– Я пойду, профессор? – тихо спросил Андрюша, поправляя грязными пальцами очки. – Я худее вас, мне сподручнее.
– Идите, Андрюша, – с облегчением сказал профессор. – И говорите нам оттуда обо всем, что увидите.
– Я увижу, – сказал Андрюша, словно находился в каком-то трансе. – Я увижу нечто подобное гробу.
– Андрей! – остановил его Мюллер. – Идите, не надо фантазировать. Если вы боитесь, я пойду первым.
– Нет, я не боюсь. Мне ничто не угрожает, – ответил Андрюша, взялся пальцами за края люка и, подпрыгнув, перенес ноги через нижний край люка. Потом он выпрямился, и голова его исчезла из виду.
И тут же внутри аппарата зажегся свет, так что торс Андрюши стал черным силуэтом.
– Осторожнее, Андрюша! – воскликнул профессор, отступая от люка. – Возвращайтесь.
– Ничего страшного. – Андрюша наклонился, чтобы выглянуть из люка. – Аппарат устроен таким образом, что появление человека включает приборы, которые обеспечивают его светом, теплом и прочими жизненными функциями.
– Ты сам говоришь? – вдруг спросил Костик.
– А кто же за меня?
– Ты говоришь как-то не так. Будто тебе внушают эти мысли.
– Костя, вы отвлекаете Андрюшу, – сказал Мюллер.
– Я опасаюсь, – сказал Костик, – не проникла ли в мозг Андрюши чужая сила, таящаяся в этом аппарате.
– Это чистая мистика, – сказал профессор. – Но если вам страшно, то вы можете вернуться в лагерь.
– Мне страшно. Но не за себя, – сказал Костик. – Мне страшно за все человечество.
– Почему? Нам ничто не угрожает. Мы ученые. И движимы гуманными побуждениями.
– Что ваш гуманизм по сравнению с тем, о чем мы не можем иметь представления?
– Гуманизм одинаково свойствен всем разумным существам. Он рожден христианством.
– А когда конкистадоры убивали ацтеков, – сказал Костик, – они тоже были гуманными?
– Это были нецивилизованные люди.
– Когда я иду по лесу, – сказал Костик, – и наступаю на муравейник, я не знаю, сколько муравьев я задавил. И не интересуюсь этим. Не потому, что я гуманный или негуманный, а потому, что я не замечаю всякую пакость под ногами.
– Это не аргумент, – вскипел профессор, – потому что муравьи не относятся к человеческому роду.
– А они? – Костик показал на отверстие люка, где скрылся Андрюша. – Они относятся к человеческому роду!
– Подождите, – остановил его профессор. – А где Андрюша?
– Боюсь, что он их пленник, – мрачно произнес Костик.
Только тут профессор увидел, что Костик сжимает в руке топор, которым они расчищали водослив.
– Андрюша! – позвал профессор, заглядывая в люк.
Там внутри было светло. Но свет был ровным и никаким, ниоткуда. И не было видно никаких предметов или дверей, как положено. Впрочем, остановил себя профессор, почему положено?
– Андрюша! – повторил он.
Никакого ответа.
Профессор обернулся, потому что услышал, как сзади плеснула вода.
– Вы куда, Костя? – спросил он.
– Мне надоело быть пищей для комаров, – ответил тот, поднимаясь на вал, присаживаясь на поваленное дерево и доставая портсигар. – Здесь ветер. Приятнее.
– Но Андрюша не отзывается!
– Я вижу, – согласился Костик.
– Может быть, пойти за ним?
– Я бы не советовал, профессор, – сказал младший Колоколов, – потому что вы сгинете так же, как ваш студент.
– Но что дает вам основания так думать?
– Ничего. И я предлагаю вернуться к реке и сообщить в Якутск, чтобы вызвали войска. Желательно с артиллерией.
Профессор отмахнулся. Он решил, что Костик говорит от своего имени, но живое воображение Костика напомнило ему, что все это он уже читал в романе Герберта Уэллса. Потому ему хотелось бежать куда глаза глядят. Но он остался, ибо для бегства нужен толчок. А такого толчка не было. А без толчка человеку убегать стыдно. Перед собой стыдно. Костик лишь оглянулся и глазами нашел за валом неглубокую относительно сухую яму, в которой можно будет в случае чего укрыться.
– Андрюша! – снова позвал профессор.
Ответа не последовало.
– Костик, – сообщил поникшим голосом профессор, – я пошел внутрь. Если я не вернусь, нашему примеру не следуйте. Как можно скорее уходите отсюда.
– Не бойтесь, – сказал Костик. – Обязательно уйду. Но и вам лазить не советую.
– Надо, – сказал профессор. – Я как начальник экспедиции отвечаю за ее сотрудников.
И профессор, зажмурившись от тошнотного страха, чего Костик, конечно, не ощутил, переступил через край люка и оказался внутри метеорита.
Ничего не случилось. Вокруг царили спокойствие и тишина, которая может показаться громче пушечного выстрела. Не было звука шагов, потому что пол не был твердым. Впрочем, он не был и мягким, а чуть пружинил. Свойство рассеянного света заключалось в том, что невозможно было определить ни форму, ни размеры помещения, в котором стоял профессор. В нем не было двери, за исключением открытого люка, и непонятно было, куда идти. А тишина стояла такая окончательная, что профессор потерял дар речи и не смог заставить себя снова позвать Андрюшу.
Его вывели из затруднительного положения следы Андрюши – грязные мокрые следы, что тот оставил на упругом белом полу. Они каким-то загадочным образом постепенно впитывались в пол, растворяясь в нем, но все же их еще можно было разглядеть, и профессор с облегчением от того, что взгляд может хоть за что-нибудь зацепиться, пошел вперед, выставив руку, так как казалось, что стена может оказаться рядом.
Но стены не было, а было как бы перемещение окружающей преграды – профессор все время оставался в центре пространства. Но когда он обернулся и поглядел назад, то люка и тайги за ним не увидел. Но уже не испугался, так как находился по ту сторону страха.
Профессор почувствовал, что пол под ногами стал понижаться, но это не было склоном или лестницей – это было ощущением спуска.
И тогда он увидел Андрюшу.
Сначала он увидел Андрюшу, а только затем понял, что попал в центральное помещение межзвездного аппарата, куда более реальное и понятное, чем то беспространство, которое он миновал за последние минуты.
Андрюша стоял посреди круглого белого помещения, к стене которого был приделан широкий наклонный пюпитр. Его поверхность была не гладкой, а украшенной рядами кнопок и окошек. Некоторые окошки были темными, в других горел зеленый свет, однако стекла были непрозрачны, по ним лишь пробегали тени и искорки. Посреди комнаты возвышался продолговатый саркофаг – иного названия этому крупному предмету профессор дать не смог. Представьте себе стеклянное либо металлическое – понять нельзя – будто бы прозрачное, но на самом деле совершенно непрозрачное пирожное эклер длиной в три сажени, правильно облитое глазурью, но покоящееся не на тарелке, а повисшее в воздухе. Были в том помещении и другие предметы, но Мюллер не увидел их, а обратил взгляд к Андрюше, который был задумчив, но не испуган. Он спокойно обернулся к вошедшему профессору и сказал:
– Я знал, что вы не оставите меня. Спасибо, Федор Францевич.
– Что это? – спросил Мюллер. А когда Андрюша промедлил с ответом, добавил: – Мы беспокоились, почему вы не отвечаете.
– Здесь… – сказал Андрюша, подходя к саркофагу и протягивая руку в направлении его, но не дотрагиваясь пальцами. – Здесь покоится обитатель этого корабля.
– А кто же его похоронил? – спросил профессор.
– Он не мертв, – ответил Андрюша. – Но мне трудно подыскать слова, чтобы объяснить вам его состояние.
Андрюша снял очки и стал протирать их рукавом. Из этого ничего не вышло, так как рукав был влажным и грязным. И тут профессор, приглядевшись к Андрюше и увидев, насколько тот жалок и измучен, насколько грязен и промок, представил себе, как мало сам отличается от студента. И то, что не видно в тайге, в этой стерильной белоснежной комнате стало не только очевидным, но и постыдным.
– Этот человек, – продолжал Андрюша, – находится в состоянии глубокого сна, подобного тому, в какой могут ввергать себя индийские йоги. Тело его охлаждено, а пульс почти не слышен. В таком состоянии он может пребывать многие годы без вреда для здоровья.
– Что вы говорите! – воскликнул профессор Мюллер, глядя на Андрюшу, который говорил медленно и тихо, словно находился в глубоком трансе. – Неужели фантастичность окружения столь подействовала на вашу психику?
– Я говорю о том, что есть.
– Вы полагаете, что тело иноземного авиатора находится внутри этого «эклера»?
– Да, он там. И он жив.
– Но вы не можете знать об этом.
– Я знаю.
– Как?
– Я не могу объяснить, Федор Францевич, честное слово, – это знание входит в меня… – Андрей постучал себя согнутым пальцем по виску, чем никак не убедил профессора.
– Я противник любой мистики, – сказал тот. – Любое явление имеет физическое объяснение.
– Здесь нет никакой мистики, – сказал Андрюша. – А где Костик?
– Он отошел в сторону.
– Он не захотел сюда идти?
– Ни в коем случае.
Профессор провел пальцем по поверхности саркофага. Саркофаг был холодным, ледяным.
– Но если обитатель этого аппарата жив и не пострадал, значит, он может отсюда выйти?
– Только с нашей помощью, – сказал Андрюша.
Он вздохнул и проговорил другим тоном, виновато:
– Простите, Федор Францевич, но я за секунду до ответа не знаю его. Меня самого это пугает.
– У вас возникает какое-то чувство? – заинтересовался профессор. В нем проснулся исследователь. – Или это слуховая подсказка?
– Не знаю, честное слово, не знаю.
– Но ощущаете ли вы какое-либо чувство опасности? Может быть, ловушки, угрозы?
– Я ничего не ощущаю, я ничего не знаю.
– А как тогда вы можете помочь этому неизвестному существу?
– Я для этого… должен подойти к пульту управления.
– Как вы сказали?
– Вот этот пюпитр именуется пультом управления анабиозной камерой.
– Простите меня великодушно, Андрюша. Приходилось ли вам ранее сталкиваться со словом «анабиоз»?
– Смутно вспоминаю… Не связано ли это с зимней спячкой жаб?
– Хорошо. Оставим этот предмет. Вы убеждены, что нам это ничем не грозит?
– Убежден.
– Но вдруг это ловушка?
– Ловушка какого рода? – удивился Андрюша. – Вы хотите сказать, что этот корабль сознательно потерпел крушение, чтобы привлечь нас в этот дикий край? Не проще ли тогда было опуститься незаметно, без шума и грохота, и завоевать Землю?
– Что мы знаем об образе мыслей столь чуждых для нас существ? – возразил Мюллер. – Мне пришлось как-то услышать сравнение: представьте себе человека, который идет по лесу и наступает на муравейник. Заметит ли он, что раздавил нас с вами?
– Что же вы предлагаете, профессор? Уйти?
– А он похож на человека?
– Я не знаю.
– Надо посмотреть. Возможно, здесь находятся какие-либо документы, возможно, фотографии его близких.
– Это что-либо изменит?
– Но вдруг там находится тигр? Или еще хуже – паук?
– Если Вселенная населена разумными пауками, – сказал Андрюша, напяливая на длинный нос очки, – то, значит, нам нужно готовить себя к тому, что придется с ними общаться. Кстати, а что, если мы им тоже неприятны?
– Мы? – Эта мысль сбила с толку профессора. Он никогда еще не пытался увидеть себя с точки зрения разумного паука.
Он поглядел на Андрюшу иным, чем прежде, взглядом. Андрюша, который, по мнению профессора, не отличался живым и быстрым умом, проявлял завидную рассудительность, и неясно было – то ли это упущение профессора, не замечавшего этого в Андрюше ранее, то ли следствие внутреннего голоса, руководившего Андрюшей.
– Мы можем теперь приступить к пробуждению астронавта, – сказал Андрюша. – Вы не возражаете, Федор Францевич?
– Ну что вы, разумеется, приступайте, – сказал профессор. – Смогу ли я при этом находиться?
– Разумеется, почему бы нет?
– Несмотря на разумные опасения, – сказал профессор, – мне как ученому необходимо наблюдать как само появление иноземца, так и ваше, Андрюша, поведение, ибо вы, очевидно, контролируетесь загадочной внешней силой.
– Наверное, – согласился без радости Андрюша. – Начиная с того момента, как догадался повернуть люк. А как вы думаете, почему эта сила действует только на меня?
Так как Мюллер не ответил, Андрюша пошел к пюпитру, который он загадочно называл пультом управления, и остановился перед ним в замешательстве.
– Не знаю, что делать, – сказал он.
– А ты закрой глаза, – посоветовал профессор, – сосредоточься, а потом расслабься.
Профессор вытащил записную книжку, надеясь, что ему удастся записать то, чего еще не наблюдали глаза человека.
Андрюша закрыл глаза, сосредоточился, потом открыл их снова и сказал:
– Ничего не снизошло.
– Подождем, – сказал профессор.
Он спрятал записную книжку в карман плаща, а сам пошел вдоль округлых белых стен, изучая их и стараясь отыскать проход в следующее помещение.
Тут его путешествие было прервано неприятным скрипящим звуком.
Он вздрогнул, резко обернулся и увидел, что Андрюша склонился над пультом и нажимает на нем кнопки.
– Андрюша! – предупреждающе крикнул профессор. – Осторожнее! Вы же все поломаете!
– Погодите, – огрызнулся Андрюша и продолжал свое дело. Только тогда профессор догадался, что Андрюша действует по указаниям внутреннего голоса.
– Не спешите, – предупредил профессор. – Не ошибитесь. Прислушайтесь внимательно.
Он подошел ближе, чтобы помочь Андрюше, если возникнет надобность, и все прислушивался к себе – не возникнет ли внутренний голос в нем, что было бы справедливо и правильно, потому что жизненный и научный опыт профессора мог пригодиться иноземцу более, чем незначительный опыт Андрюши.
Неприятный звук сменился другим, не менее неприятным – скорее схожим с продолжительным визгом.
Профессор был убежден, что Андрюша все делает неверно, и боролся с желанием вмешаться и остановить юного помощника, но что-то приковало его ноги к упругому полу. Может быть, страх, а может, и высшая сила – профессору так и не суждено было разобраться в этом. Да и некогда разбираться, потому что освещение в круглой комнате стало меняться – тускнеть и в то же время становиться все более тревожным. Остро и сильно запахло озоном, словно в комнате взорвалась шаровая молния, по белым бесплотным стенам пробежала дрожь, связанная с изменениями в их цвете. Странная дрожь господствовала и в воздухе. Воздух багровел, будто наполнялся кровью, и тут с легким шорохом крышка саркофага начала сдвигаться, не падая при этом на пол, а оставаясь подвешенной в воздухе. Она полностью отошла вперед, отрезав таким образом профессора от Андрюши, который, не оборачиваясь, внимательно следил за огоньками и значками, возникавшими в овальных окошечках на пульте. А профессор обратил свой взор к открывшейся внутри саркофага картине. Там, полностью погруженный в некую полупрозрачную жидкость, лежал подвешенный словно в насыщенном соляном растворе молодой человек замечательного гармоничного сложения с чистым правильным лицом… И, что смутило профессора и заставило его на мгновение отвести взор, совершенно обнаженный. Человек спал или был мертв.
– Андрюша! – воскликнул профессор, но и на этот раз Андрюша не оглянулся.
Тихо и настойчиво, словно метроном, начался стук, исходивший откуда-то сверху. В окошечках на пульте побежали зигзагообразные линии. Жидкость, наполнявшая саркофаг, начала опускаться, выливаясь вниз, профессор даже бросил взгляд туда, но не заметил никакой трубы.
Еще минута – и молодой иноземный астронавт уже лежал на дне саркофага. Медленно поехал вслед за металлической крышкой прозрачный внутренний колпак саркофага. Профессор увидел, что грудь человека вздрогнула, приподнялась и опустилась вновь.
– Андрюша, он дышит, – счел нужным сообщить студенту Мюллер, так и не отыскав записной книжки.
– Знаю, – откликнулся Андрюша.
Человек лежал перед Мюллером. Спокойно лежал. Мокрый человек. Ничем не прикрытый.
Он ровно дышал. Потом дыхание стало чуть быстрее, человек нахмурился, пожевал губами, что сразу сделало его обыкновенным и совершенно не страшным, а потом открыл глаза.