Ну, а весь мир, рассуждали физики, разве не состоит он из частиц и только из частиц? Разве есть во Вселенной что-либо, помимо атомов? Но если так, то вопрос об описании мира решается просто. Мир не таит никаких загадок.
Ярче всех эту мысль выразил Лаплас. Предоставьте мне начальные данные для каждой из частиц, составляющих Вселенную, сказал он, и я скажу вам, каков будет мир в любой последующий момент времени.
Это был высочайший расцвет детерминизма, когда вера естествоиспытателей в уравнения механики Ньютона, которые описывают мир, была безгранична.
Через некоторое время, однако, выяснилось, что мир не так прост, как хотелось бы. Оказалось, что законы Ньютона имеют ограниченное применение. Они становятся несправедливыми как для слишком малых частиц, так и для огромных скоростей, сравнимых со скоростью света.
Малые участки пространства жили по своим законам, не похожим на ньютоновские.
Электрон – и частица, и в то же время волна. Он находится в некоторой точке пространства и одновременно не находится в ней. И дело тут отнюдь не в несовершенстве, «грубости» наших физических приборов, которые не могут определить точное местоположение электрона. Просто такова природа вещей: в микромире царствует «принцип неопределенности», который «запрещает» слишком малым частицам подчиняться уравнениям Ньютона.
Надежда на всеобщность механики Ньютона, на то, что ее уравнения суть подлинные «уравнения» мира, умерла. С тем, чтобы никогда не воскреснуть.
Эйнштейн предложил более общие уравнения, в которые ньютоновская механика включалась, как частный случай. Но и эйнштейновские уравнения не могли включить в себя всего многообразия мира…
Старик, задумавшись, смотрел на стол, заваленный грудами исписанной бумаги. Работа отвлекала и убаюкивала, ее действие можно было сравнить с «сигаретами мечты», напитанными цеоном.
Услышав бой часов, он поднялся, прошел на кухню, открыл холодильник.
Продукты были на исходе, но в город идти не хотелось: его донимали уличные сорванцы.
Старик снова вернулся к столу и принялся просматривать то, что набросал во время привычной бессонницы. Он отстал от мировой научной мысли, и сам понимал это. Годы отшельничества в Вороньем гнезде не прошли даром.
Что реального внес он в физику? Несколько статей по единой теории поля, опубликованных еще в университетские годы? Но какими наивными, неглубокими и путаными выглядят они теперь. Это вчерашний день науки.
Он переложил с места на место обрывок перфоленты, и мысли потекли по новому руслу.
Где-то теперь Исав? Абор сбежал, воспользовавшись тем, что Жильцони забыл сменить в передатчике аккумулятор, и интенсивность связующих радиосигналов упала до нуля.
После ухода Исава Жильцони окончательно опустился и потерял счет дням. Он был не так уж стар, но выглядел стариком. Этому немало способствовала борода, которую он снова отпустил, как когда-то, в Вороньем гнезде.
Проседь в бороде придавала Альвару вид библейского пророка.
Вид людей был для него невыносим. Род человеческий его жестоко обманул, не сумев – в лице своих лучших представителей, отобранных длинным Бигом, – подарить уравнение мира.
Мог ли Жильцони после этого не презирать людей? Горожане ему платили тем же.
Неудача с последним избранником длинного Бига подкосила Альвара. Акробат Лиго Ставен, препровожденный с большими трудностями в Воронье гнездо, оказался в физике таким же нулем, как и все те, кто был в списке перед ним.
Последняя ставка Жильцони была бита.
Перекладывая бумаги, Альвар нашел биопередатчик и с досадой отбросил его.
Наступил вечер. Заря слабо окрасила башню космосвязи, торчащую в окне, словно кость в горле. Закат брызнул на низко плывущие облака, и они затлели, так догорающее пепелище в последний раз вспыхивает под порывом ветра.
Жильцони, скрестив на груди руки, стоял у окна, неподвижный, словно изваяние, и очень похожий в эту минуту на Исава. Он вообще многое перенял от Абора, сам того не замечая. То же безразличие ко всему, то же подсознательное подчинение командам некоего хозяина.
Только хозяином Альвара являлась его навязчивая идея – завершить единую теорию поля, вывести УРАВНЕНИЕ МИРА.
Жильцони по-прежнему самозабвенно трудился, по ночам выводя формулы, утром просматривая написанное. Откуда ему было знать, что в пухлой папке с надписью «готовые результаты» бережно хранились выводы, в которых студент-первокурсник обнаружил бы десятки крупнейших ошибок?
Снова бессонная ночь, тревожный сон на рассвете.
Быть может, еще несколько дней – и он откроет уравнение мира. Трудно здесь работать, а атмосфере всеобщего недоброжелательства. Хорошо бы вернуться в Скалистые горы! Взрыв манипуляторов, однако, уничтожил Воронье гнездо. Жилой купол был разрушен. Им троим – Альвару, Исаву и Ставену – еле ноги удалось унести.
Хорошо еще, что взрыв произошел днем. По сигналу тревоги они успели выскочить из купола и спрятаться за скалу. Альвар выхватил самое ценное – свои бумаги.
Потом они пробирались по обледенелым перевалам и каменистым склонам, ориентируясь по звездам.
Будто исчезла на этой планете многовековая цивилизация, и они превратились в первобытных дикарей, которые могут надеяться только на собственные мышцы.
Надо ли говорить, что похищение акробата оказалось напрасным?
В пути Лиго совсем ослабел. Однажды их застигла метель. Полумертвые от усталости, они забились в небольшую пещеру и сбились вместе, стараясь отогреться. Лучше остальных чувствовал себя Исав, менее чувствительный к холоду и лишениям, но и он в последние дни начал сдавать.
Как бы пригодился им сейчас старый орник! Но он сгорел во время вспышки, словно стрекоза, залетевшая в костер.
Жильцони, не задумываясь, бросил бы своих попутчиков, чтобы пробиваться к долине на свой страх и риск, но он понимал, что с ними у него больше шансов на спасение.
Жильцони проснулся на рассвете, когда метель утихла. Одежда его заиндевела, несмотря на термоткань.
Вход в пещеру замело снегом, и только через небольшую отдушину сверху пробивался слабый свет.
Вторым проснулся Исав. Он подошел к Лиго и принялся тормошить его. Прошло некоторое время, прежде чем акробат открыл глаза. Но он был настолько слаб, что не мог подняться на ноги.
– Пора в путь, гений, – сказал Жильцони.
– Лиго не может идти, – произнес Исав, стоя перед Ставеном на коленях.
Жильцони пожал плечами:
– Вольному воля.
Некоторое время он наблюдал за безуспешными хлопотами Исава, затем велел ему:
– Расчисти выход из пещеры.
Исав замешкался, и Альвар, сунув руку в карман, слегка сжал передатчик.
Абор оставил Лиго и медленно двинулся к выходу. Затем коротко разбежался и, нагнув голову, ринулся прямо в снежную толщу. Через несколько минут проход был расчищен.
Первым покинул пещеру Жильцони. Он шел, не оглядываясь. Исав некоторое время топтался на месте, но никакого приказа извне не последовало. Фигура хозяина медленно удалялась. Абор чуть не завыл от тоски – он не привык самостоятельно принимать решение.
Жильцони умышленно не дотрагивался до передатчика: ему захотелось, чтобы Исав по своей доброй воле оставил Лиго на произвол судьбы в пещере.
Пройдя сотню шагов, Альвар обернулся и опешил: Исав, согнувшись, тащил Лиго на спине. Шагал он размеренно, вперевалку, иногда поглядывая на хозяина.
Первым побуждением Альвара, он помнит, было сжать биопередатчик, заставить Исава упасть на снег и корчиться от боли. Но горячая волна неведомого чувства остановила руку Жильцони. Он молча подождал, пока Абор поравняется с ним, и дальше они двигались вместе.
Выбирались они долго, потеряв счет дням, почти утратив надежду на спасение. В последний момент их заметили со случайной машины, которая пролетала над Скалистыми горами.
Жильцони не боялся, что Лиго Ставен причинит ему неприятности, вернувшись к людям. У бедняги было неладно с памятью – очевидно, после дозы цеона. Лиго не вспоминал ни о похищении, ни о странных домогательствах Альвара, который хотел выколотить из него уравнение мира.
У Лиго была одна мечта: вернуться на цирковую арену. Мысль эта была настолько яркой, что и цеон не смог ничего с ней поделать.
Тени в комнате тяжелели.
Альвар отошел от окна, сел к столу, придвинул чистый лист бумаги. Он не имеет права долго отдыхать. Однако измученный мозг отказывался работать.
Он вышел на улицу, которая из всех своих пор источала тяжелый зной.
Послышался крик:
– Гений идет!
Жильцони прибавил шаг, но было поздно. Невесть откуда набежали мальчишки – еще минуту назад вечерняя улица казалась пустынной.
– Гений!
– Гений без винтика!
Камень, пущенный ловкой рукой, больно ударил в плечо. Другой сбил шляпу. Жалко улыбаясь, Альвар побежал.
Понемногу шумная ватага отстала от своей жертвы.
На обратном пути, купив еды, Жильцони завернул в сквер, что позволял себе редко. Сел на скамейку, рядом опустил ношу. Будь здесь Исав – помог бы нести.
В полове роились нечеткие воспоминания. Дырявой стала память. Все уходит из нее, как вода сквозь решето. Вдруг припомнилось, как возился он в клинике Мензи с Абором, исподволь готовя для себя послушного помощника. Это был неплохой замысел.
Воспоминания…
Вернувшись домой, Жильцони решил привести в порядок свои бумаги.
Начал с пакета, перевязанного красной тесьмой – архив университетских лет. Медленно перебирал пожелтевшие от времени листки. Нескончаемые беседы с Марком Нушем… Жильцони наугад выбрал один листок.
– Человек – это точка, в которой смыкаются две бесконечности: прошлое и будущее, – живо припомнил он голос Нуша.
– В таком случае смерть человека должна нарушать ход времени, – возразил ему Альвар.
– Ты путаешь две вещи, – сказал Нуш, – субъективное и объективное время. А может, времени вообще не существует.
– Откуда же взялось это понятие?
– Человек выдумал.
– Зачем?
– Чтобы упорядочить свои впечатления, получаемые от внешнего мира…
Жильцони отложил в сторону листок.
Письма Шеллы… Нет, не будет он их читать. Слишком больно.
В самой толстой папке Жильцони собирал и хранил материалы, связанные с его старыми знакомыми – избранниками длинного Бига. Больше всего здесь было газетных вырезок, попадались и афиши.
Из года в год популярность этих людей росла. Можно было подумать, что газеты действуют по подсказке длинного Бига…
Поначалу Альвар аккуратно делал все вырезки, связанные с интересующими его именами, и подклеивал их в альбом по датам. Позже, когда вырезок стало слишком много, он выбирал только самые интересные.
«Никакая машина не может поспорить с Лили Шарло, – писал один газетчик, полагая, что высказывает высочайшую похвалу. – Никакая машина не смогла бы с такой точностью рассчитать каждое свое движение, каждый жест, как это делает божественная Лили, Она – само совершенство».
Кумиром всех мальчишек стал Крон Флин. Газеты каждый день писали о нем. Появилась даже книга, посвященная знаменитому футболисту. Жильцони раскрыл ее посередине и прочел место, отчеркнутое карандашом:
«С засильем белковых в спорте покончено. На зеленых полях, рингах, гимнастических снарядах и гаревых дорожках снова появились люди.
Боевой дух, воля к победе и неистощимая импровизация восторжествовали над холодным расчетом и бездушной точностью искусственных созданий.
Главная роль в возрождении самой популярной игры миллионов – футбола – принадлежит Крону Флину».
В столь же восторженных тонах газеты писали о звезде акробатики Лиго Ставене.
Лишь Антон Пульвер почти не упоминался.
Разбирая бумаги, Жильцони вновь вернулся мыслями к загадочному выбору длинного Бига. В выборе электронного гиганта был, безусловно, какой-то скрытый смысл – каждый из его избранников оказывался теперь первым в своем роде. Но только причем здесь физика? Причем уравнение мира?
Шли годы, однообразные словно пики Скалистых гор. Жильцони был теперь бел, как лунь. Его выцветший от времени взгляд не мог долго останавливаться на одной точке. Долгие часы, сидя в комнате, Альвар блуждал глазами по стенам, строчкам раскрытой книги, формулам, не в силах сосредоточиться.
Он все реже покидал свое пристанище, предпочитая даже голодать, чем выйти на улицу.
Надежда завершить единую теорию поля давно уже рассеялась. Калькулятор покрылся пылью – Жильцони месяцами не касался его клавиатуры. Он занимался только тем, что прилежно копил газетные статьи о своих питомцах – так Альвар называл в мыслях избранников длинного Бига. Каждый из них был теперь национальной гордостью, за исключением Антона Пульвера, Память его, видимо, повредилась в результате воздействия цеона. А что представлял собой Пульвер без своей феноменальной памяти?
Так или иначе Биг по-своему прав, выбрав именно их…
Время от времени Жильцони делал записи в дневнике, занося туда отрывки воспоминаний, а также скудные происшествия, которые время от времени скрашивали его монотонное прозябание.
Кончена жизнь, думал он, перелистывая дневник. В чьи руки попадет этот свиток страстей и заблуждений? Кто будет листать эти исчерканные страницы, и доищется ли он смысла в них? Или, скользнув равнодушным взглядом, закроет тетрадь? И подумает: вот бессердечный человек. Он все принес в жертву несбыточной надежде. Никого не щадил – ни себя, ни других. Да полно, стоят ли все теории мира одной слезинки, одной загубленной человеческой жизни?
И не сможет крикнуть Альвар:
– Если я и заблуждался, то искренне. А разве искренность в заблуждении не снимает половину вины?
Но Альвару Жильцони суждено было пережить еще одно сильнейшее потрясение.
Как уже говорилось, когда случился взрыв и Воронье гнездо вспыхнуло, Альвар успел выхватить из огня самое для него ценное – архив, бумаги с записями. Груда блокнотов и рулонов перфоленты возвышалась ныне в углу стола внушительной пирамидой.
Много раз Жильцони давал себе слово разобрать эту груду, но каждый раз останавливался на полпути: духу не хватало.
Однажды он все же вооружился терпением и начал с верхушки пирамиды. Для чего, спрашивается, он тащил эту груду на себе там, в Скалистых горах, согласный скорее умереть, чем расстаться с нею? Альвар мог заставить Исава нести эту тяжесть, но тогда погиб бы Лиго Ставен. Альвар этого не сделал.
Странный предмет привлек внимание Жильцони. Он долго вертел в руках шестигранный вытянутый блок, похожий на карандаш Ах, да, это ведь блок биопамяти. Штука, которую изобрели во время его пятнадцатилетнего отшельничества.
Что может быть записано на этом блоке? Не все ли равно?
Жильцони размахнулся, чтобы выбросить блок в корзину для мусора, но какая-то сила удержала его. Он лениво сунул блок в воспроизводитель.
– …Люди – серые тени. Временами, когда вспыхивает боль, они кажутся мне совсем одинаковыми, и я не могу отличить их друг от друга.
До ужаса знакомый голос. Но чей – Альвар не мог припомнить, как ни силился.
– Я не могу отличить и сна от яви, – продолжал тот же голос. – Сон и действительность настолько переплетаются, что это приводит меня в отчаянье. Может быть, таков удел каждого человека? Надо спросить у хозяина, он знает все. Но я не решаюсь…
Спросить у хозяина! Ну конечно, это Исав. Записи его биотоков.
– В последние дни, я заметил, хозяин снова не в духе, – продолжал бесцветный голос Исава. – Такие периоды, не знаю почему, совпадают с обострением моего недуга. Возможно, эти явления связаны между собой.
«А Исав, оказывается, поумнее, чем я считал», – подумал Жильцони.
– Что привязывает меня к хозяину? – продолжал изливать свои мысли Исав.
– Почему я выполняю его приказы? Я делаю это добровольно – заставить он меня не может. Почему я слушаю Альвара? Может быть, из уважения к нему? Нет, Альвар Жильцони мне неприятен, хотя он и спас мне жизнь. В нем есть что-то отталкивающее. Он признает только свое дело, которое мне не понять. Я думаю, что он ради этого своего дела готов убить человека…