— Не знаю. Мы оставили ее как было, на столе…
…Утром за нами пришли два здоровых негра — то ли те же самые, то ли точно такие же, как и в ночном патруле, — и провели через мощеный дворик в более цивилизованное помещение. Во всяком случае, здесь было окно с москитной сеткой и занавесками, была длинная кожаная скамья, был стол, заваленный бумагами, а за столом восседал негр, отличавшийся от остальных звездочками на погонах. И еще здесь работало радио. Сквозь шумы и треск пробивался какой-то явно вражеский голос, передавая последние известия, к которым офицер прислушивался очень внимательно.
— Распоряжение узурпатора… ш-ш-ш… брожение в правительственных войсках, вызванное… гр-гр-гр… беспорядки в стране грозят вылиться в… — тут волну совсем заглушило, на далекий голос комментатора наложилась очень близкая и приятная музыка. Полицейский повертел колесики, но настроиться снова не смог и выключил приемник. Затем посмотрел на меня, улыбнулся и развел руками:
— Еще вчера был бандит и террорист. Сегодня уже узурпатор. Что в мире делается, а?
Это был весьма добродушный полицейский. Что не могло не радовать.
Снова открылась дверь, ввели Эда, Лайзу и Пако. Я предусмотрительно сдвинулась на край скамьи, спрятавшись за Грега, хотя вряд ли мулат стал бы что-то себе позволять перед лицом закона. Арестованных усадили на скамью, а офицер за столом порылся в бумагах и извлек на свет, скорее всего, протокол ночного происшествия.
— Та-а-ак, драка в баре. Нехорошо, нехорошо. Телесные повреждения… убытки на сумму… Ну, и что скажете?
Как будто в наши обязанности входило пошмыгать носом и проскулить: простите, мы больше не будем. Негр прищурил угольные глаза без зрачков и оглядел сидящих перед ним слева направо, потом справа налево, потом еще раз с явной издевкой. Словно собирался сказать: ну, не будете, и ладно, — и всех отпустить. А мог и не говорить этого, и не отпускать.
— Начальник, что-то ты сегодня не в духе. Не признаешь друзей.
Голос был очень низкий и хриплый, и я не сразу поняла, что это Лайза. Она встала и, покачивая бедрами в помятом саронге, подошла к столу. Я видела ее в профиль: взлохмаченные рыжие волосы, бледное опухшее лицо, непонятного цвета разводы вокруг глаза и бескровная ниточка губ. Эд сидел на другом конце скамьи, скрытый за квадратной фигурой Пако.
Лайза наклонилась над столом и что-то зашептала на ухо офицеру. Где-то на середине второй фразы он разулыбался ослепительными негритянскими зубами, щеки и лоб у него масляно заблестели. Под конец тирады полицейский начал ритмично кивать головой и, когда Лайза закончила, добродушно резюмировал:
— Ну, если добровольное возмещение убытков… А денег у тебя хватит, птичка? Ну, ну, я пошутил, договоримся. Можешь лететь, пока я добрый.
Но Лайза никуда не улетала:
— Начальник!
Она снова наклонилась, снова что-то зашептала. Я переглянулась с Грегом. Он, кажется, тоже догадался, о чем именно она просила. Эд наклонился вперед, уронив голову на руки, теперь я видела его светлую макушку и пальцы, нервно ерошившие волосы.
Негр выпрямился:
— Прости, дорогая, никак. Парня не могу отпустить. Ну да, на поруки — и как это будет, по-твоему, выглядеть? Да он тебе кто?
И тут я вступила в разговор спокойно и естественно, как тогда в автобусе, выручая Грега:
— Ее сын, а вы что, не видите?
И Эд вскочил со скамьи, а Лайза повернулась резко и стремительно, черкнув в воздухе красной молнией саронга, и они смотрели друг на друга, а все остальные были здесь лишние: и офицер, изумленно прищелкнувший языком, а затем махнувший рукой в пространство, и конвойные, посторонившиеся от выхода, и Пако, и Грег, и я. Потом Лайза медленно подошла к мальчику, она уже не была бледной, помятой и постаревшей; взяла его за руку, которую он попробовал было и тут же передумал выдернуть; и Эд сделал шаг вперед, машинальный, неверный, и они прошли мимо Пако, мимо Грега, мимо меня, мимо конвойных… И ушли совсем. Негр за столом усмехнулся и пожал плечами.
…Меня тоже отпустили. Без проблем. В протоколе какая-то официантка засвидетельствовала, что я не принимала участия в драке, а мой заграничный паспорт произвел впечатление, офицеру, к счастью, не захотелось связываться для проверки с посольством. Когда я уходила, на скамье оставались Пако и Грег, и этот последний одарил меня до боли знакомым умоляющим взглядом. Черта с два, заботиться о нем, выручать из тюрьмы и тому подобное в мои планы не входило. В конце концов, здоровый и, кажется, неглупый парень, разберется. Я только сообщила ему на всякий случай:
— На двери той кабинки написано «ремонт».
ГЛАВА IV
Дверь подалась с натужным скрипом, взмутив в воздухе незаметное облачко пыли и древесной трухи. Дощатая дверь с поперечными планками в форме буквы дубль вэ — а почему бы и нет? Во всяком случае, такая дверь не имела права присутствия ни на какой лестничной площадке, а другого критерия выбора у меня просто не было. И время — оно работало против меня, нужно было торопиться. Даже если машины здесь нет — и откуда такое чувство, отчетливое, до полной уверенности? Может, она как раз именно здесь! Но, даже если нет, нужно как можно быстрее убедиться в этом, и тогда будет меньше на одно необследованное пространство. Кстати, о времени — интересно, который здесь час? По моим биологическим как раз пора спать, черт, эта нелепая ночь в тропической тюрьме…
Внутри оказалось темно, темнее, чем на лестничной площадке, там хоть горела над головой лампочка, а тут нет, и только из-за следующей двери на том конце помещения пробивалась узкая полоска желтого электрического света. Захотелось пошарить рукой по стене и по-домашнему, на ощупь, найти выключатель. Но на это я не решилась, тем более что глаза адаптировались к полумраку довольно быстро.
Через просторный длинный коридор протянулись узкие полосатые дорожки грубого ручного плетения. Вдоль стен стояли низкие сундуки, один из них, с откинутой крышкой, был доверху наполнен, кажется, яблоками. В темных углах угадывалась какая-то хозяйственная утварь, а на ведро у самого порога я чуть не наткнулась, черкнув по воде полой пальто — теперь с нее редко и ритмично падали на пол крупные капли. Здесь было довольно прохладно, я запахнулась поплотнее — и тут же почувствовала, как спереди тянет хорошим, уютным, домашним теплом. Из-за той двери, окруженной желтой световой каемкой.
Дверь скрипнула, каемка стала пошире — но только чуть-чуть. Оттуда выскользнула миниатюрная, словно игрушечная, черная против света тень и совершенно бесшумно заскользила ко мне. Я присела на корточки, и маленький белый котенок сначала ткнулся теплой мордочкой в ладонь, а потом присел на задние лапки и вспрыгнул мне на колени. Снежно-белый — даже в полумраке — сероглазый и пушистый. Я взяла в руки вибрирующий изнутри живой комочек и поднялась на ноги, когда дверь в освещенное помещение распахнулась.
Классика жанра: открывается дверь, прожектором выпадает столб света, пришпиливая тебя к месту, в проеме возникает черная фигура, а грозный голос обязательно сверху спрашивает: «Кто ты такая и что здесь делаешь?!»
Пожилая женщина в проеме не казалась черной, потому что свет падал на нее не только сзади, но и сбоку, и была на голову ниже меня ростом. И она спросила негромко, без всякой враждебности, страха или угрозы:
— Ты заблудилась, да?
Я кивнула, прижимая к груди котенка Другой версии у меня все равно не было.
— Так проходи, — сказала старушка. — Мы как раз чай пьем, обогреешься.
— Спасибо, я. Да, спасибо.
Белый котенок выпустил коготки и, чувствительно оцарапав мне руку, вывернулся на пол. Я машинально облизнула царапину. Эта старушка — белые, но еще густые волосы на прямой пробор, контрастно коричневое лицо в меленьких, неглубоких, но бесчисленных морщинках, светлые, удлиненные глаза, — почему она мне кажется такой знакомой? Никогда в жизни ее не видела. Точно.
Мы прошли в комнату — похоже, гостиную. Небольшие окошки, плотно задернутые полотняными, вышитыми по краю занавесками, деревянная лесенка с перильцами на второй этаж, у стены диван, почти скрытый за пирамидой разноцветных подушек, посередине антикварный круглый столик, застеленный кружевной скатертью и увенчанный букетиком искусственных цветов, вокруг него три стула из того же гарнитура, один с поломанной, но тщательно подклеенной завитушкой. В углу — телевизор. И фотографии по стенам, трогательно разнокалиберные: от каких-то древних дагерротипов до кодаковских красноглазых фоток мыльницей. Я едва начала глазеть на них, как под ноги кинулся неугомонный котенок, я отскочила, чуть было не потеряла равновесие и рассмеялась.
Бабулька тоже улыбнулась:
— Внучек принес. Только-только приехал, узнал, что у меня нет кота — а его уж сколько лет нету, кота-то, — так сразу сходил куда-то и принес. Еще и не назвали никак. А он животных любит, он добрый у меня, внучек .
И сухой, как птичья лапка, коричневой рукой она указала на стену. На самую большую центральную фотографию, увеличенную и подкрашенную, как это делали в провинциальных ателье лет двадцать назад
И я поняла.
И стало холодно обнаженным под пальто плечам, и глаза едко, ядовито защипало, и захотелось повернуться и сбежать отсюда — бессмысленно, глупо, идиотски, — но сбежать, захлопнуть за собой рассохшуюся дверь с перевернутой буквой дубль вэ. Нет здесь никакой машины, я же знаю, точно нет, так зачем же…
На фотографии эта самая старушка, точно такая же, ничуть не моложе, обнимала за плечи пяти-ще-стилетнего мальчика, толстого серьезного мальчика со светлыми длинными глазами У которого тоже есть такой снимок в альбоме…
Крис.
Ну и что?
— Садись за стол, — пригласила старушка — Сейчас я и чайник принесу, а внук мой у себя наверху закрылся, наверное, мастерит что-то. Мужчина' Вот поставлю чашки, тогда его и позовем. А ты раздевайся, у нас тепло, сейчас согреешься. Телевизор тебе включить? Там сейчас идет про Марию-Сильвию, смотришь?
Я машинально помотала головой. Фотографии на стенах, эти самые новые — пестрые и мелкие — один сплошной Крис. Крис на фоне всех городских достопримечательностей. Сосредоточенный Крис в офисе за рабочим столом. Подтянутый и молодцеватый Крис в спортивном зале. Трогательный, несмотря на красные глаза, Крис крупным планом с канарейкой на плече. Затянутый крахмальным воротничком, вымученно улыбающийся Крис — под ручку с молодой женой. И большая компания в лесу у костра, слева в профиль — Крис, а рядом с ним, да что там, темно и почти не видно — я…
— Я тоже не смотрю, — сказала бабушка Криса. — Так, иногда, чтоб было о чем с соседками поболтать. Вот через десять минут новости — тогда и включим…
Прогрессивная у него бабушка. Я нервно хихикнула, провожая ее взглядом, а потом рывком сняла пальто и бросила прямо на диванные подушки. Крису это, конечно, не понравится — и пусть. Кстати, ему и мое платье не понравится, покажется вульгарным и неприличным — короткая юбка, открытые плечи! «Немедленно набрось что-то, люди же на тебя смотрят!» Зануда, а мне это когда-то казалось нежной заботой. Теперь Крису может не нравиться все, что угодно, — мне все равно. Меня интересует только одно: он просто воспользовался машиной профессора Странтона, чтобы попасть к любимой бабушке, или прихватил прибор с собой? Узнаю — и уйду. И все. Все!
Дробным ритмичным поскрипыванием зазвучали у меня за спиной ступеньки лесенки, ведущей наверх. Топ-топ-топ-топ… стоп. Немая и неподвижная сцена. Выдержим паузу — зачем? А просто так, для полноты драматургии, — вот, а теперь можно медленно, красиво повернуться…
Я успела увидеть, как его губы беззвучно беззащитно шевельнулись. Он стоял где-то посередине лестницы, нелепо занеся ногу над очередной ступенькой. Встретившись со мной глазами, смущенно улыбнулся и двумя гигантскими шагами спустился вниз.
И сказал:
— Привет.
Он сказал «привет» и снова улыбнулся, так тепло, радостно, чуть-чуть насмешливо, как будто… как будто… Как будто и в самом деле был рад меня видеть. Словно хорошего друга, с которым долго не встречался. Словно хорошее воспоминание, за давностью времени еще более светлое. Словно женщину, которую…
Крис.
И я тоже сказала, только без улыбки:
— Привет.
И никакого там волнения, трепета или дрожи в голосе. Я, в отличие от Криса, прекрасно помню, что видела его сутки назад. Что-то слишком часто мы стали видеться, вы не находите, молодой человек, вся интрига теряется. Может быть, теперь оно и дальше так будет? Каждый вечер будем собираться в тесном кругу за чашечкой чая: я, Крис, его бабушка и его…
Кстати, где она, — Клауди, кажется?
Крис заметил на диване мое пальто, живописно раскинувшее рукава, поднял его за петельку и, выглянув в прихожую, пристроил где-то там за дверью. Когда он вернулся в гостиную и отодвинул от стола стул с подклеенным завитком, с другой стороны комнаты широко распахнулась дверь и вошла бабушка с большим овальным подносом. Фарфоровый чайник, три сервизные чашки, блюдце с какими-то коржиками и совсем миниатюрное блюдечко — с желтыми колечками лимона. По всему сервизу плясали пастухи и пастушки, у маленького блюдца была пощерблена каемка. Им, наверное, двести лет, этим чашкам и блюдцам… От носика чайника поднималась струйка пара, пряча в дымке и сглаживая старушкино лицо.
— Спустился уже, вот и хорошо, — коричневые бабушкины руки быстро, словно сами собой, сервировали стол. — А у нас, видишь, гостья сегодня…
— Это Инга, — сообщил Крис как ни в чем не бывало. — Моя очень хорошая знакомая. Она должна тут где-то быть на фотографии, — он обвел комнату широким жестом. — А это, ты уже, наверное, догадалась, моя бабушка, я тебе о ней много рассказывал…
Рассказывал. Много. Так много, что потом, той зимой, было как-то странно поверить, что бабушка Криса, уже совершенно материальная в моем сознании, на самом деле навсегда останется пустым звуком. Да, странно… А еще — почему-то я думала, я даже была уверена, что Крис откажется при ней меня узнавать. Сделает вид, что мы вообще не знакомы, так же проще, так удобнее! Я бы ему подыграла, честное слово, я же знаю, насколько важно для него мнение и суждение о его поступках этой старушки с густыми белыми волосами на пробор. Честное слово, в мои планы вовсе не входило грубо вторгаться в его карманную идиллию за дощатой рассыхающейся дверью.
— А я думала, просто девушка заблудилась, у нас тут немудрено, ночью, в такой туман… Бери лимон, Инга. И сырные коржики, Крис их очень любит — помнишь, внучек, я тебе всегда раньше их пекла?
Крис кивнул — уже с набитым ртом. Он вылил чай из чашки в блюдце, подул на него, подняв небольшие желтые волны, и, вытянув губы трубочкой, отхлебнул длинный глоток. Так спокойно, так патриархально. Я тоже отпила чаю, обожгла небо и чуть было не закашлялась, сдержалась, только несколько раз схватила губами воздух. Стоп, это никуда не годится, возьми себя в руки, ничего особенного не происходит. Просто сельский домик, поздний вечер, двухсотлетние чашки, вечная старушка. И Крис. Удивительно органичный здесь и совершенно безразличный мне.
— Ба, может, новости включим? — небрежно спросил он, снова наполняя из чашки блюдце.
— Новости!
Я улыбнулась, глядя, как бабулька сорвалась с места и бросилась к телевизору в углу. Нет, действительно на редкость прогрессивная бабушка! По экрану побежали косые полосы, превратившиеся в горизонтальные, когда она легонько стукнула сверху по корпусу. Крис встал, подошел и за пару секунд наладил изображение.
— «…только восемь процентов опрошенных продолжают выказывать доверие действующему Президенту, более трети респондентов считают, что он вообще уже сошел с политической арены. Почти вдвое вырос рейтинг вице-президента, пообещавшего в сегодняшней речи направить войска против сторонников Фредерика Хэнкса, число которых неуклонно растет. Социологические данные были любезно предоставлены службой…»