Альгейф сделал знак шагавшим рядом с колесницей барабанщикам.
– Три залпа! Стрелки бьют по холмам, стрелометные машины – в толпу этих драных ящериц!
Ритм ударов изменился, и стрелы тучей взмыли вверх, чтобы обрушиться затем на воинство Пагуша. Его бойцы падали сотнями; ни щит, ни доспех не спасали от снарядов метательных машин, да и от арбалетных стрел тоже. Ответ был не очень внушительным – луки манканцев не могли тягаться в дальности боя с имперскими арбалетами.
Колесница Альгейфа поравнялась с сундуком, сдвинутым солдатами на обочину.
– Сейчас ударим по-настоящему, – сказал военачальник. – Так ударим, что у этого сброда носы полетят в одну сторону, а уши – в другую! Я знаю, что вы, рапсоды, славные рубаки… Но настоящую битву ты когда-нибудь видел? Гляди! Воспоешь это сражение в своих балладах.
– Пожалуй, мне будет удобнее воспевать во-он с того сундука, – заметил Тревельян. – Опять же, хотелось бы выяснить, что в нем такое. Вдруг рескрипт Светлого Дома о помиловании.
Альгейф ухмыльнулся:
– Это вряд ли! Но ты прав, Тен-Урхи, нужно проверить, что в этом вшивом сундуке. К тому же с отдаления тебе будет лучше видно, чем с моей колесницы. Иди! Вечером споешь в моем шатре.
Тревельян спрыгнул на дорогу, а чахор, подняв копье с флажком, проревел:
– Атакуем! Барабаны, сигнал! Вперед! Р-разом навались!
Гулко грохнули барабаны, и шеренги имперских солдат, преодолев последнюю сотню метров, ударили на войско Пагуша, опрокидывая воинов в первых рядах. Замелькали копья, сверкнули мечи, брызнула кровь, вой и стон поднялись над толпой манканских ратников. Их оттесняли к холмам, а колесницы, разделившись на два отряда, уже мчались по лугу, чтобы обойти мятежников с обеих сторон и отрезать путь к отступлению. Арбалетчики тоже не дремали: одни с обнаженными клинками полезли на склоны, другие продолжали стрелять, не давая лучникам манканцев поднять голову. Дело шло к тому, что Тревельян наблюдал в разных звездных системах и разных гуманоидных мирах, но в сходных обстоятельствах: к большой резне.
Он с отвращением отвернулся.
«Ты гляди, гляди, – сказал командор. – Слегка напоминает десант на гамму Хтона, одну из планет хапторов, в эпоху Темных войн. Масштабы, конечно, не те, – добавил Советник с ментальным вздохом, – но ты все равно гляди. Во-первых, положено зафиксировать, а во-вторых, о чем ты будешь петь в шатре у бравого полковника?»
«Все массовые кровопускания похожи, что-нибудь да спою, – буркнул Тревельян. – Давай-ка лучше посмотрим, что у нас в сундуке».
Сундук был огромный, объемом кубометра полтора, собранный из дорогой древесины медного дерева и окованный бронзой. Замочные петли тоже были бронзовые, но самого замка не имелось. Тревельян счел это разрешением и не колеблясь откинул крышку. Откинул, ахнул и застыл.
«Великая Галактика! – молвил командор в таком же потрясении. – Чтоб мне в черную дыру провалиться! – Немного подумал и добавил: – Ну, Пагуш, ну, манканский олигарх… Вот это подарок! Не счесть алмазов пламенных в палатах белокаменных…»
Но сундук был набит не алмазами, а рубинами. Огромные камни, одни величиною с палец, другие размером в кулак, даже в неограненном виде производили впечатление невероятного, не поддающегося счету и оценке богатства. Тревельян припомнил, что самоцветы на Осиере столь же дороги, как некогда на Земле, больше всего тут ценились не алмазы, а травяные и морские камни, то есть изумруды и сапфиры. Царской же драгоценностью считался кровавый камень, особый вид багряных рубинов, совпадавших цветом со знаменем Империи. Как раз такие каменья и заполняли сундук.
Он просидел у этого сокровища больше часа, пока солдаты Альгейфа громили и резали бунтовщиков. Колесницы, обошедшие манканцев с тыла, встали цепью, не пропуская бегущих к холмам, легковооруженные воины заняли возвышенности, согнав оттуда вражеских стрелков, копейщики окружили толпу побежденных плотным кольцом, меченосцы вложили клинки в ножны и взялись за цепи, веревки и кандалы. Разглядывая поле недавней схватки, Тревельян признал, что убитых меньше, чем можно было ожидать; Альгейф остановил солдат, едва враги прекратили сопротивляться. Теперь его воины не резали и рубили, а вязали и заковывали, и, судя по количеству пленных, это займет их до самого вечера. Видимо, штат рудников в Пибале нуждался в солидном пополнении.
Тут, у сундука с сокровищем, его и нашел Тинитаур, явившийся сюда из обоза вместе со своей корзиной и пацем Тикой. При виде груды рубинов глаза у фокусника сверкнули и раскрылись как две плошки, огромный нос зашевелился, а уши встали торчком. Он поглядел на сундук, мысленно взвешивая его, потом на Тревельяна, судорожно сглотнул и поинтересовался:
– Что ты тут делаешь, мой пресветлый господин?
– Разве не понятно? Охраняю эти камешки. Очевидно, Пагуш желает преподнести их Светлому Дому и тем купить себе жизнь.
Тинитаур на мгновение прикрыл глаза, потом вцепился в отвислую мочку и как следует дернул.
– Значит, охраняешь… Послушай, о звезда среди рапсодов, к обозу пристал один мой давний знакомец, очень надежный человек, скупщик всякого добра, какое могут захватить солдаты. Он с Архипелага, а там все знают, когда торговать, а когда хватать и драпать.
– И что же? – Тревельян насмешливо прищурился, уже догадываясь, какое будет продолжение.
– У него есть повозка, сиятельный. Такой, знаешь ли, большой фургон с четверкой лошадей. Мы подгоним его сюда, погрузим сундук и…
– Его вдесятером не поднимешь, – сказал Тревельян.
Фокусник наморщил лоб, оценивая вес сокровища.
– Да, это верно, блистательный. Ну ничего, у моего приятеля есть мешки. Погрузим, и прямиком в Этланд! А оттуда – в Пибал или Нанди. Мы будем богаче Светлого Дома!
– Не пойдет. Тебе, быть может, неизвестно, но рапсоды не берут чужого. Такой уж у нас обычай.
Тинитаур склонил голову к одному плечу, потом к другому, осмотрел Тревельяна, затем покосился на Тику, чесавшего под мышкой. Похоже, он решил, что даже вместе с пацем не одолеть упрямого рапсода.
– Жаль! Жаль, мой господин, ибо камни из этого сундука могли бы изменить твою жизнь. Конечно, мою и моего знакомца тоже, но твою в особенности. Ты совершаешь большую ошибку, но я настаивать не смею… кто я такой, чтобы настаивать?.. Но посмотри, сундук полон доверху, и камни никто не считал. Если ты отвернешься, а я возьму горсточку-другую, кто узнает? Кто будет против?
– Моя совесть, – молвил Тревельян и, подняв лицо к небу, захлопнул крышку сундука. – Видишь, там, над нами, солнечный глаз Таван-Геза… А ты еще спрашиваешь, кто узнает!
– Если бояться оскорбить богов, то даже под кустом не помочишься, – буркнул Тинитаур и удалился с мрачным видом.
Все обитатели Осиера, за исключением, возможно, безволосых варваров, исповедовали одно вероучение, но были не слишком религиозны, так что поминать богов вкупе с естественными человеческими отправлениями большим грехом не считалось. С одной стороны, это было хорошо, так как Осиер, населенный разными расами, не знал крестовых походов, религиозных войн и той конфессиональной нетерпимости, которая терзала Землю даже в двадцатом и двадцать первом веках. С другой же эта холодность в вопросах веры лишала Фонд важных рычагов влияния, способных подстегнуть прогресс. Было давно известно, что для сообществ, еще не достигших порога Киннисона, воздействие через религию является самым мощным, самым эффективным, если использовать данный фактор с разумной осторожностью. Модификация кровавых культов могла не только сделать их вполне безвредными, но также привести к тому, что пленников уже не резали на алтарях, а посылали на галеры, на плантации, в каменоломни, рудники и мастерские. Это, бесспорно, был новый этап социального развития, и следующим шагом могла быть идея о том, что люди созданы по божьему подобию, что содержать их в рабстве грех и что в свободном состоянии пользы от них церковным и светским владыкам будет значительно больше. Конечно, такого рода перемены подкреплялись вескими экономическими стимулами, а также чудесами, свершение коих находилось у экспертов ФРИК на самом высоком уровне.
Жаль, думал Тревельян, жаль, что этот метод на Осиере не работает. Из плоской печатки в кольце не сделать круглую подвеску… Возможно, мысль о шарообразности мира не привилась здесь потому, что означала не изменение, а полный пересмотр культа трех богов? Счастье еще, что местная веротерпимость позволила еретику Дартаху удалиться… В конце концов, его изгнали, а не сожгли на костре!
Загрохотали колеса возка, Альгейф-победитель остановил лошадей и бросил взгляд на сундук. Его сопровождали вестовые, барабанщики и два десятка безволосых воинов-южан личной стражи. Один из них тащил на веревке мужчину лет сорока, довольно рослого для восточной расы и одетого в роскошный, но сильно помятый наряд – мантию, расшитую жемчугом, и тонкой чеканки доспехи. Вероятно, то был Пагуш, манканский бунтовщик.
– Что там? – Альгейф кивнул на сундук, и Тревельян откинул крышку. – О! Кровавый камень, чтоб мне провалиться! – Брови военачальника полезли вверх. – И в таком количестве! Клянусь Оправой, на это можно скупить половину Мад Аэга!
– Если ты не станешь торопиться, то будет еще сундук, как раз для второй половины, – сварливо вымолвил Пагуш. Для мятежника и предводителя разбитого войска он держался довольно уверенно.
Альгейф сошел с колесницы, оглядел луг, где часть пленных была уже связана и согнана в огромную толпу, а другая, под присмотром солдат, таскала убитых и складывала их в штабеля. Вероятно, это зрелище полной и несомненной виктории порадовало сердце чахора – может быть, даже слегка размягчило. Он посмотрел на Пагуша и кивнул.
– Ну, теперь можно и поговорить, а это место не хуже всякого другого. Эй, лодыри безволосые! – Альгейф щелкнул пальцами, подзывая стражу. – Кувшин вина, табурет для меня, табурет для рапсода, а для этого, – он ткнул пальцем в пленника, – вкопать бревно и приделать крюк. Живо!
– Крюк не нужен, чахор. Зачем нам эти разговоры о крюке? Лучше вели подать два кувшина вина и третий табурет, – предложил Пагуш, осматривая Тревельяна, его голубое, с кисточками, пончо, кинжал пейтахской работы и мешок, в котором просматривались очертания лютни. – Рапсод! Страж справедливости! Это хорошо, что здесь рапсод. Будет свидетелем.
Принесли вино и табуреты, но только два. Столб тоже притащили, с уже вбитым сверху крюком, но Альгейф пока не велел его вкапывать. Вино разлили по кубкам, военачальник отхлебнул, уселся и сказал Тревельяну:
– Ты тоже садись, Тен-Урхи. Этот длинноносый ублюдок желает свидетеля из рапсодов. Ну, пусть будет ему свидетель! – Альгейф снова промочил горло, повернулся к пленнику и рявкнул: – Ты! Мешок дерьма, отродье навозной кучи! Ты что о себе возомнил, ушастая нечисть? Ты, предавший Светлый Дом, осыпавший тебя благодеяниями – ибо дать такому пацу в управление город с землями есть величайшая милость! И чем ты за нее отплатил? Перерезал глотки нашим солдатам и выпустил кишки чиновникам! Ты думал, что ваша поганая Манкана так далеко, что Светлый Дом до тебя не дотянется? Дотянулся, однако. Я здесь! Я его меч, его копье, его рука! – Военачальник грохнул кулаком по панцирю. – И эта рука подвесит тебя на крюк, а твоих мерзавцев-сообщников угонит в Пибал, ломать камень!
Пагуш слегка поморщился.
– Ты кончил, чахор? Тогда послушай, что я скажу. Известно ли тебе, что горы Ашанти, разделяющие Манкану и Гзор, ничейная территория? Найденное там принадлежит нашедшему, кем бы он ни был, гзорским или манканским нобилем или чиновником Семи Провинций, присланным в наши края для сбора налогов. Ты со мной согласен?
– По закону треть найденного – доля Светлого Дома, – сказал Альгейф и уставился на содержимое сундука. – Так! Найденное вижу, и еще вижу манканского нобиля с ушами до плеч. А где гзорский? И как его зовут?
– Его звали Боннор, и сейчас его прах плывет к Оправе Мира, – печально пояснил Пагуш.
– А где чиновник?
– Лимак-Гез следует за Боннором в то же святое место, – сказал Пагуш еще печальнее. – Оба они пали жертвой своего нечестия и жадности, ибо позарились на чужое, на треть Светлого Дома и на мои две трети. Знай же, чахор, что некий рудознатец из моих служителей, ныне тоже усопший, разыскал в горах Ашанти древние копи с этими бесценными камнями. – Пагуш покосился на сундук. – Я послал туда людей, наладил добычу, выстроил целый поселок для рудокопов и первые камни отвез Лимак-Гезу, ибо они законная доля Светлого Дома. Но Лимак-Гез – да проклянут его имя во всех Семи Провинциях! – сказал, что эти копи останутся нашей тайной, а треть добытого пусть идет в его ларцы. Мое возмущение было безмерно! И тогда презренный Лимак-Гез сговорился с Боннором, чей удел лежит по другую сторону хребта Ашанти. Боннор послал воинов в горы, чтобы занять мой рудник, а Лимак-Гез, собрав солдат со всех сигнальных вышек и постов, хотел схватить меня в Ильве, бросить в Висельные Покои и, вероятно, убить. Нет, не вероятно, а наверняка! Пришлось и мне собрать людей, чтобы оборониться.