— Инга!
Этот еще здесь.
— Шли б вы домой, Грег. Вы же где-то живете, я думаю? Вам не помешало б одеться хотя бы.
Он поморщился и нетерпеливо махнул рукой:
— Обойдусь, я закаленный. Машина! Ее надо спасать, неужели вы не понимаете? Если она и дальше останется в руках этого человека… Черт возьми, какой же я идиот, я до сих пор вам не рассказал!.. Машину профессора Странтона прикарманил тот тип, который… вы новости смотрели? Да идемте же на улицу, я вам лучше пальцем ткну, покажу наглядно, а то вы как рыба консервированная…
И Грег бесцеремонно выволок меня из подъезда, выволок со двора, выволок из узкого тихого переулка на прямой широкий проспект. По ту сторону улицы шло строительство, длинный бетонный забор уходил вдаль, сокращаясь в перспективе, и вместе с ним сокращались и расклеенные по всей длине яркие одинаковые плакаты. Мужик со вскинутым вверх кулаком и черно-желтая надпись поперек мужика
Я прищурилась. Машин на дороге еще почти не было, и я сделала несколько шагов вперед, чтобы прочитать надпись.
«Фредди Хэнке — наш Президент!»
…и еще несколько — чтобы рассмотреть как следует слегка расплывчатую, потому что сфотографированную издалека через двойное стекло, физиономию.
Грузовик взвизгнул тормозами всего в нескольких сантиметрах, и ринувшийся вперед Грег буквально выдернул меня обратно на тротуар. Я бессильно прислонилось спиной к стволу дерева, широкому и гладкому. Гладкому, потому что оклеенному полукрутом точно таким же плакатом. Смешно. Издалека донесся голос Грега:
— Теперь вы понимаете? Этот алкоголик не мог иначе проникнуть в президентскую спальню, как только с помощью машины. И, конечно же, он прикарманил ее с собой. Мы с вами должны добраться до него, а путь только один — через лестничную площадку.
— Это невозможно.
Пришлось объяснить ему, почему именно. Мою теорию о количественно-временных лимитах машины профессора Странтона Грег выслушал хмуро, периодически кивая и что-то бормоча себе под нос. И не смог выдвинуть ни одного возражения, когда я констатировала, что все открытые раньше пространства — во всяком случае, лежавшие в черте города, — в любом случае уже свернулись. Мы медленно пошли по улице, и босые ноги Грега с хрустом ломали тонкий лед промерзших за ночь лужиц. Одинокие утренние прохожие во все глаза таращились на странную парочку, а с каждого столба нагло ухмылялся дегенерат и пьяница, по несчастной случайности действительно живший дверь в дверь с покойным профессором Странтоном. К некоторым плакатам мальчишки уже пририсовали усики и другие части тела. А кстати, кто знает, что им за это будет, если поймают с поличным, этим невинно развлекающимся мальчишкам…
— Надо все равно что-то делать, — сквозь зубную дробь выговаривал Грег. — Не вся же страна уже в подчинении у этого психа. Я так понял, вокруг вице-президента стягиваются силы… Сообщить, что в руках Хэнкса уникальный прибор..
— В руках Хэнкса уникальный ядерный чемоданчик, — устало оборвала я. — Боюсь, что для альтернативных властей это гораздо важнее. А когда начнется гражданская война… она начнется, Грег, не сомневайтесь… И кому какое дело будет до маленькой квадратной штуки, которая неизвестно как работает… А может, она уже и не работает вовсе. Этот придурок мог раз двадцать щелкнуть туда-сюда — и все. Ломать — не строить…
— Ольге теперь придется брать билет на самолет, — вдруг сказал Грег. — Надеюсь, она хоть деньги с собой взяла… Вы знаете, я на нее уже не в обиде. Она ведь… просто очень сильно любит этого мальчика… Инга!!!
Взлетела с дороги стайка голубей, отозвался сдвоенным эхом гулкий арочный проем, в который юркнула, спасаясь от полуголого орущего психа, маленькая благообразная старушка. И я тоже вздрогнула и отпрянула в сторону дороги, снова чуть было не угодив по машину. Нет, это слишком! Этого Грега надо было послать подальше с самого начала, и, честное слово, еще не поздно!
— Что с вами?
Он резко остановился, схватил меня за плечи и повернул к себе. И заговорил раньше, чем я вырвалась.
— Это все чушь собачья, что вы говорили про всякие там лимиты. Мне сразу показалось, что вся теория высосана из пальца, просто не смог сразу сформулировать… Но теперь мне все ясно! Вы говорили, первым выпало из системы то пространство — ну, где живет ваша подруга, — которое открыл сам профессор, потому что вы там находились? И его собственная дверь, то есть исходное пространство, да? А вот теперь, через сутки, — офис компании Ольги, эту дверь активизировал я. Так вот. Если бы двери исчезали по мере исчерпывания временного лимита, это бы происходило с такими же интервалами, как их открытие, то есть в каких-то пару часов. Поняли? Вот вам и лопнула одна ваша гипотеза. Если же по количеству… вы что, думаете, этот Хэнке с его манией величия пустил машину по рукам? Абсурд. А теперь слушайте меня.
Мог бы и не говорить, я и так его слушала, и смотрела на него во все глаза. И он уже не казался мне законченным психом.
— Я думаю, дело в другом, — Грег говорил уже тише и медленнее. — Пространство остается активизированным до тех пор, пока живо то чувство, силой которого оно было открыто. Профессор Странтон умер, и все его желания умерли вместе с ним. А я… понимаете, после того разговора на пляже я простил Ольгу, не сделал вид, а по-настоящему простил. Гнев, страх, жажда мести — чувства сильные, но не особенно живучие. А вот дверь, открытая Ольгой, — квартира Эда, я имею в виду, — она еще долго будет там, на лестничной площадке…
Он говорил очень даже убедительно. И в один момент я совершенно четко осознала, что так оно и есть на самом деле. И стало чуть-чуть стыдно, ведь это я, глупая недоучившаяся студентка, только что излагала свои притянутые за уши псевдонаучные теории, да еще и какими терминами оперировала! А все гораздо проще, и значит…
— Мы же все равно не знаем, где жил Эд, — сказала я — чтобы увильнуть, отгородиться от этого самого «значит». Слишком очевидного, чтобы Грег его не заметил.
И он заметил, конечно.
— Не знаем, — повторил он и, склонив набок голову, заглянул мне прямо в глаза. — Инга, профессор мне все рассказал тогда. Я, конечно, не имею права пользоваться сейчас его откровенностью… да, собственно, и он не имел права раскрывать первому встречному ваши тайны… Там, на площадке, есть ваше пространство! То, которое открыли вы силой своего желания. И вы, конечно, знаете, где это на самом деле, ну, где он живет…
Крис.
Я была уверена, что не побледнею, не покраснею и не вздрогну. И что голос прозвучит ровно, бесстрастно и обыденно.
— Нет, Грег. Это желание уже умерло.
— Не верю!
И вот тут перед моими равнодушными глазами побежали, замельтешили, обгоняя друг друга, цветные и черные пятна, в ушах грянул оркестр, и пришлось прислониться к ближайшему дереву, шершавому, настоящему. Кровь громким чавканьем пульсировала в висках. Я кого-нибудь убью. Я знаю, кого. Он не верит! Босые пальцы Грега шевелились на асфальте, совершенно синие, как у юродивого на какой-то известной картине. Он смеет мне не верить, кретин, идиот, чтоб ему заледенеть, чтоб отморозить ноги по колено! Он смеет, он считает возможным строить какие-то авантюрные планы на мертвой сброшенной основе моей прошлой жизни. Мертвой, мертвой! И если мне все равно больно, это не значит…
— Вам плохо, — ненавистный наглый голос издалека. — Вам надо выпить кофе, идемте сюда. У меня, кажется, есть какая-то мелочь в кармане…
…Я отпила длинный глоток кофе, глубоко вздохнула и встряхнула головой, разгоняя назойливых черных мошек перед глазами. Слава богу, хоть не хлопнулась в обморок, это было бы слишком. А кофе тут был хороший, горьковатый и ароматный, и столики полированного дерева — мы явно зашли не в дешевую забегаловку, а во вполне нормальное кафе. Грег сосредоточенно рылся в кармане маловатых на него, как я только что заметила, джинсов, пытаясь прибавить хоть что-нибудь к двум мелким монеткам на столе. Наблюдать это зрелище было жалко и забавно. Но, по крайней мере, он хоть немного отогрелся.
— Джинсы Эда, — смущенно сказал Грег, встретившись со мной взглядом.
— Я заплачу. Дайте, пожалуйста, еще кофе, — заказала я. — Выпейте тоже, вам полезно.
Это было кафе при универсальном магазине, маленькое, всего на три столика, посетителей в такое время тут вообще не было. Слева к нему примыкал компьютерный отдел, справа — мужская обувь. Грег, чуть поколебавшись, все-таки взял чашку кофе, опустил глаза, спасаясь от изумленного взгляда официантки, повернулся ко мне и заговорил:
— Прошу вас, не обижайтесь на меня. Я не собираюсь, честное слово, лезть к вам в душу. Но мы должны — понимаете? — обязаны попробовать этот вариант. Пусть вы уже двадцать раз забыли того парня — все равно, это ведь была ваша великая любовь, она не могла вот просто так превратиться в пшик. Это же не моя скоропостижная ненависть, это настоящее, большое…
— Мертвое.
— Прошлое, а не мертвое. Вы ведь даже… это, конечно, уже совсем не мое дело… но, по-моему, вы с тех пор не полюбили никого другого. А покойный профессор говорил… Он все понимал про вас! Он… — Грег захлебнулся кофе, закашлялся, кашлял долго и надрывно, а я почему-то не могла пошевельнуться, чтобы постучать его по спине. Потом он несколько раз, словно вытащенная из аквариума рыба, поймал воздух беззвучными губами и наконец выговорил почти неслышно:
— Инга… ради него.
В моей чашке еще остывал остаток кофе. Я поднесла ее к губам, понюхала — нет, пить не стоит, — и в упор посмотрела на Грега, а затем окатила его взглядом от растрепанной макушки до босых посиневших ног.
— Грег, какой у вас размер?
— Что?
Я нетерпеливо поморщилась — только попробуй у меня возражать, джентльмен полуголый!
— Это универсальный магазин, сейчас подберем вам что-нибудь из одежды. Крис живет… жил… на другом конце города. Вас просто в метро не пустят в таком виде.
…На улице заметно потеплело, начинающийся день предательски притворялся весенним. Поневоле вкрадывалось свежее безмятежное настроение, словно уже как минимум месяц все в этой жизни складывалось удачно и не было никаких причин ожидать неприятных перемен. Тем более что рядом со мной вышагивало уже не чудо гороховое, а вполне приличный с виду молодой человек в длинном светлом плаще в тон к моему пальто. Честное слово, не могу пожаловаться на отсутствие вкуса. Грег поклялся как только, так сразу вернуть мне деньги — хотелось бы ему верить, мой бумажник стал подозрительно тонким на ощупь. Впрочем, лазурное небо никак не располагало к мыслям о презренном металле. И о политике тоже.
— Эй, молодые люди!
Мы синхронно обернулись на визгливый женский голос базарного тембра. Переглянулись. Грег поморщился и, вероятно, на моем лице зеркально отразилось то же самое чувство. На всех парах к нам приближалось странное существо. Собственно, если б не одна деталь, я бы не сомневалась, что это нищенствующая цыганка, отправляющаяся к месту промысла, — лестница в метро спускалась под землю в нескольких метрах перед нами. Но поверх ярких лохмотьев на груди этой тетки без определенных занятий и возраста торчала еще более яркая нашлепка, совершенно неуместная и потому даже зловещая.
Плакат с изображением поднявшего вверх сжатый кулак бывшего соседа профессора Странтона, алкоголика и дегенерата Фредди Хэнкса.
— Всенародный референдум, — завизжало у меня над самым ухом. — Исполните свой гражданский долг, распишитесь в поддержку нашего Президента!
От цыганки несло перегаром и немытым телом, я отшатнулась в сторону, инстинктивно оттолкнув от себя приколотый к деревянной планшетке лист бумаги. Успев заметить, что он уже почти всплошную испещрен подписями.
— Гражданский долг! — взревела цыганка, кидаясь ко мне, и фигура Грега возникла передо мной внезапной стеной светлого плаща, закрыв на мгновение весь обзор.
Когда он отступил, тетка с плакатом была уже не одна.
Не понимаю, ведь перед этим улица была совершенно пустынна! А теперь их было пять или шесть, не меньше, откуда они взялись?! Здоровые парни в коричневой коже, все какие-то совершенно одинаковые, постепенно сужали кольцо. Один из них сжимал в руке такую же, как и у цыганки, планшетку, а на пальцах у него поблескивал кастет. Другой картинно помахивал небольшим остроконечным ножиком на цепочке. Третий уже подошел вплотную к Грегу и, похохатывая, раздельно спросил:
— Ты что же, против нашего Президента, приятель?
— Против? — подкатился еще один с другой стороны.
Этот Грег был все-таки сумасшедший.
Я как-то пропустила мгновение, когда он, зажатый двумя амбалами, вдруг резко выбросил в стороны руки, я только увидела, как эти двое уже валяются на асфальте, а остальные с ревом кидаются вперед. Зажмурилась — глупо, инстинктивно, — а потом уже была всеобщая свалка, и что-то лязгнуло, и кто-то закричал диким сдавленным голосом, и бесчисленные глухие звуки ударов… А мне вцепились в плечи загнутые острые когти, я наугад ударила назад локтем, вырвалась, обернулась, успела заслониться от занесенной над головой планшетки в руках цыганки, поискала глазами Грега, не нашла. Подумала, что надо бы закричать, позвать на помощь…
Кого?!
Сплетение тел на секунду рассыпалось, словно брызнули в разные стороны коричневые тараканы, но я не успела ничего рассмотреть, потому что один из них вдруг оказался прямо передо мной, в лицо ударил запах табака и пропотевшей кожи. Одной рукой он схватил меня за горло, а другой ткнул прямо в лицо исписанный рваный листок бумаги.
— Подписывайся, шлюха! Реп… реп-перендам!
— Я подпишу… сейчас! — крикнула я, озираясь по сторонам. Грег! Где же он, ненормальный, где?!.
И вдруг коричневая куртка, смешно взмахнув в воздухе ногами, отлетела в сторону, я потеряла равновесие, едва удержалась на ногах, намертво вцепившись в руку Грега, и вслед за ним стремительно заскользила по ступенькам лестницы, ведущей в метро. Уже на уровне моих глаз на асфальт, медленно кружась, опустились две половинки листочка бумаги, пестрого от многочисленных подписей верных своему долгу граждан.
На эскалаторе я посмотрела, наконец, на Грега. Новый светлый плащ был вывалян в грязи, один рукав полуоторван, воротник смят, а на скуле сочился свежий кровоподтек.
И я рассмеялась. Сначала тихонько, а потом все громче и громче, сотрясая хохотом арочные своды метро.
— Да нет, это уже серьезно, — медленно сказал Грег. — Бедный Президент…
ГЛАВА VII
Уже не Президент
В чем давно пора честно признаться хотя бы самому себе.
Он щелкнул кнопкой пульта, и экран маленького телевизора, вмонтированного в стену над кроватью, коротко мигнул и погас. По этому телевизору он каждое утро смотрел самый ранний десятиминутный выпуск си-би-эновских новостей. Не вставая с постели — маленькая слабость, которую он предпочитал скрывать от газетчиков, но от которой никак не мог отказаться. В конце концов, именно это непростительное утреннее сибаритство очень помогало ему войти в ритм рабочего дня — больше, чем последующий холодный душ и пробежка в парке. Поздно вечером он снова включал этот телевизор и засыпал сразу же после финальной заставки «Обозрения дня» по первому каналу. Хорошая объективная программа, совершенно напрасно подхватившая ярлык «пропрезидентской». Во всяком случае, вчера он смог наглядно убедиться, что напрасно.
Он встал и потянулся всем телом, разминая мышцы, затекшие после ночи в кресле. Огляделся по сторонам уже почти без отвращения. Надо бы все-таки прибрать хоть немного — правда, после следующей же свинской трапезы Хэнкса пол снова окажется заплеванным и закиданным объедками. Все равно. Он выдернул страницу из журнала и, нагнувшись, принялся двумя пальцами собирать с ковра рыбьи кости, обгрызанные куски сэндвичей и банановую кожуру. Случайно задел ногой пустую банку из-под пива — она покатилась в сторону и с глухим дребезгом стукнулась о ножку кровати. Он вздрогнул и покосился в ту сторону, где из-под прожженного в нескольких местах и присыпанного сигаретным пеплом атласного одеяла высовывалась громадная волосатая ножища Фредди Хэнкса.