— Кончай ныть, — поморщился я, — а то тоже начну плакаться о своих личных неурядицах. Жилетка есть?
— Нет. Зато спирт есть. Будешь?
— Не буду. И без него голова кругом идет. Что у нас за менталитет такой — как проблема, так лучшего способа, чем заливать ее спиртным, не находится?
— Потому такой, что наша с тобой проблема неразрешима, — пожал плечами Андрей. — Меньше над ней голову ломай, работай и получай зелененькие. А если тошно — водку пей.
— Это тебе хочется, чтобы она была неразрешимой, — не согласился я. — Инопланетяне, вторжение, лапки кверху...
Андрей скривился как от оскомины.
— Да плевать мне, кто они — передовой отряд вторжения, мирные исследователи, потусторонние силы или предвестники Армагеддона местного значения. Кто их заслал, откуда и с какой целью. Платят, жить позволяют, и ладно.
— Засланцы, говоришь?
Андрей прищурился.
— Картавить изволите?
— А ты что, японец?
— При чем тут японец? — не понял Андрей.
— В японской речи нет звука «л».
— Буквы?
— Букв у них тоже нет.
— Японовед ты наш...
— От стеклодуя слышу.
— Таки «...дуя»? — обиделся Андрей.
— Аки «японо...», — не остался я в долгу.
Последнее слово было за мной, и мы замолчали.
Выпустили пар в пустопорожней перепалке и неожиданно поняли, что говорить не о чем. Ничего мы не выяснили, ни к какому решению не пришли и вряд ли придем. Напрасно говорят, что истина рождается в споре. В споре появляются синяки и выбиваются зубы, а проблемы не разрешаются, а усугубляются.
Андрей шумно вздохнул, нагнулся и достал из-под стола литровую бутыль без надписи.
— Давай вмажем спирту, мозги затуманим?
Я покачал головой.
— Не хочу. — На душе было тошно, и отчаянно хотелось побыть одному. — Пойду я...
— Как хочешь, — равнодушно сказал он. Видимо, в своем желании побыть в одиночестве я не был оригинален, и Андрей хотел того же. — Что-то новое выяснишь, сообщи.
— И ты тоже, — сказал я, поднимаясь с табурета. Все-таки скрывалась за его напускным безразличием тревога. Когда страус прячет голову в песок, перья на гузке подрагивают.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ветер стих, и на город пал плотный промозглый туман. Снежная слякоть хлюпала и чавкала как под подошвами, так и внутри прохудившихся зимних сапог, поэтому из моего желания побродить по городу, подумать ничего не получилось. К моим проблемам недоставало только простуды.
Однако, направляясь домой, думать я себе запретить не мог. Мысли неотрывно крутились вовсе не вокруг «живых» трупов, стеклянных глаз и ожившего Буратино, а вокруг таинственной личности оперуполномоченного Петрова-Сидорова. После разговоров с Мироном и Андреем версия о том, что он — рядовой мошенник, отпала, а в версию о его принадлежности к ФСБ не верилось. Люди в ФСБ чрезвычайно прагматичны и не верят в потусторонние силы. Их конек — контрразведка, борьба с инакомыслием и террористическими актами. Предотвращением вторжения инопланетян занимаются исключительно психотерапевты. На психотерапевта Петров-Сидоров не тянул, и кто он такой, оставалось загадкой. Но знал он очень много, мало того, вел с нами какую-то непонятную игру. Отнюдь не случайно он назвался мне и Андрею разными фамилиями — определенно предполагал, что мы встретимся, обсудим свои проблемы и его вспомним. Если рассчитывал вызвать у нас тревогу и беспокойство, то своего он добился. К ожившему Буратино я относился более спокойно — все-таки трансцендентные силы если и вредят, то без особого усердия. Петрова-Сидорова же я начинал опасаться и чем дольше о нем думал, тем больше боялся. Нет зверя страшнее человека.
Когда я вошел в подъезд, чувство опасности возросло, но, к счастью, на лестничной площадке никого подозрительного не встретил. Опять приступ паранойи...
— Ко мне никто не приходил? — с некоторой опаской поинтересовался я у желтой рожицы.
«Ты меня в сторожа не нанимал», — ответила она с улыбкой.
Я облегченно перевел дух и погладил рожицу ладонью. Стена была обычной, шершавой, а рожица и не думала оживать. И на том спасибо — сыт уже паранормальными явлениями по самое некуда.
Уверенный, что мой дом — моя крепость, я вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь... И замер на пороге.
В квартире кто-то был: в комнате работал телевизор, бубнил голос диктора, на стенах прихожей играли блики света. Неужели Петров-Сидоров решил претворить в жизнь свое обещание скорой встречи? Если так, то вряд ли он будет вести себя столь же корректно, как во время предыдущего визита.
— Чего встал на пороге? — донесся из комнаты голос Оксаны. — Заходи, будь как дома!
С души будто камень упал, и я оттаял. Лучше бы это оказалась Любаша, но... Быть может, прислала дочку в качестве парламентера? Вообще-то я не вел военных действий, но вот она почему-то на меня ополчилась.
Я закрыл дверь, снял куртку, шапку, переобулся в тапочки и, с удовольствием ощущая, как оледеневшие ноги начинают согреваться, вошел в комнату.
Оксана сидела в кресле, смотрела телевизор и усиленно поглощала бананы.
— Привет! — развязно поздоровалась она. — А говорил, что бананов нет!
Я глянул на блюдо и увидел только кожуру.
— Уже нет.
Она тоже посмотрела на блюдо и наигранно огорчилась:
— Жаль...
— Каким образом ты здесь оказалась? — строго спросил я.
— Обыкновенным, через дверь.
— А ключи у тебя откуда?
— Стащила у мамы из сумочки, — без тени смущения призналась она.
— Так... — протянул я. Версия о том, что Оксану прислала мать, развеялась как дым. Жаль. Похоже, с Любашей предстоит еще один нелицеприятный разговор. — А почему не в школе?
Оксана неожиданно захихикала.
— А ты когда-нибудь на календарь смотришь? Какой сегодня день?
— С утра было двадцатое.
— А день недели?
Я запнулся. При работе «на вольных хлебах» мало обращаешь внимания на дни недели.
— Вроде бы понедельник...
— Воскресенье! — язвительно поправила Оксана. — А по воскресеньям, да будет тебе известно дети в школу не ходят.
Я окончательно стушевался. Умела Оксана уесть — язвочка еще та. Развернув стул к телевизору, я сел.
— Что смотрим?
— Местные новости. Видишь, старичку семьдесят шесть лет, а его награждают медалью. А тебе слабо?
В глазах Оксаны плясали бесенята, губы кривила ироническая усмешка, и я не стал ее разочаровывать.
— Куда мне. Если вознамерюсь своротить горы, то сверну себе шею.
И тут я узнал старика. Это был тот самый извращенец, который наблюдал за игрой ребятишек в хоккей и страстно желал, чтобы кто-нибудь из них сверзился в полынью.
— Да за что же ему медаль-то? — безмерно удивился я.
— За спасение утопающих. Он вчера вытащил мальчишку из проруби. Уже пятого за эту зиму.
Я икнул, вытаращился на старика на экране и беззвучно, как рыба, захлопал губами. Затем расхохотался.
— Ты чего? — недоуменно посмотрела на меня Оксана.
— Так я его знаю! — давясь смехом, сказал я. — Встретил вчера на набережной... Он сидел, смотрел на ребят, играющих на льду в хоккей... Я его еще за извращенца принял...
— Не вижу ничего смешного, — поджала губы Оксана.
Я запнулся, подавил смех и посмотрел на ее сердитое лицо. Действительно, ничего смешного — караулил старик детей, чтобы спасать, а не смаковать, как кто-то из них тонет. Этакий спасатель на водах на общественных началах.
— Пожалуй, ты права, — согласился я.
— Я всегда права! — безапелляционно заявила Оксана, тряхнула кудряшками, и бирюзовый огонек блеснул у нее на шее.
— Зачем ты надела мамин кулон? — дрогнувшим голосом спросил я.
— А она не хочет носить.
Я не стал задавать вопрос «почему?», опасаясь нарваться на очередную колкость. Посидел, подумал.
— Что у вас с мамой произошло? — наконец глухо спросил я.
Оксана подобралась в кресле, села ровно, но ироничная улыбка не сходила с ее губ.
— Разногласия на сексуальной почве! — неожиданно выпалила она.
Кажется, я покраснел.
— Это в каком же смысле?
— В самом что ни на есть прямом! — нимало не смущаясь, заявила Оксана. — Я сказала, что отобью тебя у нее и буду с тобой жить!
Меня будто обухом по голове ударили. Сидел пришибленный, втянув голову в плечи и оторопело уставившись в голубые глаза Оксаны. Мамины глаза. Язвительная улыбка исчезла с ее лица, смотрела она прямо и открыто, и было непонятно, искренне она говорит или в очередной раз проверяет меня на вшивость.
«Созрела девочка...» — глупо отметило сознание. Почему-то представилось, что на моем месте сидит Мирон. Тот бы не растерялся и сразу скомандовал: «Тогда раздевайся».
— Мое мнение по этому вопросу тебя не интересует? — тихо спросил я.
— А ты что, не согласен? — все с той же откровенной прямотой выпалила она.
— Милая дочка, не гожусь я на роль любовника Лолиты...
— Не называй меня дочкой! — вспылила она, и, кажется, это было сказано искренне.
— А другого места в моем сердце для тебя нет, — спокойно, пытаясь вразумить ее, сказал я. Получилось высокопарно, но как уж получилось.
— Это почему же?
Не знаю, что Оксана задумала, правду ли говорила или хотела зло подшутить надо мной, но сейчас мои слова оскорбили ее.
— Потому что я люблю твою маму.
— Любовь... — зло фыркнула Оксана. — Понапридумали... Секса тебе недостаточно?
Я горько усмехнулся детской наивности и ничего не ответил. От моего насмешливого взгляда по липу Оксаны пошли красные пятна. Она вскочила, бросилась в прихожую и начала поспешно одеваться. Затем до меня донеслось: «У, козел...», и входная дверь хлопнула с такой силой, что на кухне задребезжала посуда.
Лучше бы она разбилась вдребезги, все на душе было бы легче... Потому что черепки от моей так и не состоявшейся семейной жизни уже не склеить.
Я неподвижно сидел на стуле, тупо вперившись невидящим взглядом в стену, и в голове не было ни единой мысли. В душе царила пустота, и было так тоскливо, что ничего не хотелось. Даже вешаться.
Поэтому, когда почувствовал, что кто-то теребит меня за штанину, ничуть не удивился. Равнодушно повернул голову и увидел у своих ног отчаянно жестикулирующего Буратино.
— Ты был здесь? — спросил я его.
Буратино перестал жестикулировать, внимательно посмотрел на меня стеклянными глазами, беззвучно зашевелил челюстью, затем кивнул.
— Все видел, все слышал?
Он опять кивнул.
— Тогда какого рожна тебе надо!!! — заорал я, вскочил со стула и хотел изо всей силы пнуть деревянную куклу. Так, чтобы она врезалась в стену, разлетелась в щепу, а стеклянные глаза брызнули мелкими осколками. Однако Буратино ловко увильнул, нога попала в пустоту, и я, не удержав равновесия, рухнул на пол.
Кажется, я заплакал. Не помню точно, потому что меня одновременно захлестнули безмерная ярость и опустошающая беспомощность, и я не мог адекватно оценивать ситуацию. А потом наступила апатия. Полнейшая.
Я лежал на полу, глазной нерв регистрировал, как вокруг меня мельтешит, теребит за одежду, жестикулирует деревянная кукла с длинным острым носом и улыбкой до ушей, но мозг никак на это не реагировал. Затем Буратино куда-то исчез, временно наступил умиротворяющий покой и для тела, и для глаз... А потом на голову плеснулась волна ледяной воды.
Меня подбросило, словно пружиной. Я сел, ошарашенно замотал головой, рукавом вытирая мокрое то ли от слез, то ли от воды лицо. Соображалось туго, как после похмелья, но я более-менее пришел в себя.
Буратино стоял напротив, смотрел снизу вверх, держа в руках большую, чуть ли не с него, алюминиевую кружку.
— Что тебе надо? — натужно, с трудом ворочая языком, спросил я.
Он поставил кружку на пол, беззвучно задвигал челюстью, зажестикулировал, указывая то на меня, то на лоджию.
— Не понимаю, — помотал я головой. В голове шумело, в глазах рябило, как в телевизоре, включенном на пустой канал.
Буратино отбежал к лоджии и, приглашая, замахал рукой.
— Хочешь, чтобы я пошел за тобой?
Он быстро закивал и скрылся на лоджии.
Я тяжело поднялся и на ватных ногах последовал за ним. Никогда не боксировал на ринге, но мне казалось, что именно так чувствуют себя боксеры после тяжелейшего нокаута. Разница лишь в том, что мне не челюсть своротили, а душу вывернули.
Когда я вышел на лоджию, Буратино уже стоял на верстаке и держал в руках карандаш. Увидев меня, он начал, как ломом, долбить карандашом верстак. Держал он карандаш как-то странно, и когда я присмотрелся, то понял, что пальцы у него вывернуты в противоположную от ладони сторону.
— Ты неправильно держишь карандаш, — сказал я и показал, как у человека сгибаются пальцы.
Буратино страшно рассердился на замечание, задвигал челюстью, завращал глазами и снова с удвоенной силой принялся долбить верстак. Только тогда я наконец обратил внимание, что стучит он по карандашной надписи, оставленной вчера.
«Придумай вместо этой безделушки такое устройство, чтобы я мог говорить».
«Только над этим все время голову ломал!» — чуть не вырвалось у меня, но я промолчал и принялся усиленно растирать виски. Задачка еще та! На электронном уровне для искусственного интеллекта эту проблему вроде бы решили, но вот для механической куклы... Кто мог подозревать, что у нее может проявиться интеллект?
И все же задачку я решил буквально сразу. Точнее, не решил, а нашел выход из ситуации, чтобы отвязаться. Сел на стул, достал из ящика верстака пищик, которым пользуются актеры кукольного театра, подложил под язык и пропищал:
— Такое устлойство устлоит?
Вынув пищик изо рта, я положил его у ног Буратино.
— Только не знаю, как ты будешь дуть в него.
Буратино отшвырнул карандаш в сторону, внимательно посмотрел на пищик, на мой рот и снова на пищик. Затем наступил на него ногой, и пищик неожиданно завибрировал.
— Пловелка свука — лас, два, тли...
«Что ему стоит ветер устроить...» — ошарашенно подумал я, и в памяти всплыло, как куклы на стене качались от непонятного сквозняка.
Буратино сбросил с себя безрукавку, схватил пищик, повернул голову на сто восемьдесят градусов и, вывернув руки, вставил его в щель в спине, где раньше была «хохоталка». Затем снова надел безрукавку, вернул голову в нормальное положение и посмотрел на меня.
— Стластвуй, папа Калло! — с чувством сказал он и неожиданно добавил совсем уж фривольным тоном: — Хы-хы, ха-ха, хи-хи!
— Здравствуй, сынок, — улыбнулся я и впервые не обиделся на прозвище. Происходящее напоминало кукольный спектакль — только кукловода я не видел. — Что скажешь?
— Отклой яссик велстака, папа Калло!
Глаза блестели, рот до ушей улыбался вечной улыбкой, и сейчас он был чрезвычайно похож на настоящего Буратино, который принес папе Карло золотой ключик.
Я выдвинул ящик и увидел пачку стодолларовых банкнот и шесть спичечных коробков со стеклянными глазами. Денежное дерево в Стране Дураков плодоносило не золотыми монетами, а зелеными ассигнациями.
— А где поленья? — машинально спросил я, мгновенно догадавшись, что все это означает.
— Под велстаком! — жизнерадостно сообщил Буратино.
Я заглянул под верстак и обнаружил аккуратную поленницу древесины разнообразных пород из коллекции географического факультета университета. На некоторых чурбачках сохранились наклейки инвентарных номеров.
— А зачем нужны необычные породы дерева? Это важно?
— Не-а! Так полутсилось. Вассны гласа, а в остальном устлоит любой неодусевленный мателиал. Но ты ведь кукол только из делева делаес?
— Из любого достаточно пластичного материала, — возразил я. Готовность куклы отвечать на вопросы обнадеживала. — А деньги откуда?
Однако рано радовался.
— От велблюда! — неожиданно парировал Буратино, и в его тоне послышались знакомые нотки. — Хы-хы, ха-ха, хи-хи!
— А вот хамить не надо, — строго сказал я.
Вид дергающейся на верстаке веселой куклы никак не ассоциировался с пришельцами, тем более агрессорами. Слишком долго я проработал в театре и настолько привык к двигающимся и разговаривающим куклам, что оживший Буратино представлялся мне персонажем, которого и поучить не грех.