Матвей ответил не сразу. Сперва он попытался изобразить своей непослушной физиономией что-нибудь вроде надменности, презрения или хоть благородного равнодушия на худой-то конец. Ценой героических усилий ему удалось-таки изменить выражение лица – правда, не собственного, а Крэнговского: на роже старого приятеля давешний сарказм перекорчился в ехидную лицемерную жалость. Заметив это, Молчанов плюнул на мимику и в нескольких кратких энергичных выражениях разъяснил Дикки-бою своё мнение о всевозможных долбаных козлах с их козлиными долбаными вопросиками.
Крэнг посерьёзнел – мгновенно и очень по-нехорошему. Голова его втянулась в плечи (каждое из которых, кстати, шириною равнялось обоим Молчановским); пальцы левой руки, ухватившейся за решеточный прут, побелели от напряжения… А правая Крэнгова пятерня вдруг дёрнулась куда-то за хозяйскую спину и тут же вымелькнула обратно, а из неё, из пятерни этой, вымелькнуло сквозь решетку что-то немаленькое, продолговатое, льдисто взблеснувшее…
Матвей перехватил вспарывающую воздух штуку за какой-то миг до того, как она бы врезалась ему в переносицу. Перехватил, оглядел, хмыкнул удовлетворённо: «Давно бы так»… Хмыканье это слилось со звонким щелчком, и через секунду к горлышку самооткупорившейся фляжки сладострастно прильнули «два хотдога под кетчупом».
Семидесятипятиградусная текила выжигающей лавой прошлась по разбитым губам и пересохшему горлу, но Матвей, судорожно выглатывая содержимое фляги, громко подскуливал не столько от боли, сколько от совершенно неприличного удовольствия. К сожалению, всё на свете рано или поздно заканчивается, а уж удовольствия – гораздо раньше, чем прочее-остальное. Окинув тоскливым взглядом опустелую ёмкость, несчастный узник выронил её, попятился, не глядя нащупал койку и сел. И поинтересовался:
– Больше нету?
– Потом хоть утопись в ней, а пока мне нужно, чтоб у тебя мозги прочихались, – Крэнг как всегда обильно шпиговал англос русскими словечками, некоторые из каковых употреблял в значениях крайне оригинальных. Но у Молчанова пока еще не было сил его поправлять.
Рука Дикки-боя вновь скользнула в какое-то спереди невидимое вместилище за спиной, и Матвей, вопреки только что выслушанному отказу, уже приготовился ловить вторую флягу… но – увы! – его беспочвенная надежда не пожелала сбываться. Крэнг достал что-то вроде сигаретной пачки, сдавил это что-то в кулаке, бросил об пол, и у его ног забился в конвульсиях разворачивающийся походный стул… даже нет, чуть ли не кресло… и даже безо всякого «чуть ли не»… Однако!
Конечно, в подобных игрушках нет ничего сверхъестественного – это то есть кроме цены.
Только теперь Матвей обратил внимание, что выгодно облегающий могучую Крэнгову фигуру серебристо-зелёный комбинезон сшит (именно сшит!) из натуральной хлопковой ткани; что на запястье Дикки-боя трудолюбиво отсчитывает время не какой-нибудь там вшивый таймер, а доподлинный механический «Блэкбрилл» трудновообразимой старинности и такой же стоимости…
Одно из двух. Либо дружище Крэнг, оставшись без присмотра, по самые локти запустил хватала в неприкосновенно-резервную заначку, либо…
– Либо, – сказал дружище Крэнг, весело осклабляясь.
А потом добавил, осклабляясь ещё веселее:
– Чего таращишься, как змея на штаны? Я твою кожу в любых видах видал. Я по твоей коже читаю, как по дисплею…
– Вероятно, читаешь ты всё-таки не по коже моей, а по роже, – устало предположил Матвей. – А что долженствовало обозначать твоё эффектное «либо»?
Крэнг многозначительно подмигнул.
– Я э-э-э… как это у вас говорят?.. уделался, – сообщил он, понизив голос чуть ли не до шепота и воровато зыркнув через плечо.
– Что?! – Вообще-то Молчанову казалось, будто он давно уже научился расшифровывать Крэнговы лингвистические шедевры. Получается, зря казалось.
Душевный друг Дикки-бой растерянно скребанул в затылке:
– Ну, говорю же: уделался. Или как правильно – вступил?
– Да говори ты уже на чистом англосе или глобале! – раздраженно рявкнул было Матвей, и тут же, зашипев по-удавьи, прижал ладони ко рту: состояние губ неудалого наставника Новоэдемской молодёжи категорически не позволяло вести разговор «на басах».
– О, между прочим, – оживился Крэнг, – что тут у них с языками? Я ещё в прошлый прилёт с одним техником заговорил на глобале, так он от меня кинулся, как от чёрта. И в этот раз тоже…
– Именно как от… ой, ч-чёрт… чёрта… – говорить, не шевеля губами, к сожалению оказалось практически невозможно. – Глобал тут запрещён. Господь, понимаешь, за что-то там наказал предков смешением языков; стал-быть учить всеобщий язык – идти против Божьей воли. Да хуже того: они по этой же причине считают чем-то вроде досадной хвори знание больше чем одного языка. Тут в ходу англос, русский и немного украинский, так примерно треть народу из благочестия не желает понимать остальных. Брэйнишь, какой бардак получается сплошь да рядом? Зов… дьявол, да что ж больно-то так?! Зовут, понимаешь, то туда, то сюда попереводничать (в основном всякие междусемейные склоки), а вместо благодарности этакая снисходительная укоризночка… или вообще как на калечного какого-то смотрят…
Дикки-бой опять скребанул затылок. Потом ещё раз скребанул (вероятно, для верности). А потом сказал глубокомысленно:
– Ах-ха… Ты ж украинский тоже знаешь? Получается, ты с каждым из местных можешь объясниться, а они сами друг с другом, может быть, и никак… Вот видишь, как всё удачно на тебе сходится!
Несмотря на то, что Крэнг перешел-таки на относительно чистый глобал, смысл его речи от этого не прояснился.
– Ладно, – Матвей повалился на койку, подложил руки под голову и уставился в потолок. – Давай, разархивируйся. Чем ты там уделался, во что вступил и, главное, чего тебе от меня-то нужно?
Дикки-бой сделался очень серьёзен:
– Я вступил в дело. Не бойся, дело очень выгодное. И под тебя забронировал уютное местечко. В общем, потом объясню что к чему, а пока давай, собирайся. Сейчас сбегаю к этой здешней полицай-хренотёрке («Гренадёрке», – поправил Молчанов страдающе), внесу залог и буду тебя забирать.
Выговорено всё это было очень решительно и по-деловому, однако же сам Крэнг с места не стронулся – сидел, как сидел и выжидательно, чуть ли не с опаской даже глядел на Матвея. А Матвей рассматривал белый светящийся потолок.
Немая сцена тянулась минуту или две, а потом Молчанов сказал:
– ХрЕна. Пока не узнаю, во что ты меня втравливаешь, я с этого топчана ни на ангстрем.
– Можно подумать, у тебя есть какой-то выбор, – пробормотал Дик без особой, впрочем, уверенности.
– А как же! – Молчанов по-прежнему любовался потолком. – Например, оскорблю красавицу, в форму одетую… Похоже, оскорбление при исполнении вообще единственно с чем приходится иметь дело местной полиции… И хрена эта самая полиция меня тебе выдаст.
Он до хруста скосил глаза и посмотрел на Крэнга поверх синяков.
Крэнг воровато озирался:
– Я не могу здесь… Здесь могут быть подслушки…
– Дурак, – сказал Матвей и сел (смотреть на собеседника ему хотелось, а вывихнуть глаза – нет). – Здесь НЕ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ подслушек. О чём, интересно, ты думал, когда пёрся сюда? Что я сполнамёка облобызаю тебя сквозь решетку и поскачу за тобой на задних цыпочках? Спа-си-тель… Благодетель долбанный, мать твою…
Крэнг вздохнул и полез в нагрудный карман.
– О чём думал, о чём думал… Сам ты долблённый мать… О том и думал, что брыкаться станешь из проклятой своей огородости…
– Гордости, – осторожно рявкнул Молчанов. – Ты продолжаешь?!.
Дикки-бой на рявк не отреагировал. Дикки-бой выволок из кармана портативный «антижучок» (очень недурной, из последних универсальных моделей), включил его и гулко, по-коровьи вздохнул:
– Между прочим, тут нет никакого криминала… почти. Просто конкуренты, мать их ту хэлл… Ну, хорошо, твой верх. Ты слыхал когда-нибудь такое слово: «флайфлауэр»?
– Ну, – сказал Матвей.
– Ты знаешь, что эти твари даже в своём родном мире – страшная редкость?
– Ну, – сказал Матвей.
– Не нукай, не напряг, – старательно выговорил Дик, явно гордясь собой и своим знанием русского. – А знаешь, что из этих… фер-мен-тов этих… фи-то-ин-сек-то-и-дов делают очень дорогие духи? Самые дорогие духи. Безумно дорогие. Знаешь?
– Ну, – сказал Матвей.
– Сейчас этим занимается какое-то дочернее предприятие Макрохарда (шустрые ребята лезут всюду, откуда пахнет наваром). То есть вообще-то они там занимаются вынутыми алмазами – тоже счетастый бизнес, сам понимаешь. У этих парней исключительная монополия на геологические разработки, но постоянного поселения там нет… Ну, не подходящее там место для поселений… Проблема там одна, понимаешь… вот. Раз в три-четыре года они снаряжают экспедиции за камушками, а заодно и флайфлауэров отлавливают, пытаются разводить на Земле… Но когда на Земле, качество чем-то там хуже, и разводятся эти фиалкотараканы плохо… В общем, ты когда-нибудь слышал о Бернарде Шостаке? Это биохимик, чуть ли не Гейтсовский лауреат.
Молчанов нахмурился и промямлил какую-то нечленораздельщину. Фамилию Шостак он определённо слыхал, и не раз, но, помнится, к биохимии и Гейтсовской премии слышаное отношения не имело…
А Крэнг продолжал:
– Он впервые сумел разработать синтезкод этого ферме… ферм… ну, этих духов. Но ты же понимаешь, синтетик стоит грошИ и серьёзным спросом пользоваться не будет (там же всей цены, что из редчайшей живности получают, а запах, по совести говоря, гадковатый)… Поэтому Шостак придумал основать на родине флайфлауэров колонию. Понимаешь…
– Не понимаю. У макросов с постоянным селением проблема, а у Шостака что?
– А у Шостака этой проблемы не будет, – сообщил Дик. – У него голова – куда там «крепкотвердым»! А ты лучше слушай. Колония будет вроде здешней, со всякой такой экзотикой. Только будут не лесорубы, конечно, а егеря-сборщики, которые как бы это… добывают этих… тварей… с риском для жизни, вот. И варят духи чуть ли не прямо в джунглях. На – гы-гы! – кострах. Но… – Дикки-бой попытался выдержать эффектную паузу (и выдержал бы, только терпения не хватило), – но это всё так, заставка. А на деле – потайной бункерок и синтез-лаборатория. Маленькая, литров на сто пятьдесят-двести в год, иначе цена упадёт. Понял? А в перспективе ещё и туризм. Парфюм-сафари, а? Прилетел, сходил с профессионалом в джангл, сам себе сделал духи… Да за такое счетастые будут платить суперозверелые деньги! Понял?
– Я даже большее понял, – рассеянно вымямлил Матвей. – Максимум через год антимонопольный комитет заинтересуется всей этой лавочкой, мигом дороется, что объем производства намеренно ограничивается в целях жульнического раздувания прибыли… И останется твой Шостак без монополии. И без штанов.
– Не останется, – отмахнулся Крэнг. – Потому, что никто не дороется. Говорю же, есть там…
Теперь настал Матвеев черед отмахиваться:
– Ладно, хрен с ними. Всё я уже понял, в одно только втюхаться не могу: при чём здесь ты. И я.
Крэнг победоносно ощерился:
– При всём! По закону о преимущественных правах колонисты имеют безоговорочный эксклюзив на разработку основных ресурсов. ВСЕХ, понял? И алмазов – тоже. Поэтому Шостак возглавит колонию лично. А Макрохарду – вот! – он оттопырил средний палец, размыслил секунду и в добавок скрутил исконнославянскую дулю. – Как по-вашему говорят: на кость, выкоси?
– Как говорят по-нашему – это наше дело. Ещё раз спрашиваю: какое отношение ко всему тобою вышеизложенному имеем ты и я?
– Я в деле, – гордо объявил Дик. – И, между прочим, навербовать егерей-собирателей на Новом Эдеме – ну, чтоб с опытом безаппаратурной работы и вообще с подходящим опытом – это я посоветовал.
– Если руководство этой афёры прислушивается к твоим советам, можешь место мне не держать, – хмыкнул Молчанов, и вдруг смаху хлопнул себя по лбу: – Ты как сказал, Шостак? А он часом не имеет отношения к «Шостак энд Сан Глобкэмикал»?
Крэнг тоже хмыкнул:
– Имеет. Он как раз именно сын. И «Глобкэм» финансирует всю эту, как ты говоришь, афёру.
– Подожди-подожди… Что-то же говорили такое, будто они на грани банкротства…
– Тушь, – пренебрежительно заявил Дикки-бой. – Видал? – он чиркнул пальцами по комбинезонному рукаву, щёлкнул по стеклу часов, – и это даже не весь аванс.
– Остальное, небось, выкинул на билет до Нового Эдема? – осведомился Молчанов.
– Никаких билетов. Экспедиция уже готова на все сто, транспортник сейчас на орбите. Навербуем здесь двадцать рабочих, заберём тебя – и вперёд! С местными бонзами договорено. Они, правда, не очень обрадовались, но согласие на вербовку дали (кто-то из «Глобкэма» нашел способ на них нажать).
Ну конечно, вот что за гостей, явно не имеющих отношения к грузоперевозкам или туризму, готовились принимать в порту; вот из-за чего сдвоенные патрули и распоряжения удерживать юношество от опрометчивых поступков…
– Слушай, малыш мой Дикки, а что ты своим нынешним хозяевам понаплёл обо мне?
– Ничего такого! – малыш Дикки аж руки вскинул, будто сдаваясь. – Даже имени не назвал. Сказал просто, что есть тут очень стОящий человек. А у них как раз подгадался дурацкий прокол с кадрами: бухгалтер опорно-двигательную базу откинул. Все, понимаешь, калькуляции поподбивал, снаряжение оприходовал, а чуть ли не перед самым вылетом – нА тебе. Какой-то несчастный случай там…
– Так ты что, в бухгалтера меня?! – Матвей от изумления даже о боли в губах забыл.
– Н-ну, да… – растерянно протянул Крэнг. – Но ты не бойся, справишься. Ты же умный. А там всё уже в основном сделано… И ещё будешь переводчиком…
– Интересно, а какое уютное местечко ты забронировал для себя? – осведомился Молчанов.
– Я – начальник боевой группы. Ну, охрана и прочее. Десять орлов в подчинении. Да каких! Один к одному, сам отбирал.
– Воображаю! – Матвей захихикал и не лёг, а прямо-таки обвалился на койку. – Каждый, небось, ещё тупее тебя. И где только удалось выискать таких аж десятерых?
Крэнг вскочил со своего складного кресла, ухватился обеими руками за решетку и стал невероятно похож на гориллу из какого-нибудь нищего зверинца.
– По-твоему я что, тупица? Почему?
– Потому что флайфлауэры – это Байсан, – тихо, но очень раздельно выговорил Молчанов. – А Байсан – это всадники. А я – не самоубийца.
– Говорю же, Шостак что-то изобрёл против них такое… секретное… ну, что ли усмиряющее… Для других останутся пугалом, а нас не тронут. Это такое будет… – Дик замялся, подбирая слова, но Матвей не стал дожидаться результата:
– Я сам знаю, какое это будет, – злобно сказал бывший великий хакер. – Этот твой Шостак изобрёл навязаться в конкуренты коллективу пай-мальчиков под вывеской «Макрохард». Где-нибудь по дороге вас подстережет фрегат без опознавательных знаков и спасёт от всадников ха-а-рошим деструкторным залпом. И пожалуйста. Только без меня.
Крэнг попробовал втиснуть лицо между прутьями (без особого успеха) и тоже перешел на полушепот:
– Предпочитаешь гнить здесь? Мат, мы старые друзья, но ты ничего не понял. Не будет твоего согласия – не будет и залога.
Молчанов нарочито медленно поднялся, нарочито медленно подошел к Дику, почти коснулся носом его носа и сказал по слогам:
– На-пле-вать.
– Мат, – торопливо забормотал Крэнг, – понимаешь, то, о чём ты говорил… Я и сам всё это понял, только, понимаешь… я понял, но слишком поздно, понимаешь? Я…
– Рад бы выйти из дела, но не знаешь как? Щупани за попку офицера Маарийохаккинен. В этой гостинице, небось, куча свободных номеров.
– Не поможет, – Дикки-бой шмыгнул носом (совсем как давным-давно, ещё в Сумеречных Кварталах, когда, без спросу вляпавшись в очередную дурость, запоздало прибегал к дружку Мату за умным советом). – Я получил аванс и почти всё потратил. Твоя Малолихарканен поправит трусы и доставит меня на корабль в наручниках.
– Так от меня-то ты чего хочешь?! Чтоб я, беззаветной дружбы ради, согласился подохнуть с тобой за компашку? Чтоб тебе, беднененькому, скучно не было – так?! Да пшел ты!!!