– Самых могущественных противников, – подтвердил Klm с хмурой усмешкой, – это сообразуется не только с нравами скифов, но и с самыми демократическими установками. Только при демократии противники удушаются не так явно. Но вот что мне не нравится… Скифы убивали своих стариков!
Тор оскорбился:
– А разве нам кто-то велит их убивать? То были одни скифы, мы – другие. Да и те старые сведения можно объявить ложными. Мало ли что о скифах писали! Сами скифы о себе письменных свидетельств не оставили. Все, что о них знаем, это все со слов их злейших врагов! А что враги могут сказать хорошего?
Гаврилов сказал озабоченно:
– Все верно, все верно, кто спорит? Но дело в том, что со стариками в самом деле сейчас проблема. Во всем мире проблема, но богатые страны еще как-то тянут… хотя уже стонут, а у нас хребет вот-вот подломится. Еще пятьдесят лет назад, это всего миг, у нас был один пенсионер на десятерых работающих. Сейчас на двух работающих – один пенсионер. Которому надо не только платить пенсию, но и выпускать для него массу особых лекарств, непригодных остальному населению, строить для них дополнительные больницы с расширенными отделениями геронтологии, чего раньше не делали… Не буду перечислять, скажу, что дальше будет еще хуже: через пятнадцать-двадцать лет на каждого работающего придется по пенсионеру. Этого не выдержит экономика даже самых богатых стран.
А Откин буркнул:
– А если учесть, что пенсионеры имеют право участвовать в выборах, то понятно, что править будут они. И только в своих интересах. Ребята, Klm прав, хоть и ротмистр. Что значит, вовремя из армии смылся. С проблемой стариков что-то делать придется. Ни одна партия, что идет к власти, не может обойти этот больной вопрос…
Крылов помолчал, сердце предостерегающе стукнуло. Поинтересовался как можно безразличнее:
– Ни одна?
– Ни одна, – подтвердил Откин.
– Это старые молчат, осторожные. Зато новые должны что-то сказать, у них борьба за массы. Что сказал глава партии «За равные возможности»?
– Алексей? – удивился Откин. – Да, ты прав, ему отвечать пришлось. Правда, никто бы не догадался задать этот неприличный, даже непристойный вопрос, но раз уж я оказался в нужном месте и в нужное время… Как он увиливал, как увиливал! Это надо было видеть. Не дурак, как его дебилы, понимает, вопрос опасный…
– Ну и?..
– Наконец я прижал его прямо под телекамерами. Свет, юпитеры, микрофоны к носу! Деваться некуда, ты бы видел, как он провозгласил патетически: что если даже ему придется кормить сто стариков, то лучше останется без штанов и будет голодать, но отдаст последний кусок хлеба, последний ватт электричества, сам согреет их любовью…
Настало угрюмое молчание. Гаврилов завозился, вполголоса выругался. Откин буркнул:
– Красиво сказал. Я тоже подпишусь. И все… тоже. Как люди. Как люди сердца. Я не хочу ни у кого отнимать кусок хлеба, я хочу спрятать голову в песок, как страус. Я не хочу, чтобы у меня вообще был выбор: кому отдать этот единственный кусок хлеба – моему любимому деду или моему малолетнему сыну. Пусть кто-нибудь сделает этот страшный выбор, а я затем на уже полной продуктов кухне побурчу, что это было сделано негуманно, грубо, что я родился слишком рано… или слишком поздно, что моя возвышенная душа против таких жестокостей и суровостей бытия… Что, собственно, и есть горькая правда. Как ни смешно.
– Какой смех? – спросил тихо Раб Божий. – Мы все – люди других эпох. Недаром же не уживаемся в этой нелепой… Но что делать? Гаврилов прав, перед обществом очень серьезная проблема. Если с дебилами нас как-то да поймут, хоть обвинения в жестокости будут нас преследовать и в могилах, то со стариками так не пройдет. Мы их любим! Это наши родные, любимые. Если мы по молодости и ругались с ними, спорили, враждовали, уходили из их квартир, старались жить отдельно, чтобы вообще их не видеть, то со временем все больше убеждаемся в их правоте, их мудрости, их непрерываемой любви к нам, дерзким и неблагодарным… Ты знаешь, Костя, я все понимаю умом, я знаю четко, что угрожающий рост пенсионеров – гибель всей цивилизации, но если меня поставят перед выбором: моя бабушка или я… я лучше сам приму яд или кинусь с крыши!
Молчание было тяжелое, горькое. Наконец Откин спросил как бы нехотя:
– А если выбор: твоя бабушка или твоя дочка?
Раб Божий опустил голову:
– Все равно лучше умру я.
Черный Принц заметил:
– И оставишь умирать голодной смертью и бабушку, и малолетнюю дочь. Да, это очень интеллигентно и возвышенно. Одухотворенно даже. Красиво. Но если мы – скифы, если рвем со старой моралью, то нам плевать, как мы выглядим со стороны. Все равно эти придурки… интеллигенты они или дебилы, через какое-то время будут выглядеть и говорить как мы, скифы.
Откин усмехнулся ядовито:
– Дебилы… не будут.
– А интеллигенты?
Глава 3
Откин ответил не сразу, Крылов уловил, что тот прислушивается к звукам из соседней комнаты. Да и сам он, если честно, слушал корчмовцев-скифов только наполовину, воображение усердно расшифровывало приглушенные звуки и рисовало самые удивительные картинки.
Похоже, он был не один такой: Раб Божий завозился смущенно, буркнул:
– А что?.. Надо мозги прочистить… э-э… освободить. А то всякая дурь лезет.
Он торопливо исчез. Через распахнутую настежь дверь донесся приглушенный смешок Ольги, сытый и довольный. Впрочем, Раб Божий за собой дверь деликатно прикрыл.
Крылов неспешно вытер рот тыльной стороной ладони, заговорил мягким вкрадчивым голосом:
– Русскую интеллигенцию… в ее нынешнем виде нужно уничтожить как класс еще и потому, что это единственная сила в России, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не признавала свою вину, никогда не брала на себя ответственность за те или иные… нехорошие акты, теракты или законы. Русская интеллигенция себя правой считает всегда. Априори. А если и винит вроде бы, то еще больше расхваливая: вот, дескать, наша интеллигентность не позволила нам остановить вовремя наступление большевизма, наше хорошее воспитание не могло противостоять режиму Сталина, и наша терпимость к чужим мнениям позволила в нашей среде жить и действовать всяким там Лысенко, Берии, Шолохову, Маяковскому… То есть мы правы всегда, во всем. Режим не прав всегда, но мы помогать ему не будем исправлять положение в стране и в мире, а только будем поливать грязью, ибо так мы косвенно хвалим и нахваливаем себя… Понятно, что такая интеллигенция абсолютно идентична дебилам. Те передают свой дебилизм через половые акты, через наследственность, а русская интеллигенция – через тусовки. И то и другое – заразно. И то и другое подлежит санации.
Гаврилов кашлянул, напомнил:
– Я понимаю, мы все подсознательно стараемся уклониться от неприятной темы. Это тоже черта чисто русской интеллигенции… Пусть решит кто-то другой! Что все-таки будем делать со стариками? Мы их любим, это наши старики. Мы сами в конце концов станем стариками. Так что даже из простого животного эгоизма мы должны оберегать наших стариков, чтобы потом оберегали нас. К тому же понимаем, что только неблагополучные цивилизации сбрасывали своих стариков со скал, как это делали лица кавказской национальности, оставляли замерзать в лесу, как делали славяне, топили, как делали почти все прибрежные народы… У скифов не было ни скал, ни морей, потому они просто рубили своим старикам головы. Это в нашем обществе не пройдет… Точнее, это начнется, когда все рухнет, когда население озвереет и будет драться за последний кусок хлеба, когда будут умирать от голода не только старики, но и дети, женщины и все те, кто не смог озвереть. Но что делать сейчас?
Крылов пожал плечами:
– Не вяжется с современными моральными установками? Тем хуже для этих установок. Просто объявим их устаревшими. Все видят, что в самом деле устарели, все смутно недовольны, но как выбраться из тупика псевдогуманизма, не знают. Мы, скифы, дадим новые установки! Новые и в то же время освященные, так сказать, веками и даже тысячелетиями нашей великой истории скифского народа. Великого скифского народа!
Откин спросил настороженно:
– Какие моральные установки?.. Ты знаешь, с этим надо осторожно.
– Они освящены веками, – ответил Крылов, усмехнувшись. – Это со скифского времени пришли моральные установки, запечатленные в поговорках и пословицах: женских могил нет в поле, мужчина в постели не умирает… и так далее, у одного Даля можешь нарыть десятки. Еще не понял? Надо воспеть героический уход из жизни. Надо славить тех, кто сумел уйти из жизни добровольно, выполнив свое предначертание и ощутив приближение немощи. Создать моду на красивую смерть в старости!
– Но это противоречит христианским…
Гаврилов оборвал себя на полуслове. Владимир-2 сказал задумчиво:
– А что? Крылов прав. У нас будет своя религия. Та, прежняя, но чуточку адаптированная к современности… А что? Разве христианство не адаптировалось? Ведь по христианству все науки – богомерзкие, женщины должны ходить только в платках… Скифы поклонялись Мечу, то была героическая религия. Жить нужно было сурово и красиво, умирать тоже красиво, а не на больничной койке, когда ходишь под себя, а санитарки тебя тайком проклинают и ждут не дождутся, когда же издохнешь…
Откин сказал воспрянувшим голосом:
– Ага, понятненько. Я, значит, пороюсь в словаре Даля. Попробую нарыть этих героических поговорок! А то все чаще теперь слышишь: не будь героем, оно тебе надо, плюй на все и береги здоровье…
– А я песни, – сказал Ласьков. – У меня, помню, на двух дисках попадалось что-то из старого.
– Сборники «Песни наших дедов»? – спросил Откин саркастически.
– «Лучшие песни тысячелетия», – ответил Ласьков уязвленно. – Ну как? А из коллекции твоих дисков ни одна песня не доживет до конца недели.
Явилась Кунигуда, сменила тарелки, в большую вазу насыпала соленых орешков. Оглянулась на распахнутую дверь – видно на ложе распластавшуюся как камбала Ольгу, сказала со смешком:
– Хорошо летчику, прилетает на аэродром, а там его девушка ждет! Хорошо машинисту: приезжает на вокзал, а там его девушка ждет. Хорошо моряку – приплывает в порт, а его там девушка ждет! Плохо только девушке: то на аэродром, то на вокзал, то в порт… Но кому-то повезло: все собрались в одной квартире.
На сайте бушевала буря на скифскую тему. Лилия сбивалась с ног, пришлось добавить еще два форума, по темам. На скифов неожиданно возникла мода, на московских улицах среди молодежных банд рокеров и байкеров появились и крутые ребята с надписями на майках: «Да, скифы – мы!» Их сторонились даже блатные: скифы оказались без тормозов вовсе.
Но его мысли все возвращались к Яне. Он никогда не спрашивал ничего об Алексее, хотя, как понимал с жутким холодком сладкого отвращения, Яна ответила бы честно и просто, как все, что она говорила и делала. И рассказала бы все с подробностями.
Крылов ощутил, что он все еще чуточку отстает от стремительно нарастающего раскрепощения нравов. Может быть, потому, что он все-таки технарь, а Яна из гуманитариев, что во все времена отличались свободой нравов, а за ними покорно шло все остальное человечество.
Да, он знал, что редкий начальник не попользуется своей смазливенькой подчиненной, но Яна в прошлый визит с простодушием деревенской дурочки преспокойно рассказала, что, когда пришлось устраиваться в местную кунгурскую газетку, пришлось отсосать у всех мужчин, начиная с главного и кончая грузчиками. И что в любое время ставили и пользовали, пока поднималась по служебной лестнице. И что служебная лестница в первую очередь дает возможность отсекать всех тех, кто оказывается ниже. В конце концов стала замглавного, и уже только тот ее мог пользовать «по праву», остальных отшвыривала одним презрительным взглядом… Не потому даже, что неприятные – мужчины как мужчины, а просто на фиг ей это нужно, лишние… не то чтобы даже хлопоты, а так – лишние движения.
Крылов перевел тогда было дух, главный редактор – это все-таки не вся редакционная кодла, но Яна без паузы сообщила, что рамки той газетки стали узки, она перешла в издание покрупнее, с большим тиражом, что выходит на хорошей офсетной бумаге, с глянцевой обложкой, и ее отделения уже есть в шести крупных городах страны…
Он стиснул челюсти, смолчал. Мелькнула мысль, что неплохо бы самому стать главным, иметь свою газету – роскошную, на офсете! – и тогда бы никто другой…
Но тут же вспомнил, что даже в Кунгуре она брала интервью у различных деятелей, начиная от мелких политиков – к крупным ходят рангом повыше – и кончая вожаками мелких банд. Как-то без стеснения упомянула, что для того, чтобы разговорить одного хмурого деятеля, отсосала у него, после чего он расслабился и выложил ей на два интервью, на редакционной планерке материал отметили как удачный.