Тарли, местные псы, добрались до рапсодов первыми. Вероятно, то была охотничья порода: крепкие челюсти, длинные ноги, толстые мощные загривки. Прыгали они здорово – на радостях, а может, дожидаясь команды хватать и рвать. За ними примчались псари и солдаты; первые отогнали собак, вторые выстроились в две неровные шеренги, сверкая пиками и шлемами в лучах заходившего солнца. Слуги развернули ковер, поставили табуреты, служанки с опахалами и виночерпии с кувшинами встали по обе его стороны, и перед запыленными, покрытыми кровью рапсодами появился сам правитель со своей сестрой. У него был сильный низкий голос:
– Разделяю ваше дыхание. – Раббан оглядел их отряд и в волнении потянулся к мочке уха. – Но что я вижу! Вы в крови, на ваших доспехах следы ударов, и двое лежат на носилках… Раненые? Или мертвые?
– Мертвые, правитель, – сказал Тревельян, кланяясь Раббану и, отдельно, Чарейт-Дор. – По дороге нам встретились воины Аладжа-Цора, и, должен заметить, были они не очень почтительны. Пришлось преподать им урок.
Кажется, он все сказал правильно – Форрер, Тахниш и другие рапсоды с одобрением закивали. Правитель сдвинул густые брови. Ему было не меньше пятидесяти, и выглядел он человеком восточной расы, о чем говорило его имя. Либо Чарейт-Дор состояла с ним в отдаленном родстве и называла братом из вежливости, либо родилась от второй жены их общего отца, чистокровной женщины Империи. По данным Фонда, браки между богатыми аристократами востока и запада и девушками из мелкого имперского дворянства не являлись редкостью.
– Тква, Лабро! – громко выкрикнул Раббан имена слуг. – Заберите тела павших рапсодов, обмойте их, облачите в лучшие одежды и положите на поленья из благовонного дерева. Завтра мы попрощаемся с ними – да будет милостив к их душам великий Таван-Гез! Захи и вы, три бездельника! Для живых вызвать лекарей, приготовить омовение в целебном бассейне и трапезу в Охотничьем зале. А сейчас – всем вина! Снимайте доспехи, доблестные братья, садитесь и отдохните!
Слуги забегали, заметались, засуетились. «Хорошо встречают, с почетом, – одобрил командор. – И малышка наша тоже здесь. Заметил, как глазки-то разгорелись? Смотрит на тебя, как десантник на бифштекс, особенно после корабельного рациона!» – «Женщины любят героев», – скромно ответил Тревельян, принимая из рук виночерпия кубок. Вино было отменное; скорее всего, не пибальское, а из-за хребта, из южной Провинции Фейнланд.
– Ты – Тен-Урхи, тот самый Тен-Урхи, который поет чудесные песни и интересуется Дартахом. Сестра рассказывала о тебе, рапсод, и вот ты здесь. – Раббан осушил кубок и бросил его в толпу служителей, не глядя, кто поймает. – Но не будем сейчас о Дартахе. Ты сказал, что люди Аладжа-Цора получили урок… Он был для них полезен?
– Скорее для стервятников и лесных кошек, что пируют сейчас над трупами, – сказал Тревельян, а Форрер добавил:
– Мы убили тридцать человек, правитель. Ты знаешь, сколько еще осталось?
Раббан сдвинул на затылок свой венец, лоб его пошел морщинами.
– Думаю, семь или восемь десятков. Но захотят ли они биться со стражами справедливости? Аладжа-Цор – да будет он проклят тремя богами! – набрал злодеев и дезертиров из войска, грабит деревни и кормит своих людей неплохо. Но все же не так хорошо, чтобы они рискнули кровью и достойным погребением! – Он оглядел рапсодов, задержавшись взглядом на забинтованной ноге Тревельяна. – Кто из вас вызовет его?
– Я, – произнес Тревельян, послав сестре правителя нежную улыбку. – Хотя, сказать по правде, я рассчитывал провести здесь время приятнее.
– Изучая манускрипты Дартаха? – лукаво молвила Чарейт-Дор.
– Да, если не представится ничего интересней.
Представится, сказали ее глаза, непременно представится!
– Аладжа-Цор – серьезный противник, он обучался фехтованию у лучших мастеров, – промолвил Раббан. – А ты ранен!
– Пустяки, – Тревельян поднялся. – Но чем скорее мы с братьями доберемся до бассейна и стола, тем крепче будем в битве. Ты позволишь, правитель?
Он предложил руку Чарейт-Дор, и процессия, во главе с Раббаном и рапсодами, потянулась к лестнице. Тревельян со своей спутницей приотстали.
– Ты не очень торопился, – надув губки, сказала Чарейт-Дор. – Ты заставил себя ждать.
– Зато пришел не один, моя прекрасная госпожа. Только не понимаю, кого ты ждала: стража справедливости, рапсода или мужчину по имени Тен-Урхи.
– Это так важно? Может быть, всех троих, может быть, ни одного… Посмотрим!
– Посмотрим – это не ответ, – промолвил Тревельян, обнимая Чарейт-Дор за талию.
«В атаку, парень! – рявкнул командор. – Смелее! Помню, когда я в четвертый раз женился… Дьявол! Как же ее звали?.. Ну, не важно. В общем, когда я женился в четвертый раз…» – «Мои планы не простираются так далеко», – урезонил его Тревельян, чувствуя трепет женского тела под тонкой воздушной туникой.
Чарейт-Дор насмешливо покосилась на него, но дерзкую руку не сбросила.
– Интересно, чего же ты хочешь, рапсод? Тебя искупают в бассейне и накормят досыта, нальют лучшего вина, насыплют в кошелек монеты… Ты ляжешь в мягкую постель и сладко уснешь, а на следующий день будет тебе развлечение – смертельный бой, и не с каким-нибудь голодранцем, а с имперским нобилем. Что еще нужно мужчине?
Тревельян обнял ее покрепче, бросил взгляд на свое забинтованное бедро и сказал:
– Этому мужчине нужны сочувствие и женская ласка. И, разумеется, новые штаны.
* * *Охотничий зал был велик, освещен по вечернему времени лампадами на благовонном масле и украшен трофеями хозяина: дюжиной голов клыкачей и оленей, чучелами хищных лесных кошек, саламандр и пацев, от шерсти которых еще заметно пованивало, птицами ках в роскошном оперении и прочим в том же роде. Жемчужиной коллекции являлась безусловно голова нагу, жуткой рептилии, почти дракона, водившейся в болотах на границе с Манканой. Под этой тварью, чья пасть могла отхватить человечью голову, а кожу с трудом пробивало копье, стояло кресло Раббана. Семеро рапсодов разместились вдоль одной стороны стола, а другую заняли Чарейт-Дор и три приближенных правителя, чьи имена и должности огласили слишком быстро и неразборчиво. Один был тучен, уши другого едва не касались плеч, а третий не выделялся ничем, кроме очень маленьких хитрых глазок. Чарейт-Дор сидела напротив Тревельяна, и иногда ее ножка, в лучших куртуазных традициях, касалась его башмака.
Ели и пили в молчании, ибо, хоть в осиерских странах не знали обычая, подобного тризне, о погибших не забывалось, и вино не дарило того беззаботного веселья, какое бывает в компании певцов и музыкантов за столом у щедрого хозяина. Но, когда в небе вспыхнула Ближняя звезда, языки все же развязались, хотя говорили больше о печальном и серьезном. Хитроглазый, оказавшийся жрецом, поведал, что к завтрашнему похоронному обряду все готово: павшие обмыты и облачены в достойные одежды, но, быть может, надо надеть на них доспехи? Традиций Братства по этому поводу Тревельян не знал, однако Форрер не задержался с ответом, пояснив, что доспехи ни к чему, но с погибшим рапсодом нужно сжечь его лютню. Затем толстяк, сборщик налогов в Северном Этланде, принялся долго, нудно и подробно перечислять обиды, чинимые Аладжа-Цором и его разбойными людьми, поминая ограбленных купцов, разоренные деревни, угнанные стада и убитых поселян, рискнувших оказать сопротивление. Тревельян слушал и удивлялся, отчего бы правителю не взять своих солдат и не покарать злодея – а если солдат у него не хватает, то почему бы не обратиться за помощью к соседям, а то и вызвать имперские войска. Спросить? Но остальным рапсодам вроде бы все ясно… Он боялся попасть впросак, а тут еще Чарейт-Дор отвлекала – глядела на него многозначительно и тянулась резвой ножкой к его колену. Должно быть, хотела намекнуть, что пора от стола и в постель.
Тревельян, собственно, был не против, но тут речь зашла о бунте в Манкане и воинах, посланных Светлым Домом на мятежников. По слухам, их было пять или десять тысяч, и к ним примкнул – а может быть, и поднял бунт – манканский нобиль по имени Пагуш. Что послужило причиной беспорядков, определенно никто не знал: то ли Пагуш воевал с властителем Манканы из-за каких-то притеснений, то ли поднялся на Гзор, соседнюю страну, желая округлить свои владения, то ли хотел отселиться на новые земли. Услышав об этом, Тревельян насторожился. Феодальная междоусобица? Возможно, возможно… Но могли быть и другие причины. Манкана являлась одной из стран Пятипалого моря и примыкала к нему, вместе с Гзором, с севера. Обе эти державы были обширны, но довольно бедны; других товаров, кроме строевого леса, меда, рыбы и зерна, у них не водилось. Поэтому купцы посещали их редко, а своих кораблей, кроме баркасов, в Гзоре и Манкане не строили. Однако чем черт не шутит! Все же манканцы были не сухопутным народом, их побережье тянулось на триста километров, а где море, там и рыбаки. Значит…
Игривая ножка Чарейт-Дор снова прервала раздумья Тревельяна. На этот раз к ножке кое-что добавилось – взглядом она показала на дверь. Но тут ловчий, тот самый длинноухий тип, заговорил об имперском войске, посланном на подавление бунта. Он полагал, что армия пройдет над Рориатом по мосту, достигнет Помо и будет двигаться на север, к горам Ашанти, что разделяют Манкану и Гзор. Маршрут подходящий, подумал Тревельян. Отчего бы не присоединиться к войску и не проверить, что творится в Манкане?.. Планы у него были самые неопределенные; в принципе, он хотел добраться до имперских Архивов, где могли сохраниться какие-то записи об экспедициях на запад и восток, а также о паровых машинах, бумаге, компасе и остальных эстапах. Но это являлось перспективой, а в данный момент он был озабочен лишь судьбой Дартаха и рандеву с Аладжа-Цором и мудрым Питханой. Три дела – не считая, конечно, Чарейт-Дор.
Она снова напомнила о себе, лягнув его в коленку. Затем с пленительной улыбкой повернулась к брату:
– Наш гость Тен-Урхи хотел взглянуть на те пергаменты, что сохранились после Дартаха. Кажется, они в книгохранилище?
– В шкафу, – уточнил Раббан и задумчиво поднял вверх глаза. – Я помню этого Дартаха… мне стукнуло лет двенадцать, когда он умер… В Экбо он был наставником нашего достойного родителя, и его почитали как великого картографа. Жаль, что он тронулся умом! Отец его пригрел, и здесь, в нашем доме, он прожил много лет. Смерть его была тихой.
– Чем он занимался? – спросил Тревельян, не обращая внимания на пинки в колено.
Правитель дернул мочку уха.
– Учил меня, как рисовать карты и измерять по ним расстояния. Еще бродил по комнатам и лестницам, рассказывая слугам, что мир не плоская земля в Оправе Перстня Таван-Геза, а огромная сфера, висящая в пустоте. Интересно, на чем она тогда держится? – Раббан расхохотался, глотнул вина и подмигнул Тревельяну: – Можешь взглянуть на его записи. Кстати, книгохранилище рядом с покоями моей сестры. Она тебя проводит.
Тревельян поднялся, отвесил поклон и следом за Чарейт-Дор вышел из Охотничьего зала в патио. Этот внутренний дворик третьего яруса украшали привезенные из Семи Провинций изваяния чудищ асинто, полуконей-полузмей; их, согласно «Анналам Разбитых Зеркал», запрягали в свои боевые колесницы воины Уршу-Чага Объединителя. Небо затянули тучи, и только слабый свет Ближней звезды да пара факелов у входа в зал позволяли разглядеть массивные мраморные тела мифических тварей.
– Твой брат умен и очень предупредителен, – молвил Тревельян. – Он так угадывает наши желания, точно способен видеть сквозь стол.
– Мой брат уже немолод, и у него нет наследника, – ответила Чарейт-Дор. – Вся надежда на меня и на тебя.
«Тут ты промахнулась, милая», – подумал Тревельян, но вслух сказал: – Но я ведь не нобиль, моя прекрасная госпожа. Я всего лишь бедный бродячий рапсод.
– Ты – мужчина с берегов моря Треш. Чистокровный, что редкость в наших краях, и это значит очень многое. – Она с нежностью потрепала его бакенбарды. – Будь у моего брата такое украшение на лице, он поговорил бы с Аладжа-Цором. Так поговорил бы, что этот гнусный пац отправился бы в путешествие к Оправе Мира!
Они медленно спускались по лестнице на второй ярус. Начал накрапывать дождь, но, против ожидания, Чарейт-Дор не торопилась под крышу.
– Твой брат не кажется боязливым человеком, – заметил Тревельян. – Странно, что он позвал рапсодов, а не разделался с Аладжа-Цором сам. Он мог бы воззвать к правосудию Светлого Дома… мог бы потребовать солдат… Тем более что они скоро будут здесь – те, что идут в Манкану.