– Я не смеюсь. Разве можно смеяться над такой силой?! Просто мне кажется, что в твоей власти нет… воинов-мужчин.
«Прямо как удар поддых, – признал Семен. – И что ответить? Сказать, что у нас полно воинов? Но мы же, в основном, ментально общаемся – фальшь он сразу почувствует, поскольку у меня сейчас не хватит сил притвориться как следует. И вообще, куда это он клонит?! Что-то не похоже, чтобы он "грузил" меня со страху. Первобытный народ – особенно колдуны – к смерти относится иначе, чем их далекие потомки. Хотя, в большинстве своем, никто к ней специально не стремится, а старается по мере возможности, избежать».
– Да, – насмешливо сказал Семен, – у Союза Пяти племен остались лишь женщины и дети. Мы слабы и ничтожны – одним колдовством держимся! Ну да ничего: перебили этих, перебьем и остальных.
– Ты так хочешь этого? А ведь мир часто полезнее войны.
– Во-он оно что! – немного растерялся Семен. – Предлагаешь договориться о мире?! Во-первых: кто ты такой и на что годен? Кто за тобой стоит? А во-вторых, даже если ты крупная шишка и крутой бугор, не больно удачное место и время ты выбрал для переговоров! Скажи уж честно – жить хочешь!
– Жить хотят все, – улыбнулся колдун, – но не все могут.
– Это точно, – признал очевидное Семен. – Те, кого ты называешь «нелюдями», умеют делать из живых людей прекрасное жаркое – медленно и долго. И пока они будут его из тебя делать, ты расскажешь все, что меня интересует.
Чужой колдун усмехнулся – спокойно и почти снисходительно:
– Во-первых, покинуть этот мир я могу по своей воле – хоть сейчас. И никто не в силах мне помешать. А во-вторых, разве я отказываюсь что-то рассказывать?
Семен тяжко вздохнул: после бессонной ночи, после кровавой драки голова его гудела, руки дрожали, и, вообще, ему было тошно. Понятно, конечно, что ковать железо нужно, пока оно горячо, вот только не наделать бы впопыхах ошибок. С другой стороны, скоро у него наступит нервная и физическая разрядка, он раскиснет и будет вообще ни на что не способен.
– Ладно, давай рассказывай! Про имазров, Нен-чича, кланы, семьи и все остальное. А для начала объясни мне, зачем вы бьете столько мамонтов?
Колдун откликнулся, и пошел поток информации – прямо как загрузка компьютера. Осмыслить все сразу Семен, конечно, не мог и просто впитывал сведения, как губка воду. Опыт подобной закачки памяти у него уже был, так что изобретать новые структуры распределения, классификации и консервации не пришлось. Впрочем, вопрос о мамонтах – как ключевой и базовый – он попытался «разжевать» сразу. Удивительно, но колдун смог довольно внятно объяснить ситуацию.
У этого народа (или как его назвать?), разделенного на кланы, довольно много колдунов или шаманов. Точнее, таких «должностей» в чистом виде нет, а все «начальники» в той или иной мере являются колдунами или шаманами. Причем каждый тянет одеяло на себя, стараясь доказать, что он сильнее других. Две зимы назад предки, воля которых определяет бытие мира живых, оголодали и обрушили свой гнев на потомков – бураны, ураганы, землетрясения. Все приносимые жертвы были напрасны. В лихую годину люди, естественно, потребовали у своих лидеров средства спасения. Таковые средства, конечно, были предоставлены, только они не помогали. В итоге чуть не возникла гражданская война: каждый колдун в своей неудаче обвинял другого. В конце концов в результате перебора вариантов правильный обряд был найден – жертвоприношение мамонта. На самом деле термин «жертвоприношение» здесь не вполне уместен, но ничего более близкого Семен подобрать не смог. «Убить» – значит передать, переправить животное в мир мертвых. А то, что его плоть остается в этом мире, значения не имеет, поскольку человеческие трупы тоже исчезают не сразу.
Мамонты же, как и люди, живут семейными группами, а разлучать семью нельзя – жестоко это. Поэтому «правильное» жертвоприношение, это когда выбивается вся семья до последнего. Тут, правда, некоторая тонкость: с одной стороны, люди как бы «заботятся» о своих жертвах, а с другой – опасаются их мести, поскольку считают, что у мамонтов она существует так же, как и у людей. То есть убив человека из другого клана, убийца обрекает собственный клан на бесконечную месть. Поэтому самое надежное – это вырезать до кучи всех родственников погибшего. Для себя Семен отметил, что, как это ни цинично, рациональный смысл в этом есть – мамонты способны передавать и накапливать опыт, а такие массовые убийства это сильно затрудняют. Тем не менее живые свидетели все-таки иногда остаются, и мамонты постепенно перестают «ловиться» на людские подлянки. Что делать? Идти, конечно… Печально, но факт: жизнь в режиме постоянного «жертвоприношения» требует движения.
С точки зрения охоты на мамонтов это очень эффективно – и Семен знал почему. В отличие от большинства травоядных, у волосатых слонов в природе никогда не было «своего» хищника. Человек сделался таковым совсем недавно, и поэтому он не встроен в инстинктивную программу самозащиты. Способ «мышления» у мамонтов таков, что каждое событие они воспринимают сразу во всей совокупности обстоятельств: вот при таком-то сочетании форм, запахов, звуков возникла опасность, значит, его (этого сочетания) надо избегать или быть при нем очень осторожным. В местах гибели «своих» часто присутствуют двуногие – их запах и внешний облик. Только это один из признаков опасности, а не сама опасность, ведь здоровому взрослому мамонту никто из живых существ угрожать не может.
Под всем этим просматривался еще один пласт. Какой-то колдун получил всеобщее признание и, не будучи дураком, поторопился это признание закрепить, чтоб более не зависеть от случайностей. Довольно размытое и редко вспоминаемое божество
(главный дух?) Умбул проявился, конкретизировался и направил в мир живых своего личного представителя – великого колдуна и главу клана укит-сов по имени Нишав. Все, кто с этим не согласен, могут быть свободны – где угодно, только не в мире живых. Ситуация, конечно, банальная, но такая централизация власти, вероятно, отвечала глубинным потребностям народа в условиях экологического кризиса и серьезного сопротивления не встретила.
– У нас другая вера, – сказал Семен. – Мы не договоримся.
– Только если ты сам этого не захочешь. Вера ведь дело такое…
– Лоурины иначе понимают роль и значение мамонта. Он является воплощением Творца Вседержителя в Среднем мире. Никто не имеет права поднять на него оружие ради каких-то там предков или тем более ради еды. Если говорить твоими словами, то мы – клан Мамонта. Он важнее и значительнее всяких ваших Иму и Укитс. Это вы верите в какого-то дурацкого Умбула, а мы-то знаем, кому принадлежит Средний мир!
– Конечно, – неожиданно легко согласился Ва-щуг. – Почему бы и нет? Духи предков капризны и изменчивы. Да и Умбул не лучше – сегодня так, завтра эдак…
– Не понял?!
– Лучшие воины имазров – из моей семьи. Против них и твоего колдовства не устоять и аддокам, не то что Ненчичу, у которого и «сыновей»-то почти не осталось.
– Что-то ты интересное говоришь… – почесал затылок Семен. – Чувствую, что вроде как не врешь. Остается понять, зачем тебе это нужно, что от меня требуется и что я буду с этого иметь?
– Для начала нужно заставить имазров поверить в новое воплощение Умбула, – хитро улыбнулся Ва-щуг. – Я думаю, у нас получится.
Они договорились. Со стороны Семена, наверное, это было дикой авантюрой, но… Но он понимал, что военный успех надо развивать, иначе победа превратится в поражение. Если есть хоть малейшая возможность сделать это политическими, так сказать, средствами, просто грех этим не воспользоваться. Риск, конечно, огромный, но все-таки не больший, чем при атаке «с ходу» вражеского стойбища. И самый главный аргумент «за»: этот Ващуг рискует значительно сильнее.
Семен совсем не был уверен, что все рассказанное колдуном является чистой правдой. Принимая решение, он исходил из основной посылки, что в данном обществе колдуны-шаманы несут ответственность за результаты своего колдовства. Такое бывает далеко не всегда и не у всех, но раз здесь дела обстоят именно таким образом (а сомневаться в этом не приходится), то этот Ващуг хорошо «попал». Военной неудачи такого масштаба ему не простят – должен был предвидеть и предупредить, лишить противника силы, добавить силы своим и так далее. Пожалуй, можно и довериться союзнику, не имеющему возможности предать – о желании речь пока не идет.
В разработанный план пришлось внести крупное изменение – Варю. Бродить возле реки, где в кустах шныряют незнакомые неандертальцы, ей стало скучно, и она прибрела по следу Семеновой армии к месту побоища.
Глава клана имазров с такой силой рванул в сторону шкуру, закрывающую вход, что вся конструкция из жердей, поддерживающая стены и крышу, заходила ходуном. Войти без зова и разрешения в обиталище колдуна (и, соответственно, всех его духовных помощников) было почти святотатством, однако хозяин остался сидеть у очага неподвижно, словно закаменев.
– Где мои сыновья? Почему ты вернулся один? – вместо приветствия зарычал Ненчич. Свисающие с кровли на ремешках костяные фигурки цепляли его за лицо, и он грубо отпихнул их в сторону. – Ты обещал им успех на тропе войны – где он?!
– Ты считаешь себя в праве задавать мне вопросы? – медленно поднял веки шаман. – Я не звал тебя!
– Мне плевать! На моей семье неотмщенная кровь, а ты увел своих воинов! – костяные фигурки вновь ударили его по лицу. Вождь схватил их, рванул и злобно бросил на пол. – Почему пришли две пустые лошади?! Что молчишь, колдун? Если удача вновь отвернулась, ты будешь петь у пыточного столба!
– Святотатство, – достаточно громко прошипел Ващуг в спину Ненчича. – Эта ночь будет ужасной!
Так, конечно, и случилось: что-что, а нагонять страху колдун умел. Тем более что каким-то странным образом все стойбище вскоре узнало, что вождь растоптал фигурки, в которых обитают духи Умба и Тро. Вечер был пасмурным и хмурым – низкие, темные тучи на небе с просветом далеко на западе и кроваво-красный закат. Потом стемнело, люди легли спать, но среди ночи начали просыпаться. Привязанные собаки скулили и выли, за стенами палаток слышались шорохи – казалось, духи этой чужой земли слетелись и бродят теперь среди жилищ. Находиться внутри было невыносимо, но выходить наружу никто не решался. То здесь, то там начинал плакать ребенок, и его торопливо успокаивали.
Ближе к рассвету послышался тихий голос шаманского бубна. Ващуг камлал в одиночестве – сам для себя. Люди, затаив дыхание, вслушивались в слова песни-заклинания. Те, кто понимал их, пугались еще больше – шаман жаловался духам-покровителям на имазров, и они поднимали его все выше и выше – чуть ли не к самому обиталищу Умбула. Никогда еще на их памяти Ващуг не поднимался так высоко. Неужели он собирается просить защиты и помощи там, где говорить смеет лишь величайший колдун и пророк Нишав?!
Ночь длилась и длилась, бубен гремел громче и громче. Песня шамана становилась все более неистовой и неразборчивой – казалось, Ващуг уже не поет, а воет в безысходном ужасе. Наконец песня оборвалась – неожиданно, на высокой неустойчивой ноте. Наступившая тишина казалась страшнее, опаснее, чем эти вопли и звуки бубна. А снаружи было действительно тихо – даже собаки почему-то молчали.
И вот щели в покрышках жилищ из черных стали серыми – рассвет. Но никто не выходил наружу, никто не хотел быть первым в это утро. В конце концов, наверное, не выдержал кто-то из подростков – захотел справить нужду. И раздался крик. Люди начали вылезать наружу, послышались новые стенания и вопли.
Небо очистилось и над восточными холмами стало кроваво-красного цвета – это первое, что увидели люди. А потом…
Собаки – все до одной – были мертвы. Сорваться с привязи они не смогли и лежали теперь с разорванными горлами. Их остекленевшие глаза как бы спрашивали хозяев: «Зачем вы так с нами?!» Только людям было не до них – среди палаток на вытоптанной траве валялись головы. Крики затихли почти сразу – люди как бы онемели от ужаса. Матери узнавали своих сыновей, воины – друзей и братьев.
Растрепанный, страшный, с лицом, разрисованным знаками покаяния и горя, шел через стойбище шаман – шел в сторону краснеющего на востоке неба. Сначала один, потом второй, третий воины двинулись за ним.
Но не все – далеко не все! В основном его «сыновья» и друзья сыновей. Остальные ждали, что скажет или сделает Ненчич. И вождь в конце концов кивнул и двинулся вслед за процессией.
В двух сотнях метров от крайних шатров шаман остановился, воздел руки и завыл, обращаясь к разгорающемуся на востоке небу:
– О, великий Умбул! О, творец всего сущего и податель жизни! Укажи нам вину нашу! Даруй нам путь искупления! Повили нам пророка! Пошли нам знамение!
Трижды прокричав свою мольбу, Ващуг бросил бубен и распластался на земле. Те, кто были возле него, сделали то же самое. Вождь и его окружение остались стоять. Все понимали, что шаман, обращаясь к божеству с подобной мольбой, по сути дела берет на себя роль верховного колдуна, как бы отказываясь от власти и покровительства Нишава. Ясно было и то, что Ващуг обречен – как бы там ни было, он должен предвидеть, что поход будет неудачен. Точнее, мог сделать его удачным и не сделал, зато сохранил всех своих родственников. Какие могут быть вопросы?! Костер! Только костер!
Воины взяли оружие на изготовку и ждали команды. Вождь терпеливо ждал конца представления: все должны убедиться в бессилии шамана, иначе возможно сопротивление. Только Ващуг все никак не хотел смириться со своей участью: вскочил и вновь завыл, обращаясь к востоку. После третьего повтора Ненчич начал терять терпение – сколько же можно?!
Из-за перегиба склона, ограничивающего горизонт, показался край солнца. Эту немудреную хитрость вождь прекрасно знал – бессильный колдун пытается убедить всех, что оно встает в ответ на его призыв. Это все? И вдруг…
На фоне края солнечного диска возникла черная точка. Медленно увеличиваясь, она превратилась в пятно, которое росло и росло, обретая характерный контур – с той стороны на гребень поднимался мамонт. Черная тень перед ним на склоне удлинялась и, казалось, тянулась к людям.
На гребне животное остановилось. Ващуг и его окружение с разноголосыми воплями в очередной раз повалились на землю. Оставшиеся на ногах воины с тревогой смотрели на вождя.
– Ну, и что? – пожал плечами Ненчич. – Мамонта никогда не видели, да?
– Но на нем… Или с ним… – пробормотал один из воинов, всматриваясь из-под ладони в солнечный диск. – Человек, что ли?
Вождь прищурил глаза: да, кажется, от контура мамонта действительно отделилась человеческая фигурка – что за чертовщина?!
Семен спешился и похлопал Варю по бивню:
– Подними, пожалуйста, хобот и протруби как следует – величественно и грозно! – Он зажал уши и дождался конца рева. – Молодец, девочка! Теперь я пойду вниз, а ты стой здесь и жди меня. Когда вернусь, расскажу тебе про синусы и косинусы. Да, только не забудь: когда я там – внизу – подниму руки, ты еще немножко потруби, ладно?
– «Ладно… Так и стоять, да? А они сюда не прибегут?»
– Не прибегут, не бойся, – рассмеялся Семен. – Они сами тебя боятся.
Фитили, привязанные к древку пальмы, он поджег еще на подходе. Оба они горели ровно, и можно было надеяться, что хоть один из них продержится достаточно долго. Семен вздохнул, еще раз погладил Варин бивень – прикосновение к теплой гладкой кости успокаивало, – поправил висящую через плечо сумку и зашагал вниз.
Пройдя полсотни метров, он откашлялся и, проверяя голос, заорал:
– Тхе-едуай-я мха-анитту-у!! Мгу-утеллоу-у ту тхе-е!!!
Потом еще раз откашлялся и перешел на русский:
…Пока земля еще вертится, Господи, Твоя власть, Дай рвущемуся к власти Навластвоваться всласть! Дай передышку щедрому Хоть до исхода дня. Каину дай раскаянье И не забудь про меня…
Кроме слов, почти ничего общего с песней Б. Ш. Окуджавы в исполнении Семена не осталось. Он орал ее торжественно и медленно, как гимн. И шел вниз – в лагерь людей, которых считал своими злейшими врагами.
То, что среди встречающих имеют место разногласия, было ясно с первого взгляда: одни лежат носом в землю, как договорились, другие стоят, смотрят на приближающегося незнакомца и никакого особого трепета не демонстрируют. На приличном расстоянии за происходящим наблюдают штатские – женщины и дети.
Поскольку ситуация, в целом, соответствовала плану, Семен направился прямиком к группе вождя. Пока шел, на ум по странной ассоциации пришла песенка В. Высоцкого про «королевский крокей», и Семен лихо проорал все куплеты, которые вспомнил: