
– Я показываю их каждому посетителю, – признался Чилдэн. – Вы знаете, что это такое, сэр?
– Похоже, бижутерия, – предположил Тагоми, угадав в одной из вещей брошь.
– Разумеется, это американские изделия, но они не старинные, сэр.
Тагоми поднял глаза.
– Сэр, это современное искусство. – Бледное, невыразительное лицо Роберта Чилдэна горело восторгом. – Перед вами – новая жизнь моей страны. Она начинается с крошечных всходов, ростков красоты.
Тагоми с деланным интересом перебрал безделушки.
«Да, – подумал он, – в них есть нечто новое, оживляющее. Закон Дао: повсюду еще господствует инь, а в темнейших глубинах уже вспыхивают первые искорки света. Так было, так будет. И все же, к несчастью для нас обоих, я не могу, как Чилдэн, прийти в восторг от этих железок».
– Очень мило, – пробормотал он и положил украшения на прилавок.
С натугой в голосе Чилдэн заявил:
– Сэр, это не приходит сразу.
– Простите?
– Это надо увидеть сердцем.
– Вы обратились в новую веру, – заключил Тагоми. – Хотел бы и я тоже… Но увы – не могу. – Он поклонился.
– Кто знает, – задумчиво произнес Чилдэн, провожая его к выходу.
«Попытается продать мне что-нибудь», – решил Тагоми.
– Ваша убежденность сомнительна, – сказал он в дверях. – Мне кажется, вы избрали не самый верный путь.
На лице Чилдэна не было и тени прежнего раболепия.
– Простите, но я уверен в своей правоте. В этих вещах я отчетливо вижу крошечный зародыш будущего.
– Да будет так, – согласился Тагоми. – Но меня не вдохновляет ваш англосаксонский фанатизм. – Он чувствовал, как в душе торговца пробуждается надежда. Его надежда, его вера в себя. – Всего доброго, – поклонился Тагоми. – На днях я к вам загляну – проверю, сбываются ли ваши пророчества.
Он взял портфель и двинулся прочь. «С чем пришел, с тем и ухожу. Ничего не обретя. Не представляя, с чем вернуться в мир. А что, если купить одну из тех странных безделушек причудливой формы? Подержать ее, рассмотреть повнимательнее, подумать… Может быть, со временем она подскажет мне путь? Сомнительно, правда… Такие вещи хороши для Чилдэна, а не для меня. И все же, если хоть один человек находит Путь… это говорит о том, что Путь существует. Пусть даже он сокрыт от моих глаз. Как я ему завидую».
Тагоми повернулся и пошел обратно. В дверях, следя за его приближением, стоял Чилдэн. Он и не уходил.
– Сэр, – обратился к нему Тагоми, – я куплю одно из этих украшений, на ваш выбор. Веры во мне нет, но сейчас я хватаюсь за каждую соломинку. – Вслед за Чилдэном он прошел магазин и приблизился к прилавку с бижутерией. – Я буду носить ее с собой и время от времени брать в руки. Скажем, раз в день. Если через два месяца я не…
– Вы сможете вернуть ее за полную стоимость, – пообещал Чилдэн.
– Благодарю. – Тагоми полегчало. «Иногда следует менять привязанности, – решил он. – В этом нет ничего предосудительного, напротив, это признак мудрости, правильного подхода к жизни».
– Вот это вас успокоит. – Чилдэн вручил ему серебряный треугольник, украшенный полыми шариками, внизу темными, сверху – яркими, полными света.
– Спасибо, – поблагодарил Тагоми.
Доехав до Портсмут-сквер, маленького открытого парка на склоне холма, Тагоми уселся на залитую солнцем скамью. По усыпанным гравием дорожкам в поисках крошек семенили голуби. На скамейке дремали или читали газеты люди, смахивающие на бродяг. Некоторые спали прямо на траве.
Достав из кармана бумажный пакетик с этикеткой магазина Р. Чилдэна, Тагоми посидел, греясь на солнце, затем открыл пакет и поднес покупку к глазам. Здесь, среди газонов, дорожек и стариков, ему предстояло внимательно изучить ее. Серебряный треугольник на его ладони сверкал в лучах полуденного солнца, преломляя и рассеивая свет, словно хрустальная призма. Крошечная частица, объявшая целое. Магический слог Ом7, как говорят брамины.
Тагоми пристально вглядывался в предмет. «Что в нем главное? Размер? Форма? Придет ли ко мне озарение, как обещал Чилдэн? Сколько ждать? Пять минут? Десять? Времени немного, но я буду сидеть столько, сколько смогу. Прости меня. – Тагоми мысленно обратился к треугольнику. – Нас всегда тянет вскочить на ноги и действовать. Я смотрю на тебя с надеждой. С наивной верой ребенка, прижимающего к уху найденную на морском берегу раковину. Ухо вместо глаза. Мир сосредоточился для меня в одном маленьком кусочке металла. Войди в меня и поведай: куда? зачем? и почему?»
Нет ответа. Когда просишь слишком много, не получаешь ничего.
«Слушай, – вполголоса обратился он к треугольнику, – тот, кто продавал тебя, был щедр на обещания. А если встряхнуть тебя, как остановившиеся старые часы? Или как кости перед решающим броском?» – Он так и сделал.
«Как разбудить таящуюся внутри душу? Издеваться над нею подобно пророку Илии? Может, она спит? Или в дороге? Или занята чем-либо?»[65] – Тагоми еще раз изо всех сил встряхнул в кулаке серебряный треугольник – позвал его громче – и снова поднес к глазам.
«Моему терпению приходит конец. Ты пуста, маленькая безделушка. Отругать тебя? Испугать? А что потом? Выбросить в канаву? Дышать на тебя, встряхивать и снова дышать, пытаясь во что бы то ни стало получить ответ?»
Тагоми засмеялся: «Напрасный труд, спектакль для прохожих». Он смущенно огляделся. Но никто не смотрел на него. Старики дремали на скамейках. Тагоми облегченно вздохнул.
«Надо испробовать все: умолять, увещевать, угрожать, анализировать, наконец. Найти способ…
Впрочем, что толку? Треугольник отвергает меня. Может, потом? Нет. Уильям Гильберт[66] прав, каждая ситуация неповторима, шанс дается один раз.
Все это глупо. Я веду себя как ребенок. Но детство давным-давно позади. Надо искать в других царствах. Попробуем подобрать ключик с помощью классической Аристотелевой логики. Цепь строгих рассуждений, ведущих к истине…»
Он сунул палец в правое ухо, чтобы заглушить отдаленный шум города, и, словно раковину, крепко прижал серебряный треугольник к левому.
Ни звука.
Ни плеска волн, ни рокота океанского прибоя, а по сути, отраженного шума пульсирующей крови.
Слушать бесполезно. Какое еще чувство может открыть тайну? Тагоми смежил веки и принялся ощупывать каждый миллиметр треугольника. И осязать нет смысла – пальцы ничего не сказали ему. Запах? Он поднес вещицу к носу. Слабый запах металла, и только. Тагоми положил треугольник на язык, покатал во рту как леденец. Ничего, кроме холодка металла.
Нет, все-таки – зрение. Высшее по античной шкале чувств.
Он снова держал треугольник на ладони.
«Что я должен увидеть? – спросил он себя. – Где путеводная ниточка к истине?»
– Сдавайся, – велел он серебряному треугольнику. – Выкладывай свою волшебную тайну.
«Лежит у меня на ладони, как лягушка, поднятая со дна пруда. Но эта лягушка непростая: она меняет форму, становится то куском глины, то камнем, то кристаллом. Возвращается к неживой первооснове. Металл добыт из земли, – рассуждал он. – Из царства тьмы, царства духов и сырых, темных пещер. Из мира инь в его самом буквальном смысле. Мира трупов, гниения и распада. Из мира вечного постоянства, из времени-которое-было».
Серебряный треугольник сверкал в солнечных лучах. Не сырой, не тусклый, не изъеденный временем, но пульсирующий жизнью и светом, почти неземной. Как и полагалось произведению искусства. Он принадлежал царству Неба, миру ян. Да, это дело рук Художника, взявшего из темных, холодных недр минерал и превратившего его в сияющую частицу неба.
Превратить мертвое в живое. Заставить труп сверкать красками жизни. Прошлое подчинить будущему.
«Кому ты принадлежишь? – спросил Тагоми серебряный треугольник. – Мертвому темному иню или живому яркому яну?»
Треугольник слепил его радужными лучами. Тагоми прищурился; с этого момента он видел только игру света.
«Тело – инь, душа – ян. Металл и свет, внешнее и внутреннее, микрокосм на моей ладони. Может, он скрывает тайну пространства? Тайну вознесения на небеса? Или времени? Светоносного изменчивого мира? Да!
Вот оно! Эта вещь раскрыла свою душу: свет. Мое внимание поглощено – я не в силах оторвать взгляд. Этот блеск завораживает… Теперь, когда ты поймала меня, поговори со мной, – попросил он. – Я хочу услышать твой голос, исходящий из чистого яркого света, который мы ожидаем встретить только после смерти, в мире, описанном «Бардо Тходол»8 – «Книгой Мертвых». Но я не хочу ждать смерти, распада моей личности. Не хочу скитаться в поисках нового материнского лона. Грозные и мирные божества, мы будем обходить вас. И мягкий дымный свет. И совокупляющиеся пары. Все, кроме чистого, яркого света. Я готов без страха устремиться к нему9.
Я чувствую манящие меня горячие ветры кармы.[67] И все-таки остаюсь на месте. Мне было дано знание Великого Освобождения, я и не зажмурюсь, не кинусь прочь от невыносимо слепящего света, ибо если это сделаю, я снова войду в круг сансары, не зная свободы, не ведая отдыха. Вуаль майи[68] падет снова, если я…»
Свет исчез. Тень заслонила солнце.
Он держал в руке обыкновенный серебряный треугольник.
Тагоми поднял глаза: возле скамейки, улыбаясь, стоял высокий полицейский – почему-то в синей форме.
– В чем дело? – недовольно спросил Тагоми.
– Ни в чем. Я просто смотрел, как вы возились с безделушкой.
– Безделушка? – глухо переспросил Тагоми. – Нет, вы ошибаетесь.
– Почему ошибаюсь? У моего сынишки полно таких игрушек.
Полицейский пожал плечами и двинулся дальше. «Отнят мой шанс на нирвану, – с внезапной яростью подумал Тагоми. – Отнят белым неандертальцем-янки. Этот недочеловек решил, будто я забавляюсь детской игрушкой!»
Поднявшись со скамейки, он сделал несколько неуверенных шагов.
«Дикие, необузданные страсти бушуют в моей груди. Необходимо успокоиться. Избавиться от недостойных меня расистских, шовинистических мыслей. Двигайся, – внушал он себе. – Катарсис в движении».
Он вышел за ограду парка на Керни-стрит. Шумный поток транспорта.
Тагоми остановился у края тротуара. «Ни одного велотакси. Когда надо, их ни за что не поймаешь».
Тагоми присоединился к толпе пешеходов.
«Боже, что это?!» – Он замер, уставившись на чудовищную бесформенную громаду, нависавшую над крышами зданий.
– Что это? – повернулся он к прохожему, указывая на сооружение.
– Это? Эмбаркадеро, многопутная дорога. Жутковато, правда? Многие говорят, что она паршиво смотрится.
– Никогда ее раньше не видел.
– Вам повезло, – хмыкнул прохожий и пошел дальше.
«Безумный сон, – подумал Тагоми. – Надо проснуться. Куда подевались велотакси?»
Он пошел быстрее. Все вокруг имело блеклый, могильный оттенок. Серые дома, запах гари, усталые, помятые лица. И ни одного велотакси. Только машины и автобусы. Автомобили, как огромные чудовища, все незнакомых моделей. Он старался не замечать их – смотрел только вперед.
«Нарушение зрительного восприятия в обостренной форме. Утрачено чувство пространства – даже линия горизонта искажена, размыта. Это похоже на астигматизм. Нужно передохнуть. Вот и закусочная».
Тагоми распахнул деревянные створки дверей. Внутри одни белые. Запах кофе. В углу надрывается музыкальный автомат. Тагоми поморщился и направился к грязной стойке. Все места заняты. Он громко попросил уступить место. Несколько посетителей оглянулись, но никто не шелохнулся!
– Я настаиваю! – громко сказал Тагоми ближайшему белому. Нет, не сказал – крикнул в ухо.
Тот поставил чашку и усмехнулся:
– Ишь ты…
Тагоми огляделся: все смотрели на него с нескрываемой враждебностью. И никто не шевелился. «Словно я уже в бардо. Меня овевают горячие ветры кармы, окружают видения, кто знает, откуда они? Может ли человек вынести такую враждебность? „Книга Мертвых“ предупреждает: после смерти ты будешь видеть других людей, но никто не протянет тебе руку помощи. Ты будешь одинок среди толпы, будешь скитаться в царствах страдания и печали, готовых поглотить твой мятущийся, растерянный дух…» Он поспешно вышел из закусочной. Дверь со скрипом затворилась за его спиной.
Тагоми снова стоял посреди тротуара.
«Где я? Вне своего мира, вне своего пространства и времени? Серебряный треугольник разрушил мою реальность. Меня сорвало с якоря и несет неведомо куда… Перестарался. Хороший урок для меня. Человек пытается вступить в борьбу со своими переживаниями – зачем? Разве он не обречен потеряться в одиночестве, заблудиться без проводника в неведомых мирах?
Это все треугольник. Сознание растворилось настолько, что оказалось возможным появление этой сумеречной страны. Мы воспринимаем мир субъективно, архетипически. Реальное в нашем видении полностью сливается с чем-то подсознательным. Типичный самогипноз. Надо прервать это жуткое скольжение среди теней, заново сосредоточиться и восстановить естественное мировосприятие. Где серебряный треугольник? – Он пошарил в карманах. – Исчез! Остался в парке вместе с портфелем! Катастрофа!»
Тагоми бросился обратно в парк. Сонные старики провожали его взглядами. Вот та скамейка, а на ней – портфель. И ни следа треугольника. Тагоми растерянно пошарил глазами вокруг.
Вот он! Лежит в траве, там, где он уронил его, разозлившись на полицейского.
Тагоми уселся на скамейку, тяжело дыша после бега.
«Надо сосредоточиться на треугольнике, – сказал он себе, отдышавшись. – Забыть обо всем и считать. До десяти. Потом будоражащий возглас, „Erwache!“,[69] например. Все это идиотский сон наяву, – думал он. – Я впал в детство, увлекся ребячьими играми, отнюдь не такими невинными, как кажется. Ни Чилдэн, ни художник, создавший эту вещь, тут ни при чем. Во всем виноват я сам, моя жадность. К пониманию нельзя принудить».
Он медленно сосчитал до десяти и вскочил.
– Бред собачий! – бросил он.
«Туман рассеялся? Наваждение исчезло? – Он огляделся. – Вероятно. Вот когда можно по достоинству оценить меткое высказывание Апостола Павла. „Видеть как бы сквозь тусклое стекло“9 – это не метафора, но мудрое предостережение о возможных нарушениях восприятия действительности. В общем-то, мы и в самом деле видим астигматически. Пространство и время – суть творения нашей психики, и когда они хоть на мгновение пошатнутся – это как острое расстройство вестибулярного аппарата. Мы внезапно кренимся, чувство равновесия исчезает, все кружится…»
Тагоми уселся, спрятал серебряный треугольник в карман пальто. «Надо пойти и взглянуть на то отвратительное сооружение – как его назвал прохожий?.. многопутную дорогу Эмбаркадеро. Если оно не исчезло».
Но Тагоми боялся.
«Не могу же я здесь сидеть вечно, – убеждал он себя. – Надо двигаться, действовать! „Время – деньги“, как гласит американская поговорка. Дилемма».
Два китайчонка, громко шаркая, шли мимо. С шумом вспорхнула стая голубей.
– Эй, мальчуганы! – окликнул их Тагоми и сунул руку в карман. – Подойдите сюда.
Мальчишки недоверчиво приблизились.
– Вот десять центов. – Тагоми бросил монетку. – Идите на Керни-стрит и поглядите, есть ли там велотакси.
– А дадите еще десять центов, когда вернемся? – спросил мальчуган постарше.
– Да, – сказал Тагоми. – Только вы должны сказать правду.
Мальчишки со всех ног припустили по дорожке.
«Если велотакси нет, – подумал Тагоми, – мне останется отыскать укромное местечко и застрелиться. – Он раскрыл портфель. – Револьвер на месте, значит, проблем не будет».