Глава 4
ЭТЛАНД
Спустя двенадцать дней, преодолев, где пешком, где в экипаже, пару тысяч километров, Тревельян опять сидел у стола, но уже не низкого, а привычной вышины, и под его ягодицами была не кожаная подушка, а деревянный табурет. Этланд несомненно являлся более цивилизованной страной, чем Хай-Та, поскольку был ближе к Империи и граничил на западе с Горру, Нанди и Пибалом, лежавшими у подножия Кольцевого хребта. Имперский тракт пересекал границу с Нанди и уходил к горам, к ущелью, пробитому притоком Рориата, и Первому Разлому, а за ним лежала провинция Восхода, самая восточная область Империи, которая славилась своими медами, зерном и душистой цветочной эссенцией. При желании Тревельян мог направиться туда, сесть на корабль и поплыть по морю Треш в Мад Аэг, столицу мира. Однако его дела на востоке были еще не закончены.
Стол и сиденье в обители Братства в Помо были удобнее, чем в Рори, а зал для трапез – больше; тут, не теснясь и не толкаясь, могли расположиться полсотни человек. Убранство зала тоже было изысканней: на стенах – гобелены, изображавшие панораму гор, потолок расписан под звездное небо, а в окнах, имевших форму стрельчатых арок, – настоящее стекло. Угощение, предложенное Даббасом, дарующим кров, не оставляло желать лучшего: лесной клыкач, запеченный с пряностями и травами, а к нему – пибальское вино. Все располагало к пиру и веселью, однако в трапезной, где насыщались девять человек, царила суровая тишина. Ни звуков музыки, ни разговоров, ни, тем более, смеха… Причины такой сдержанности были Тревельяну непонятны – он появился здесь час назад, успел умыться с дороги, но в обстановке еще не разобрался. Семеро его сотрапезников были рапсодами из местных, крепкими мужчинами в цвете лет; восьмой, пастух Лагарна, выглядел постарше и принадлежал, судя по имени и внешности, к северной ветви континентальной расы. Его бакенбарды были короткими и тронутыми сединой, а ростом он не уступал Тревельяну.
«Что-то парни мрачноваты, – заметил его невидимый Советник. – С чего бы? На блюде – жареный кабан, вина залейся, а рожи хмурые, как перед дракой».
Сказать Тревельяну было нечего, и он промолчал. Однако подумал, что Братство изучено из рук вон плохо и что, быть может, его члены не вполне адекватны земным миннезингерам и трубадурам. Восемь песнопевцев за столом, и с ними учитель или философ, но никакой болтовни… Этого он не понимал, а значит, в полученных им инструкциях, касавшихся Братства, зияли пробелы.
«Рожи как перед дракой, – упрямо гнул свое командор. – Видел я такие рожи, видел, и не раз! Десантники перед высадкой. Жрут, пьют, бластеры чистят, а глаза – в кучку… Будет драка, будет!»
Это в планы Тревельяна не входило. Он, собственно, завернул в Помо, чтобы повидать почтенного магистра Питхану и выжать из него что-нибудь полезное. По дороге сюда он не обогатился новой информацией, и миссия, можно сказать, не продвинулась ни на шаг. В постоялых дворах и харчевнях, на базарах и в банях, в речных гаванях и мелких университетах, что встречались на пути, никто не слышал ни о Дартахе Высоколобом, ни о его трудах. Об этих материях помнилось не больше, чем о бумаге мастера Цалпы, о паровой машине, изобретенной четырежды, или, к примеру, об учении Арзы-Сина Мечтателя, утверждавшего, что звезды – это солнца, видимые с огромных расстояний. В такой ситуации вести прелестной Чарейт-Дор про Дартаха, коего приютил ее отец, были подарком судьбы, и ими пренебрегать не стоило.
Однако, еще не добравшись до цели, Тревельян узнал, что имение и резиденция Раббана, правителя Северного Этланда, находятся не в Помо, а километрах в сорока от города, в местности с приятным климатом и теплыми целебными источниками. Там, в котловине меж холмов, стоял дворец, окруженный парком, там простирались охотничьи угодья, и там Раббан проводил восемь декад из десяти в любом сезоне, наезжая в Помо лишь по делам правления. Видимо, они не отнимали много времени. Этланд, в отличие от Хай-Та, являлся понятием скорее географическим, чем политическим, и не имел единого владыки. Это была конфедерация земель и небольших городов, где, под эгидой Империи, правили местные аристократы, так что Раббан, в привычных понятиях, был кем-то вроде полунезависимого князя. Споры и конфликты между владениями, разумеется, случались, но их решал имперский суд, а иногда – традиционный поединок бойцов двух спорящих сторон. Войн и набегов тут не знали, армия любого князя была не больше сотни человек, и край считался мирным и настолько тихим, что даже имперские гарнизоны тут не стояли, за исключением солдат, следивших за порядком на дорогах.
Разузнав, как добраться в поместье правителя, и осмотрев городок, совсем небольшой, но чистый и ухоженный, Тревельян завернул в обитель Братства, надеясь встретиться с почтенным Питханой. Явился сюда, попал на этот мрачный пир и спросить успел лишь об одном – где проживает премудрый магистр. Оказалось, что здесь, на третьем этаже обители, которая была просторнее и больше, чем те странноприимные дома, что попадались по дороге в Помо. Сообщив об этом, дарующий кров замолчал, всем своим видом намекая, что вопрос о встрече поднимать не стоит. Несвоевременное дело!
Когда от клыкача остались кости, а в кувшинах показалось дно, пастух Лагарна, старший в этой компании, поднялся, оглядел рапсодов, задержавшись взглядом на Тревельяне, и спросил:
– Кто знает дорогу?
– Я. – Вслед за Лагарной встал один из рапсодов, стройный юноша в сером пончо. – Я отведу вас к Раббану, а он уже даст проводников до нужного места.
К Раббану! Вот только зачем? Не успел Тревельян придумать первую гипотезу, как пастух сказал:
– Хорошо, Заммор, ты нас поведешь. Вооружаемся, братья, и в дорогу! – Его глаза опять остановились на Тревельяне. – Боги нам помогают – прислали в помощь крепкого воина.
– Трое всегда на стороне справедливости, – сказал Даббас, дарующий кров, и повел их в соседнюю комнату.
Там располагался арсенал. Взору изумленного Тревельяна предстало все, изобретенное на Осиере для защиты и нападения: кожаные доспехи и пластинчатые кольчуги, копья, дротики и метательные лезвия разнообразных форм, луки и арбалеты с солидным запасом стрел, большие и малые щиты, мечи с короткими и длинными клинками, прямые, изогнутые и с расширявшимся концом, ножи и кинжалы, секиры, боевые топоры и палицы. Отряд начал вооружаться, рапсоды натягивали доспехи и примеряли шлемы, а он все стоял и глядел, пока Даббас не коснулся его плеча:
– Мне кажется, этот панцирь тебе подойдет, Тен-Урхи. Большой и прочный, из кожи нагу… Бери его. Чем ты сражаешься? Рубишь секирой или мечом, жалишь копьем? Или стреляешь из арбалета?
Никто не спрашивал его согласия рубить или стрелять – это, кажется, само собой подразумевалось. Тревельян молча натянул доспех, выбрал подходящий шлем, взял пейтахский меч с длинным, слегка изогнутым лезвием, связку дротиков, арбалет и плотно набитый колчан. Лазерный хлыст в его сапоге стоил всей этой груды железа, дерева и кожи, но обращаться с холодным оружием Тревельян умел: стрелял он вполне прилично, а что до владения клинком, то вряд ли в этом мире нашелся бы более искусный мастер. Глядя, как он проверяет баланс клинка, Лагарна одобрительно кивнул:
– Видно, ты опытный воин. Случалось биться за справедливость?
– Не раз, – с уверенным видом отозвался Тревельян. – Нынче последняя декада Второго Урожая, праздник на носу… В такие дни я особенно свиреп, ибо не могу дождаться угощения.
Но пастух не улыбнулся на шутку, а только спросил:
– Где ты сражался?
– Где? Хмм… Повсюду. В северных и южных землях и здесь, на востоке.
– Отлично. Моя кровь – твоя кровь, Тен-Урхи. Если меня убьют, ты будешь старшим.
Вооружившись до зубов, они покинули обитель. Дом, как и другие дома Братства, стоял на городской окраине, у мощенного камнем пути, что вел на север, в Манкану. Ушли они тихо, не бряцая металлом, но все же Тревельян увидел жителей, стоявших во дворах или глядевших в окна и провожавших их молча, только взмахами рук и символом божественного круга, который чертили в воздухе. Ему показалось, что люди выглядят испуганными и что в глазах их светится надежда.
По имперскому тракту «десантники» прошли не больше километра, свернув затем на другую дорогу, не такую широкую, без каменного покрытия, но прямую и с плотно утоптанным грунтом. Тревельян шагал по ней след в след за Лагарной и молодым Заммором, и с каждой секундой Братство Рапсодов превращалось в его воображении в рыцарский орден, в содружество не только певцов, но воинов. Рапсоды, трубадуры? Нет, скорее скальды, владевшие мечом не хуже, чем лирой и голосом. Он уже не сомневался, что специалисты Базы что-то упустили, проглядели нечто важное в этом союзе, возникшем в неведомые времена – может быть, еще до основания Империи. Что ж, подумал он, тем интереснее разобраться и выяснить правду.
Дорога уходила в лес, такой дремучий, что казалось, он стоит тут с сотворения мира. Ветви огромных деревьев переплетались в вышине, меж огромных стволов, покрытых бугристой корой, поднимался гигантский папоротник, багровели мхи, падал дождь лиан, и по любой опоре карабкалась к небу и свету лоза с узкими, похожими на лезвие кинжала листьями. Лес был живым, полным звуков, шелеста листьев и птичьего щебета. Временами мелькали за деревьями мощные серые туши клыкачей или пятнистая шкура хищной кошки, гулко и громко ухала какая-то птица, скакали по ветвям древесные кролики, маячили среди листвы рыжие пацы, и их назойливое бормотание – пц-пц-пц!.. – звучало со всех сторон. Дорога, однако, была ровной и сравнительно прямой – вероятно, за ней следили и вырубали подлесок.
Тревельян прибавил шаг, поравнялся с Лагарной, вооруженным щитом и копьем, и спросил:
– Скажи, достойный… Ты ведь пастух, а значит, наставник и учитель. Какому искусству ты обучаешь?
– Танцам и изящным манерам, – ответил тот, касаясь наушного украшения, серебряной фигурки плясуна с малахитовой подвеской. – Но не только этому, рапсод, не только этому! – Лагарна потряс копьем, и на его губах мелькнула мрачная усмешка.
Дорога пошла вверх, лес стал светлее, деревья раздвинулись, давая место остроконечным каменным глыбам, скалам и осыпям. Вверху, в разрывах крон, синело небо, и золотистый Ренур изливал на землю полуденный зной. Тревельян прикинул, что от Помо они отшагали километров пятнадцать и что в этом ровном темпе доберутся до поместья к началу Заката. Трое в их отряде несли щиты и копья, двое – топоры и луки, остальные, как он, вооружились мечами и арбалетами. Судя по всему, острая губительная сталь была рапсодам столь же привычна, как нежные флейты и сладкозвучные лютни. Их лица под налобниками шлемов казались грозными, мрачными, но спокойными. Лица людей, которые должны исполнить пусть неприятный, но почетный долг.
Они преодолели ручей с каменистым дном и вошли в ущелье, неширокое и живописное. Дорога начала петлять, огибая утесы цвета охры, покрытые пятнами лишайников и хвойными лианами; теперь она просматривалась не больше, чем на десять-пятнадцать шагов. Командор снова пробудился и посоветовал не хлопать ушами, а выслать передовое охранение. Но Лагарна, видимо, не был новичком в воинском искусстве и обучал не только танцам: по его команде проводник Заммор и еще один воин быстро двинулись вперед.
Услышав, что за спиной затеялся негромкий разговор, Тревельян решил, что соблюдать молчание необязательно, и посмотрел на шагавшего рядом рапсода. Звали его Паххат, и был он еще моложе Заммора.
– Подходящая у нас компания, учитель танцев и восемь музыкантов и певцов, – с улыбкой молвил Тревельян. – Хватит, чтобы повеселить Раббана, его родню и слуг, и научить их изящным манерам.
Но юный Паххат не принял шутки. Дернув отвисшее ухо – типичный жест для человека его расы, – он хмуро заявил:
– Мы идем не веселить, не петь и танцевать, и учить не будем тоже. Проучим и покараем, так вернее! Как подобает судьям и стражам справедливости!
Стражи справедливости? Это Тревельян услышал не в первый раз. Так его назвал Куссах Четыре Пальца, пират и разбойник… Видимо, эти слова были не лестью устрашенного злодея и не мольбой о милости, а чем-то большим; может быть, почетным титулом, что говорил о назначении рапсодов и всего их Братства. Возможно ли такое?.. – думал Тревельян, меряя дорогу быстрыми шагами. Петь, учить и складывать сказания – это с одной стороны… С другой, судить и карать, присвоив важные прерогативы имперской власти… А как любая власть относится к подобному деянию? Известно как! Резко отрицательно, вплоть до виселицы, плахи и костра для самозваных судей. Хотя в земной истории были особые институты суда и кары, освященные традицией, – божий суд, суд чести, дуэль и рыцарские поединки… В Средневековье эти феномены уживались с властью, пользуясь даже почетом и общим признанием – в точности, как Братство Рапсодов. Все зависело от ситуации, и, значит, здесь и сейчас она сложилась так, что имперская власть не хочет или не может рассудить Раббана с его оппонентом.