Степка сменил позицию как раз тогда, когда я в тире рассказывал Суру об утренних чудесах. Вот почему я это понял: первыми Степан увидел в сарае начальника почты и Вячеслава Борисовича, научного сотрудника с телескопа.
Вячеслав Борисович сердился и говорил раздраженно-вежливо:
– Не заходит ли шутка слишком далеко? Звонят о письме, потом говорят: ошибка… Почему вы храните мою посылку в этом бедламе?
– Исключительно для скорости, товарищ Портнов…
Они подходили к «посреднику».
– Не споткнитесь… Сейчас подъедет ваш водитель…
Готово! – Он схватился за сердце, бедный веселый человек. Постоял, как будто размышляя о чем-то, и спросил:
– Это красивая местность? Нелепо…
– Что делать, – сказал почтарь. – Вот и автобус.
– Где Угол третий?
– Ты прошел мимо него – гитарист Федор Киселев.
– А, удачно! Зову водителя. Связью снабдит Киселев?
Почтарь кивнул. Вячеслав Борисович вышел и вернулся с водителем автобуса…
Степка говорит, что Вячеслав Борисович оставался на вид таким же веселым и обаятельным, а остальные обращались с ним почтительно и звали его «Угол одиннадцать».
Да, Степке было о чем рассказать! Одним из последних явился Павел Остапович Рубченко. Он говорил сердитым, начальственным басом:
– Отлучиться нельзя на полчаса! Паноптикум! Что здесь творится, товарищ дежурный?
– Чудо природы, товарищ капитан! – отрапортовал дежурный. – Вот, у задней стенки!
Капитан шагнул вперед, присматриваясь в полутьме… Ну и ясно, чем это кончилось. Правда, он тоже показал свой характер. Не произнеся еще пароля, распорядился поставить охрану у задней стенки сарая, снаружи:
– Весь состав прошел обработку? Хорошо. Потапова нарядите, с оружием!
Дежурный сказал:
– Есть поставить Потапова.
И они вышли.
Степану приходилось снова менять место. Он вспомнил, что окна лестничных площадок над универмагом выходят в этот двор, и побежал туда и еще добрых полчаса смотрел. С трех наблюдательных позиций он насчитал примерно пятьдесят человек, приходивших в сарай, кроме тех, кто являлся по второму разу как провожатый. С нового поста было видно, как Киселев распоряжается у сарая и каждому выходящему что-то сует в руку. Потом он ушел. Да, в самом начале милицейский «газик» укатил и вернулся через сорок минут. Сержант привез тяжелый рюкзак, затащил его в сарай. За ним поспешили несколько человек, видимо дожидавшиеся этого момента. Степка заметил, что они теперь выносили из сарая небольшие предметы – кто в кармане, кто за пазухой. Среди них был и Вячеслав Борисович. А детей в сарай не пускали.
Снова капитан Рубченко
Пока Степан рассказывал, я только кряхтел от зависти и досады. Как я не догадался пройти на почту через двор, уму непостижимо! В двух шагах был от Степки, понимаете?
Анна Егоровна слушала и все чаще вытягивала из кармана папиросы, но каждый раз смотрела на Сура и не закуривала. Сур исписал второй лист в блокноте. Когда Степка закончил словами: «Я подумал, что вы с Алехой беспокоитесь, и побежал сюда», Анна Егоровна вынула папиросу. Сур сказал:
– Прошу вас, не стесняйтесь, Анна Егоровна.
Она жадно схватила папиросу губами, Сур чиркнул спичку.
– Литром дыма больше, литром меньше, – сказал Сур.
– Пожалуй, такого не придумаешь, – сказала Анна Егоровна. – Еловое полено!.. Покажите ваши записи, пожалуйста… Так, так… Киселев устойчиво именуется Третьим углом. Хорошенький уголочек! Он руководит, он же обеспечивает связь… Складывается довольно стройная картина.
– Какая? – живо спросил Сур.
– Гипноз. Пень, который они называли «посредником», маскирует гипнотизирующий прибор. Жуткая штука! Но кое-что выпадает из картины. Дважды гипнотизировал сам Киселев, и вот этот вот разговор: «Развезем коробки по всем объектам».
– Вижу, – сказал Сур. – Коробки эти мог потом уже привезти в рюкзаке сержант. Осмелюсь вас перебить, Анна Егоровна. Картина может быть та или иная, дело все равно дрянь. Время идет. Первая задача – известить райцентр. Как быть с ним, ваше мнение? – Сур показал на койку.
– Сейчас надо заботиться о живых, – сказала Анна Егоровна. – Правильно. Необходимо ехать в район. – Она повернулась к Степке: – Горсоветовских работников ты знаешь в лицо? Некоторых… Они приходили в сарай? Нет? Впрочем, все течет, могли и побывать покамест.
– Телефон и телеграф исключаются, – сказал Сур.
Она кивнула, сморщив лицо. Теперь было видно, что она уже старая.
– У меня машина, – сказала докторша, – «Москвич». До райцентра-то пустяк ехать, два часа, но кто знает положение на дорогах? Ах, негодяи! – сказала она и ударила по столу. – Знать бы, какую пакость они затеяли!
Степка сказал:
– Может, все-таки шпионы?
Сур промолчал, но докторша презрительно махнула рукой:
– В Тугарине шпионы? Брось это, следопыт… Секрет приготовления кефира и реле зажигания для «Запорожцев»! Брось… У меня такое вертится в голове… – отнеслась она к Суру, но Степан не унимался.
– Дьявольщина? – спросил он.
Докторша серьезно ответила:
– Это бы полбеды, потому что черти – простые существа. Их обыкновенным крестным знамением можно спровадить. Как действует это оружие?
– Что такое «крестное знамение»? – спросил Степка шепотом.
Я ответил, что не знаю, а Сур в это время говорил, что не может судить об этом оружии – о бластере то есть, – так как за долю секунды, пока оно работало, ничего нельзя было понять.
– В конце концов неважно, как оно действует, – сказала Анна Егоровна.
– Мне что важно: форма очень уж странная. Смоделировано отнюдь не под человеческую кисть. Простая палка. Ни ручки, ни приклада… Антабок этих ваших нету, придела.
– Анна Егоровна, – сказал Сур, – именно на эти странности я вам и указывал в начале разговора.
– Вы думаете… – сказала она.
Сур кивнул несколько раз. Теперь я не выдержал и влез в разговор:
– Марсианское оружие бластер! Видели, как пыхнуло? Аннигиляционный разряд, вот что!
– Ну, пусть марсианское, – сказала она. – Я не люблю оружия, следопыты. Слишком хорошо знаю, как плохо оно соотносится с человеческим организмом. Товарищ Габриэлян, я хотела бы забрать этот властер с собой, в район. Для убедительности. Да и одного из мальчиков. Лучше этого. – Она показала на меня. – Второй пригодится здесь, вы совсем задыхаетесь. Властер придумали!..
– Бластер, – поправил я.
– Бластер, властер… – проворчала Анна Егоровна. – Пакость! Что-то у меня было противоастматическое, для инъекций…
Она нагнулась к своему чемоданчику, откинула крышку. Сур рассматривал бластер, направив его кристалл в потолок. Вдруг докторша тихо проговорила: «Ого!», очутилась около Рубченко, тронула его веко и молниеносно нагнулась к груди. Мы вскочили. Анна Егоровна тоже встала. Лицо у нее было красное, а глаза сузились. Она сказала:
– Сердце бьется нормально. Он ожил.
Ну, это было чересчур… Ожил! Степа и тот попятился в угол, а у Сурена Давидовича начался сердечный приступ. Анна Егоровна «вкатила ему слоновую дозу анальгина», потом занялась «бывшим покойником» – это все ее выражения, конечно. Движения у нее стали быстрые, злые, а голос совершенно хриплый и басистый. Раз-раз! – она выслушивала, выстукивала, измеряла, а бедный Сур смотрел изумленно-радостными глазами из-под бинтов. Вот уж было зрелище! А время только подбиралось к двенадцати, понимаете? За четыре часа разных событий накопилось больше, чем за двадцать шесть лет – сколько мы со Степаном вдвоем всего прожили. Едва Сур немного оправился, докторша приказала запаковать бластер для дороги. Я принес из мастерской футляр для чертежей, забытый кем-то из студентов, – коричневая труба такая разъемная и с ручкой сбоку. Сур обмотал бластер ветошью, опустил его в трубу, плотно набил ветошью, как пыж, поверх бластера и закрыл крышку. Она была свободная – Сур подмотал лист бумаги. Мы помогали. Докторша в это время еще возилась с Павлом Остаповичем. Ему тоже забинтовала голову; бинтов пошло меньше, чем на голову Сурена Давидовича. Оказывается, ухе забинтовать труднее, чем лоб с затылком.
– Ну, я готова, – сказала Анна Егоровна. – Раненому ухода не требуется. – Она посмотрела на Степкино лицо и пробасила: – Дьявольщина! На выходном отверстии уже соединительная ткань.
Для нас это была китайская грамота. Сур спросил:
– Доктор, вы не ошибались, когда установили… гм…
– Смерть? Голубчик, это входит в мой круг специфических навыков. – Она язвительно ухмыльнулась. – Но предположим, я ошибалась. Бывает. А вот чего не бывает: за сорок минут, прошедших от одного осмотра до другого, свежая рана приобрела вид заживающей, трехдневной давности. Поняли?
– Нет, – сказал Сурен Давидович.
– Признаюсь, и для меня сие непонятно. Да, вот еще, посмотрите…
Мы придвинули головы. На клочке марли докторша держала овальный кусочек такого же материала, из которого был сделан бластер. Серый с зеленым отливом или зеленый с серым – он все время менялся и был похож на травяного слизняка.
– Это было прикреплено к твердому небу раненого, вдоль.
– Как прикреплено? Боже мой… – простонал Сур.
– На присоске. У вас найдется коробочка?
Степка нырнул под стол, выудил пустую коробочку из-под мелкокалиберных патронов. «Слизняк», положенный на дно, сразу прихватился к нему – прилип.
– Оп-ля! – сказала Анна Егоровна. – Класть в вату не требуется. Прячь в карман, Алеша. Через пять минут я подгоню машину.
Я спрятал «слизняк» в карман. Докторша пожала руку Сурену Давидовичу:
– Ну, держитесь. Учтите, спустя полчаса он может и подняться. Честь имею…
– Какая женщина! – потрясенно сказал Сур. – Гвардейцы, вы познакомились с русской Жанной д'Арк!
В этот момент на меня накатило. Если с вами не случается, так вы и не поймете, как накатывает страх в самое неподходящее и неожиданное время. До пятидесяти пяти минут двенадцатого я не боялся, а тут меня затошнило даже. Мы со Степаном привыкли всегда быть вместе. И вдруг – уезжать. Я сказал:
– Не поеду никуда.
– Вот еще какой! – сказал Степка.
– Почему я должен ехать? Я останусь с Суреном Давидовичем!
– Ты лучше расскажешь, у тебя язык хорошо подвешен, – уговаривал Сур.
– У всех подвешен! – отругивался я. – Не поеду!
– Боевой приказ, – сказал Сур. – Выполняй без рассуждений.
Я вздрогнул. У моей ноги заговорил очень тихий, очень отчетливый голосок: «Пятиугольник двести! Вернись к „посреднику“». Пауза. Потом снова: «Пятиугольник двести! Вернись к „посреднику“».
Степка зашипел:
– Рация. Понял? Федька с поляны докладывал. Понял? Опять геометрия – пятиугольники!
Я выудил эту штуку из кармана. Она пищала: «Пятиугольник двести, отвечай». И сейчас же на полтона ниже: «Пятиугольник, говорит Угол третий. Я иду к тебе».
– Киселев, – с тоской произнес Сур. – Ну ладно, Киселев…
Его обмякшая фигура вдруг распрямилась. Он выдернул из шкафа боевой пистолет «Макарова», сунул за пазуху, запер шкаф, оттиснул печать на дверце, ключи бросил Степке, выхватил у меня «слизняк» и переложил его в железную коробочку из-под печати, сунул ее в мой нагрудный карманчик и рявкнул еще неслыханным нами голосом:
– Алексей! Бегом! Перехвати доктора у гаража, сюда не возвращаться! Степан! Наблюдать снаружи, не вязаться! Марш!
Он, задыхаясь, протащил нас по коридору, выкинул наружу и захлопнул дверь. У меня в руках был бластер в чехле для чертежей.
Я «инфекционный больной»
– Ну, выполняй приказ! – выговорил Степка, сильно морща нос и губы. – Выполняй!
– А ты?
Он выругался и побежал. Шагах в двадцати он обернулся, крикнул: «Иди!» – и побежал дальше, Я понял, куда он бежит, – к пустой голубятне, посреди двора. Я, кажется, заревел. К гаражам явился с мокрой физиономией – это я помню. Из третьего или четвертого кирпичного гаражика выползал серый «Москвич», мирно попыхивая мотором. Анна Егоровна, как была, в халате, сидела за рулем. Она открыла правую заднюю дверцу, и я влез в машину.
– Вытри лицо, – сказала докторша.
Я полез в карман за платком.
– Погоди, Алеша. Знаешь, не вытирай. Так будет лучше.
Я не понял ее. Тогда она объяснила:
– Видишь, я в халате? Везу тебя в районную больницу. У тебя сильно болит под ложечкой и вот здесь, запомни. Ложись на заднем сиденье, мое пальто подложи под голову… Погоди! Это спрячь под мое сиденье.
Я положил бластер под сиденье и лег. Наверно, у меня был подходящий вид для больного – докторша одобрительно кивнула.
– Больше ничего не произошло, Алеша?
– Произошло. Киселев идет к Рубченко на выручку.
– Ты видел его?
– Нет. Маленькая штука заговорила…
– Понятно, – перебила Анна Егоровна. – Держись.
Мы поехали. От гаражей сразу налево, пробираясь по западной окраине, в обход города. Так было немного ближе, и дорога ничуть не хуже, чем мостовая на улице Ленина, и все-таки я знал: мы нарочно объезжаем город. «Лежи, друг, лежи», – приговаривала Анна Егоровна. За последним домом она поехала напрямик, по едва просохшей строительной дороге, чтобы миновать пригородный участок шоссе. Потом сказала: «Садись». Я сел и посмотрел в заднее окно. Город был уже далеко. Окна домов не различались, крошечные дымки висели над красным кубиком молокозавода.
– В сумке еда, – сказала докторша, не оборачиваясь. – Поешь.
– Не хочется, спасибо.
– Откуси первый кусок – захочется.
Я послушался, но без толку. Еле прожевал бутерброд, закрыл сумку. И трясло здорово – она так гнала машину, что ветер грохотал по крыше.
– А гараж вы нарочно оставили открытым? – спросил я.
– А наплевать! Ты смотри, чтобы твой властер не шарахнул из-под сиденья.
– Нет, Сур его хорошо запаковал. Маленькую штуку тоже – в стальную коробочку.
– Чтобы не разговаривала? Догадлив твой Сур… Как его звать по-настоящему?
Я сказал.
– Армяне – хороший народ… Но подумай – никого не обгоняем, уже восемь километров проехали!
Я возразил, что обгоняли многих. Анна Егоровна объяснила, что все эти грузовики идут по окрестным деревням, а в райцентр или на железную дорогу никто не едет. Откуда она знает? Водительский глаз. Она тридцать лет ездит, с войны.
Так мы разговаривали, и вдруг она сказала:
– Ложись и закрой глаза. Дыши ртом, глаза не открывай. Приехали, кажется…
– Глаза для чего?
– Для больного вида.
«Уй-ди, ох, уй-ди…» – выговаривал гудок. Потом провизжали тормоза, и Анна Егоровна крикнула:
– Попутных не беру – инфекционный больной!
Ответил мужской голос:
– Проезд закрыт. На дороге авария.
– Я объеду. Ребенок в тяжелом состоянии.
– Проезд закрыт до семнадцати часов.
Вмешался второй мужской голос:
– Извините, доктор, – служба. Мы бы с милым сердцем пропустили, так начальство нас не помилует…
Первый голос:
– Что разговаривать, возвращайтесь! В Тугарине хорошая больница. Пока проговорите, мальчишка и помрет.
Анна Егоровна:
– Покажите ваше удостоверение, сержант. Я должна знать, на кого жаловаться в область.
Второй голос:
– Пожалуйста, пожалуйста! Мы бы с милым сердцем!
Новый мужской голос:
– Доктор, не подхватите до города? Они меня задержали, и мое моточудо испортилось от злости.
– Не могу, голубчик… – флегматично проговорил бас Анны Егоровны. – У меня больной. Жиклер продуйте… Сержант, гарантирую вам взыскание.
Кто-то отошел от нашего «Москвича» – стало светлее. Тогда третий голос зашептал:
– Доктор, я знаю объезд через Березовое… В район требуется, хоть вешайся… Возьмите, я иммунный.
– А машину бросите?
– Жениться еду, не до машины. Отбуксируют эти же, я им трояк дам! – торопился голос.
– В детстве чем болели? – спросила Анна Егоровна. (Я чуть не прыснул.)
– Свинкой, ветрянкой, этой… коклюшем…
– Договаривайтесь о машине, только быстро! – И после паузы: – Алеша, ты лежи. Если я чихну, начинай стонать… Давайте, давайте!
Передняя дверца хлопнула, солнце с моих ног перебралось на голову – мы ехали обратно.