Распахнулись широкие ворота, фаэтон въехал во двор, мощенный камнем, и замер между харчевней и конюшнями. Подбежали слуги, начали выпрягать лошадей. Два дюжих парня помогали прибывшим выносить багаж, перетаскивая его к стоявшим поблизости легким коляскам. Но сундуки Чарейт-Дор понесли к другому большому экипажу, который, надо думать, отправлялся на север, в Этланд. Высокородная дама сошла на землю, отыскала взглядом Тревельяна и благосклонно ему улыбнулась:
– До встречи, рапсод! Надеюсь, ты еще развлечешь нас песнями – там, в поместье моего брата.
– Непременно, моя прекрасная госпожа.
Откланявшись, он подошел к аптекарю:
– Кажется, ты из Рори, достойный? Не подскажешь, где здесь обитель Братства?
Аптекарь, следивший за погрузкой своих пиявок и тюков, махнул рукой:
– Выйди со двора и сверни в первую же улицу. Минуешь площадь, где дворец властителя, и шагай дальше, до речного берега. Там увидишь. Ищи дом с башней, где перед дверями висит лютня. Храни тебя Трое!
– И тебя, почтеннейший.
Вскинув на плечо мешок, Тревельян двинулся в дорогу. Прямо напротив станции, по другую сторону тракта, за изгородью начинался парк – видимо, местный зверинец, так как меж деревьев виднелись клетки с животными, а по траве разгуливали птицы ках в роскошном оперении, алом, жемчужном и гиацинтовом. Сразу за входной аркой, обрамляя аллею, стояли две клетки: в одной дремал пятнистый даут, хищник из южных джунглей, в другой, перед кучей похожих на банан плодов, сидел нахальный откормленный пац. Есть ему явно не хотелось; задрав заднюю лапу, он чесал под мышкой.
– Зажрался ты, братец, – сказал Тревельян. Пац поглядел на него, обнажил клыки и облизнулся.
Улица, тянувшаяся к площади, была застроена добротными домами, обшитыми тесом, с галереями на резных столбиках вдоль второго и третьего этажей, с лесенками, что вели наверх, в жилые покои. Внизу находились лавки, небольшие кабачки, конюшни, кухни, кладовые или иные хозяйственные заведения. Еще Тревельяну попались цирюльня, пруд с яркими рыбками перед зданием бань и портновская мастерская – вероятно, модный салон, ибо у входа виднелись коляски с отчаянно скучавшими возницами. Затем он вышел на площадь и остановился, озираясь.
Слева – дворец, справа – храм… Внушительные строения, и оба, хоть и деревянные, но на фундаменте из камня. Дворец поражал обилием башенок, лестниц, балконов, окошек, забранных цветным стеклом, изгородей, оплетенных лианами, и красочными тростниковыми циновками, устилавшими землю перед парадным входом, где стояли на часах шестеро солдат. Не королевская резиденция, а, скорее, загородная вилла… Впрочем, первое лицо в Хай-Та хоть и являлось по сути королем, не обладало этим титулом – его, как правило, именовали Высоким или властелином. Благородное сословие в любой из осиерских стран не делилось на графов и баронов, маркизов и герцогов; все они были нобилями, а их общественный вес определяли личное богатство и занимаемая должность. Единственным исключением являлись владыка державы и люди его фамилии, способные со временем претендовать на трон, но даже эти не носили пышных титулов князей и королей. Император именовался Светлым Домом, все остальные – повелителями или властителями. К нобилю, главе области или города, обращались еще проще: правитель.
Полюбовавшись дворцом и начищенным до блеска вооружением стражи, Тревельян повернул к храму. Это было строгое здание, выстроенное по традиции в форме увенчанного куполом круга и походившее по этой причине на цирк. Стояла середина Дня, вечернее богослужение еще не начиналось, и у дверей, украшенных растительным орнаментом, было безлюдно. Он вошел, ощутив всей кожей, как жару сменяет приятная прохлада. Сверху, из окон, прорезанных в куполе, падали потоки света, и в солнечных лучах покрытый мозаикой пол святилища искрился и сверкал. Пол – главная святыня в храме, но ходить по нему не возбранялось, ибо он являлся картой, изображением материка, земли которого и так попирают человеческие ноги. Эту карту, словно цирковую арену, обегал кольцевой каменный барьер, а сверху, с расписного потолка, на нее глядели лики трех богов.
Согласно осиерской космологии, мир был плоской вставкой в Оправе Кольца или Перстня, который держал в огромной руке Таван-Гез, верховное божество. Днем он взирал на землю и океаны солнечным оком, а вечером закрывал его и открывал звездное. Какой конкретно глаз, левый или правый, был солнцем, а какой – звездами, служило поводом для дискуссий десятков поколений ученых теологов, но все сходились в том, что бога лучше не гневить – вдруг, утомленный зрелищем людских грехов, он закроет оба глаза! Вся надежда в этом случае была на его супругу Заступницу Таванна-Шихи и их сына, вечно юного Тавангур-Даша. Бог, однако, открывал и закрывал глаза с чудесным постоянством, так как луны у Осиера не было и соответственно не было солнечных и лунных затмений. Трое богов глядели на Кольцо из Великой Пустоты, а под их ногами находилась бездна с обитавшими там демонами и душами грешников, недостойных возродиться в мире людей.
За спиной Тревельяна кашлянули, и он, придав лицу благочестивое выражение, торопливо очертил круг около сердца. Круг был символом Оправы Кольца.
– Разделяю твое дыхание, рапсод, – произнес подкравшийся к нему тощий жрец в широкой мантии. – Прежде я тебя тут не видел.
– И я разделяю твое, почтенный. Я только что прибыл из Бенгода и сразу явился в храм, дабы возблагодарить богов за успешное путешествие.
– Похвально, очень похвально! – одобрил тощий. – Но всякая благодарность нуждается в подкреплении, чтобы милость богов и впредь не покинула тебя.
– Само собой, – согласился Тревельян и сунул священнослужителю серебряную монету. Тот мгновенно исчез, а Тревельян, устроившись на каменном барьере, начал разглядывать карту.
Централизация власти на Осиере определялась, вне всякого сомнения, его географической спецификой. В субтропической зоне, в самом центре восточного материка, лежало огромное пресное море Треш, окруженное плодородными равнинами, лесами и лугами, вбирающее пять полноводных рек и сотни менее крупных потоков. Этот благодатный край, равный по площади земной Австралии, был замкнут с севера, запада и востока Кольцевым хребтом, а с юга – искусственным валом, тянувшимся на четыре тысячи километров. То были исконные имперские земли: три провинции к югу от моря Треш и четыре – к северу. Между хребтом и побережьями двух океанов находилось множество государств, населенных людьми западной или восточной расы, подвластных Империи полностью или частично, связанных дорогами и плативших особую подать на содержание воинских гарнизонов. Ряд сравнительно цивилизованных стран, Онинда-Ро, Пейтаха и другие, располагался на севере, освоенном имперскими переселенцами, северной ветвью континентальной расы. За ними простирались дремучие леса, болота, тундра и ледниковая шапка на полюсе. К югу от вала, пересекая континент, простиралась область саванн, а за ней, в районе экватора и дальше – тропические джунгли, служившие бассейном нескольких гигантских рек. Две из них впадали в море Треш, а остальные текли к другому пресному морю – морю Аса, лежавшему за экватором и горным плато Асайя. Джунгли населяла южная раса, дикие племена, многочисленные и воинственные, с которыми, однако, Империи удавалось ладить. Обликом и обычаями автохтоны Осиера различались не меньше, чем народы Земли, но были и общие признаки: слабо выраженный черепной шов, тянувшийся от лба до затылка, отсутствие волосяного покрова на теле и кое-какие особенности желез внутренней секреции. Из-за последней причины союзы между землянами и осиерцами были бесплодными.
Карта, которую изучал Тревельян, выглядела почти такой же точной и подробной, как составленная на Базе по результатам орбитальных съемок. Были, конечно, ошибки в очертаниях плато Асайя, моря Аса, водных потоков и огромных гор, что отделяли континент от океана на дальнем юге. Но цивилизованная часть материка, со всеми ее городами, дорогами, мостами, границами стран и шестью разломами-ущельями в Кольцевом хребте, соединявшими Империю с внешним миром, передавалась картой безупречно. Стоя здесь и зная скорость движения экипажей по имперским трактам, можно было определить, сколько дней необходимо для путешествия к морю Треш, к Манкане, Сотаре или Островному Королевству. Либо, скажем, к городу Помо в Северном Этланде. Вероятно, дня четыре, отметил Тревельян и вышел из святилища.
Добравшись, как советовал аптекарь, до речного берега, он остановился, дернул в изумлении левую бакенбарду и присвистнул. Река именовалась Рориат; то ли ее назвали по имени города, то ли город был назван по реке. Этот поток километровой ширины плавно струился западнее столицы, за кольцевой дорогой, что отделяла дома от высокого, поросшего травой обрыва. В том месте, где на реке виднелись острова, был поставлен мост, опиравшийся на пятьдесят высоких каменных башен-быков, – часть их возвели на островах, часть поднималась с речного дна, но те и другие стояли несокрушимо. Мост, вероятно, был очень древен; вода струилась среди потемневших замшелых камней, в щелях меж ними проросли кустарник и изрядной толщины деревья, а высота сооружения была такой, что под мостом свободно проплывали парусные корабли. Речная гавань располагалась ниже по течению, за излучиной, и, поглядев туда, Тревельян увидел только лес мачт, кровли складов и вышку маяка.
«Капитально тут строят, – одобрил командор. – Это тебе не избы из бревен. С такого моста я стартовал бы без опаски даже на десантном боте. И речка солидная!»
«Это еще верхнее течение, – пояснил Тревельян, вспоминая карту. – Река тянется на север, в Этланд и Манкану, а на юг течет до самого моря Аса. Там разлив будет километров десять».
«Амазонка!» – буркнул командор и смолк.
Повернувшись спиной к мосту, реке и кораблям, Тревельян разглядел двухэтажное строение в местном стиле, с галереями и башенкой, что высилось на фоне цветущего сада. Вероятно, то была обитель Братства, и, подойдя ближе, он понял, что не ошибся – над гостеприимно распахнутой дверью висело изображение лютни. Тревельян вошел и оказался в просторном длинном помещении, разделенном надвое аркой: в одной половине – низкий стол с подушками для сидения, очаг, над которым жарилась птица с добрую индейку, полки с посудой и кухонной утварью; в другой – фолианты и свитки пергамента в огромном шкафу, стойка с мечами и копьями, флейты и лютня на стене и большой инструмент, похожий на арфу. В дальнем конце – лестница, ведущая наверх. В окна с распахнутыми ставнями вливался аромат цветов и зелени, от очага тянуло вкусным запахом жаркого.
– Похоже, я попал куда надо, а главное – вовремя, – пробормотал Тревельян, опуская свой мешок на пол. От очага к нему уже торопился невысокий старичок в широченном халате, носатый, бровастый и беловолосый, как большинство людей в этом городе.
– Моя кровь – твоя кровь, – сказал он на восточном диалекте. – Хорошо, что ты пришел. Мы скоротаем вечер вчетвером – ты, я, Хурлиулум и эта птица, уже совсем готовая.
Приветствие в Братстве было иным, нежели у людей обычных, подчеркивающим сакральный смысл крови, в которой, как полагали на Осиере, обитает душа. Тревельян ответил старику теми же словами, добавив, что его зовут Тен-Урхи и что он прибыл из Бенгода и направляется в Этланд.
– А я – Шуттарн, дарующий кров в этой обители и мастер игры на флейте. Хурлиулум сейчас подойдет. Он пастух, наставник сыновей нашего владыки.
В неофициальной табели о рангах пастух и дарующий кров стояли выше рапсода. Пастухи, насколько было известно Тревельяну, были бродячими философами и учителями, а учить могли чему угодно, от математики и грамоты до танцев. В дарующие шли пожилые братья, уже неспособные странствовать, но умудренные опытом и годами; считалось, что дарующий кров – глава над всеми членами Братства, которые пребывают в данном городе. Кроме этих почетных званий, были, разумеется, ученики, и были мудрецы, называемые, если использовать земные аналогии, магистрами. Их насчитывалось не более сотни на весь континент.
Неслышно ступая, вошел гибкий, тонкий человек с рыжими волосами и пронзительным взглядом серых глаз. Пастух, как и подсказывало его имя, принадлежал к западной расе и появился на свет на другом краю материка, где-нибудь в Запроливье или на берегах Мерцающего моря. Тревельян приветствовал его на языке Удзени и по довольной улыбке Хурлиулума понял, что не ошибся.
Они сели к столу. Птица, которую Тревельян в жареном виде не смог опознать, была великолепна, а свежие лепешки, овощи и кисловатый напиток создавали ей достойный фон. Хурлиулум, однако, ел мало, старый Шуттарн и того меньше, так что на гостя легла основная нагрузка. Одолев половину жаркого, Тревельян, согласно местному обычаю, погладил живот, повернулся к пастуху и сказал:
– Далеко же тебя занесло от родных мест, Хурлиулум! Отсюда до Мерцающего моря много дней пути, и я еще не встречал в Хай-Та твоих соплеменников.
– Жизнь без странствий скучна, Тен-Урхи. Особенно такая короткая, как у людей моего племени.
Представители западной расы жили пятьдесят-шестьдесят лет и быстро старели после сорока. Но это, казалось, не слишком огорчало Хурлиулума. Посмотрев с улыбкой на Тревельяна, он произнес:
– Среди любого народа, на востоке ли, на западе или в Семи Провинциях, есть непоседы, для коих привычное бытие хуже казни на крюке. Родительский дом их не радует, семья не соблазняет, занятие отца, будь то кузнечный промысел или управление людьми и землями, кажется скучным. Не хотят они всю жизнь махать молотком или судить своих подданных, не хотят видеть из года в год одни и те же лица, своих стареющих соседей, свою жену и ребятишек. Это не для них! Их манят дороги, новые встречи, приключения… Ты понимаешь меня, Тен-Урхи? Ты ведь один из нас и, значит, сам такой.