Тревельян побродил по городу, пока не истекло время Дня. Тут особых знаков почтения, как в рыбачьей деревушке, ему не оказывали, и никто не говорил, что хочет разделить с ним дыхание. Бенгод являлся местом торговым, и нравы в нем были не патриархальные, а соответствующие городскому назначению; без монет здесь ни похлебки, ни вина не наливали и не пускали на постой. Народ в Бенгоде попадался разный: развеселые моряки с Архипелага в штанах и жилетах, украшенных жемчугом, чинные мастера и подмастерья с женами, солдаты с мечами и алебардами, уличные торговцы с лотками всякой снеди, попрошайки и кабацкий люд в отрепьях, а также вездесущие мальчишки, горластые и полуголые. Иногда проезжала коляска, в которой сидели чиновник или богатый коммерсант, и кое-кто из них, в бакенбардах, с темными волосами и светлой кожей, относился к имперской расе. Все остальные были примерно такими же, как Вашшур, Нухассин и их соплеменники: меднокожими, носатыми, с белесыми волосами.
По идее, где-то в лабиринте этих узких улочек и крохотных площадей находился странноприимный Дом Братства, но Тревельян не стал его искать. К началу Заката он вернулся в портовый район, выбрал заведение с нарисованным на дверях синим китом, в котором ели и пили мореходы с Архипелага, вошел и сел, скрестив ноги, на кожаную подушку у низкого длинного стола. Хозяин, тощий, как корабельная мачта, принес на блюде местного омара, жуткую тварь размером с футбольный мяч, с двадцатью ногами. Фирменное блюдо, решил Тревельян и, поглядывая на более опытных соседей, разбил панцирь рукоятью кинжала и подцепил на лезвие кусочек розового мяса. К этому блюду полагалась кружка с вином, имевшим привкус фруктов, которыми днем раньше потчевал его Вашшур.
«Моча, – заметил командор после дегустации. – А краб ничего. Помню, когда я служил на «Койоте», в кают-компании подавали…»
Он пустился в воспоминания, но это не мешало Тревельяну есть, пить и поглядывать по сторонам. Его сосед справа спал, уткнувшись лицом в миску с объедками, соседи слева спорили, кто дальше метнет гарпун, а по другую сторону стола сидели трое бравых мореходов в дорогой одежде, сделанной на островах Архипелага – склеенной особым образом из дубленого китового пузыря и не пропускавшей воду. У них были жилеты, шитые мелким жемчугом, широкие перевязи через плечо и длинные ножи, которыми они умело потрошили двадцатиногих крабов. Эти травили морские байки, что было небезынтересно. В данный момент речь шла об урагане, причем настолько сильном, что он унес в небеса трехмачтовый корабль, протащил над Архипелагом и сбросил в Жемчужное море. Рассказчик, детина со шрамом от глаза до верхней губы, клялся китовыми кишками, что он один из выживших в той катастрофе и что Цилад Кривой, его дружок, каждое слово подтвердит, ибо сам летал на том же судне. Его приятели не верили. Один, с наушным украшением из янтаря, ехидно щурился, другой то и дело дергал мочку, которая свисала до плеча.
Тревельян послушал, отхлебнул вина и сказал:
– Вот история, достойная песни, почтенные мореходы. Могу ли я узнать…
– Ты кто таков? – прервал его моряк с янтарной подвеской.
– Рапсод Тен-Урхи. – Тревельян встряхнул свою суму, и струны лютни протяжно зазвенели. – Разве не видно, что я из Братства?
– Хоть из китовьего брюха, нам без разницы. Чего тебе надо, рапсод?
Кажется, эти обитатели Архипелага не испытывали почтения к певцам. Что поделаешь! Архипелаг – окраина мира, где люди невежественны и грубы…
– Я пришел в Бенгод, чтобы послушать тех, кто плавает в океане, и сочинить о них сказание. Воспеть их отвагу, их опасный труд, их корабли, летящие под парусами, их…
– Ты пришел куда надо, – снова прервал его моряк, что было совсем уж невежливо. – Но наши истории не для всяких вонючих пацев. Не для всяких, чтоб меня аппа сожрали! Тот, кто хочет их послушать, должен заплатить.
Тревельян замотал головой, взметнув свои роскошные бакенбарды.
– Ты что, не понял? Я – рапсод! Разве ты не желаешь, чтобы я прославил твое имя? И имена твоих друзей? Кстати, как вас зовут?
– Меня – Куссах Четыре Пальца. – Моряк с подвеской поднял руку, на которой не хватало мизинца. – Морда со шрамом – Боссин, а этот – Риммхиш. Кстати, на славу нам плевать. Мы парни скромные, трудяги-китобои. Что нам до славы? Да провались она сквозь Кольцо!
«Не похожи эти прощелыги на китобоев, – заметил командор. И посоветовал: – Держи ухо востро, парень!»
Верно, не похожи, согласился Тревельян. Ножики острые, а физиономии самые бандитские… Вслух же он сказал:
– Могу я как-то смягчить ваши сердца и развязать языки?
– Можешь, – отозвался Четыре Пальца, явный заводила в этой компании. – Можешь, лохматая рожа! Вино тут еще не кончилось.
Тревельян вытащил из сумы кошель и, подзывая хозяина заведения, позвенел монетами. Глаза у Куссаха жадно блеснули, Боссин сглотнул слюну, а Риммхиш, взволновавшись, дернул себя за мочку.
– Выпивку для всех, – велел Тревельян, вкладывая в ладонь кабатчика серебро. – Четыре кружки, да побольше! Потом принесешь еще столько же.
– Да, господин. Благодарю за щедрость, господин. Да снизойдет на тебя благословение Заступницы Таванна-Шихи!
Вино появилось в момент, и Куссах со своими приятелями тут же присосались к кружкам. Потом Четыре Пальца спросил:
– Ну, так какую историю ты хочешь услышать?
– Наверно, такую же длинную, как шерсть на его щеках, – с ухмылкой молвил Боссин.
– Да, шерсти много, – кивнул Риммхиш. – Хватит, чтобы сплести пару причальных канатов.
Не обращая внимания на эти подковырки, Тревельян сказал:
– Что-нибудь о дальних странствиях в океане. Очень дальних! О смерчах, бурях и неведомых землях, о мудром капитане, который вел корабль на восток, о смелых мореходах, что терпели голод и жажду, а также муки неизвестности, но, преодолев все, узрели невиданное и насладились плодами земли, где не ступала доселе нога человека. Вот об этом я хочу послушать!
– Красиво говоришь! – буркнул Куссах и передразнил: – Пц-пц-пц! Только что-то я не припомню такого плавания. Не припомню, чтоб меня на столб подвесили! А ты, Боссин? Ты, Риммхиш?
– Это зависит от числа кружек, – произнес верзила со шрамом, ковыряя в зубах ножом. – Если еще по одной опрокинуть, может, что и вспомнится. Тайное, о чем в кабаке не говорят.
«Морочат голову? – подумал Тревельян. – Или в самом деле что-то знают? С виду явные пираты… У таких, быть может, есть что поведать…»
Он снова достал кошель и брякнул его содержимым:
– Хозяин! Еще по кружке!
– Кружек не надо, пусть флягу большую тащит, – возразил Куссах. – Мне тут хорошая мысль пришла: берем флягу и мотаем из этого нужника к себе на лоханку. Прав Боссин, прав, клянусь канатом! Не все тут можно говорить.
– А на корабле у нас Цилад, – добавил Боссин, переглянувшись с приятелем. – Цилад, старая мудрая рыба! Чего он только не знает! Тебе, лохматый, на сотню песен хватит. Будешь их петь, пока не окочуришься.
Кабатчик принес флягу размером с ведро, Риммхиш нежно прижал ее к груди, а Тревельян рассчитался. Затем они покинули заведение и, пошатываясь, углубились в лабиринт узких смрадных переулков, ведущих к причалам. Здесь царило безлюдье, только по кучам отбросов шмыгали крысы и охотившиеся за ними тарли – местные одичавшие псы, с усатыми и круглыми, как у кошек, мордами. Надвигалось время Ночи, и в небесах уже горел изумрудный диск Ближней звезды, добавляя сумраку зеленоватых красок. Дальняя звезда, не такая яркая, тоже взошла и мерцала над горизонтом, подобно сапфиру, окруженному мелкими бриллиантами созвездия Шерр.
Вино было крепким, Тревельян изрядно выпил, но медицинский имплант уже трудился, очищая кровь от алкоголя. У Куссаха, Боссина и Риммхиша такого устройства не имелось, но его с успехом заменяли луженые желудки и привычка к местному пойлу. Они держались на ногах вполне уверенно, и Риммхиш тащил тяжелую флягу без заметных усилий. Мореходы были много ниже Тревельяна – самый рослый, верзила Боссин, достигал плеча, – но, как все обитатели Архипелага, жилистыми и крепко сбитыми. Ветер трепал их белесые волосы, медная кожа в свете Ближней звезды приняла трупный оттенок.
– Далеко еще? – спросил Тревельян.
– Не дальше волоса с твоей рожи, – усмехнулся Куссах. – Нам вот сюда… Пара шагов, и будем на лоханке у Цилада.
Они свернули в узкую щель между двумя замшелыми амбарами, и тут Четыре Пальца многозначительно хмыкнул. Риммхиш, не выпуская фляги, сорвал с плеча Тревельяна мешок и быстрым шагом ринулся дальше, а Куссах и Боссин вытащили ножи. Тревельян увидел мелькнувшее перед глазами лезвие и тут же почувствовал, как чужая рука шарит у пояса, отыскивая кинжал.
– Так мы не договаривались, парни, – произнес он, стараясь не упустить из виду Риммхиша со своим мешком. Главной ценностью в его суме являлась лютня с устройством связи и голопроектором-пугалкой. В принципе, их можно было бы имплантировать, но Тревельян решил, что двух имплантов, врача и Советника, ему хватит. Его не зря считали одним из лучших наблюдателей ФРИК; в любом мире и в любой ситуации он умел защитить свое добро.
Но Куссах и Боссин об этом не знали.
– Стой, не дергайся, и будешь жив, – прорычал Четыре Пальца, поигрывая ножиком. – Стой смирно, и я тебе песенку спою… пц-пц-пц…
– А я волосню на память отрежу, – молвил Боссин, хватая за левую бакенбарду. – Как у того купца… хо-хо!.. у купца с гзорской посудины… Помнишь, Куссах? Которого мы…
Договорить он не успел, ибо локоть Тревельяна врезался ему под ребра. Выронив нож и сложившись вдвое, Боссин рухнул на землю и засучил ногами, не в силах вздохнуть. «Дай стервецам по сусалам! – взревел под черепом командор. – Сверни носопыры набок! Ишь, развесили свои хоботы, гадюки паскудные!» Выполняя этот совет, Тревельян ударил Куссаха ребром ладони в переносицу и добавил коленом в промежность. Потом в несколько скачков нагнал Риммхиша, вырвал тяжелую флягу и опустил ему на затылок. Что-то треснуло, но все-таки не кость, а глина; фляга разлетелась осколками, а Риммхиш, лишившись чувств, ткнулся носом в кучу нечистот. Убедившись, что он дышит и что вина в его волосах гораздо больше, чем крови, Тревельян подобрал свой мешок и вернулся к Боссину и Куссаху. Оба валялись на грязной земле и пялились на него с нескрываемым ужасом.
Присев на корточки, Тревельян вытащил кинжал. Убивать он их не собирался, но клинок – веский довод в пользу честности.
– Пощади, страж справедливости! – выдавил Куссах, шмыгая разбитым носом. – Хрр… Пощади, во имя Троих! Мы не поверили, что ты из Братства!
– Никогда бы… – прохрипел Боссин, – никогда бы… руку… не подняли…
– Не поверили? – переспросил Тревельян. – А почему?
– Чтоб истинный рапсод заявился к «Синему киту»… хрр… не побрезговал… невиданное дело, клянусь китовьей задницей! У вас же есть свои Дома… И в этом вонючем Бенгоде тоже…
Надо учесть на будущее, решил Тревельян и поднес лезвие кинжала к глотке Куссаха.
– Дальнейшее будет зависеть от твоей откровенности, пац. С какого вы корабля?
– С «Пьяной волны», милостивый господин.
– Чем промышляете?
Четыре Пальца отвел взгляд:
– Так, ловим по мелочи… не китов, а купцов.
– Про земли на востоке что-то слышали? Ты, или этот ваш Цилад, или кто другой?
– Цилад с пьяных глаз что хочешь в трюм нагрузит… Только нет на востоке земель, там Оправа Кольца в руке Таван-Геза. Ты, рапсод, об этом лучше знаешь. Никто туда не плавал… никогда…
– Ну, черт с вами, живите, – с разочарованием сказал Тревельян и поднялся на ноги. Оставив трех пиратов позади, он вышел из проулка и пересек портовый район, направляясь к городской цитадели и сигнальной башне. За башней, в самом начале имперского тракта, располагалось нечто немыслимое в средневековой Европе – станция с пассажирскими каретами, местным аналогом фаэтонов и дилижансов. Возможно, какой-то отправлялся ночью или рано утром… В Бенгоде, как подсказывала интуиция, делать Тревельяну было нечего.
«Зря ты этих гиен не дорезал… Зря!» – недовольно пробурчал командор.
«Кровожадный ты, дед, – отозвался Тревельян. – А про устав Фонда помнишь? Пункт четыре, подпункт «а»: без большой нужды не резать».
«Когда мы накрыли пиратский вертеп в Поясе Астероидов, я про устав не вспоминал. Раскрыли шлюз, и одного за другим, прямо в пустоту… – Он смолк, затем поинтересовался: – Куда теперь?»