Дыша тяжело, он стонал и ворочался, глотал и сосал залетавшие с воздухом ягоды… и неожиданно сделал открытие: хорошо утолявшая жажду алица снимает боль.
Теперь он специально втягивал ягоды и скоро не то что боли… не чувствовал даже зуда от прилипающей массы. Нащупав разрыв на груди, пристроился к выступу так, чтобы новый удар увеличил отверстие. Снова упав на «резец», почувствовал лишь сотрясение, от которого ломило в затылке.
Задыхаясь, ругая Непокоренную, мировое болото и глупышей, удар за ударом он рвал оболочку… вместе с собственной кожей. Когда разрез оказался достаточно длинным он, содрогаясь, протиснул в него, как за борта рубахи тяжелые ласты и, напрягая все силы, стал раздирать на груди спасительный кокон, успевший прилипнуть и, теперь отдиравшийся с кровью. Это были страшные муки. Шкура не желала сниматься. Тяжелее всего отделялись ласты от рук. Когда, наконец, избитые и кровоточащие кисти были свободны, работа пошла быстрее: он смог воспользоваться походным ножом, который висел на ремне и сохранился под коконом. С ногами пришлось повозиться: здесь был особенно толстый защитный слой, образующий хвост. Затем, осторожно разрезав маску, он выпростал голову. С едкой, отчаянной иронией он думал о самом себе, как о насекомом, которое только что с превеликими муками освободилось из кокона и теперь расправляет крылышки… чтобы вылететь в новую жизнь.
Бессознательно Громов отполз от растерзанной шкуры, будто в ней до сих пор таилась угроза. Отдышавшись, но все еще истекая кровью, он поднялся и, сжимая в ладони нож, покинул страшное место. Долго шел, как в бреду, а споткнувшись, уселся в траву и поглядел на себя: от одежды остались лохмотья, тело – в коросте от запекшейся крови, боли нет, но от слабости кружится голова, утеряны ранец с продуктами и «навигатор». Он заставил себя подняться, найти куст и вырезать палку – щуп, удивляясь, как до сих пор не провалился в болото. Догадки, связанные с омерзительной шкурой, кружили голову, отнимая последние силы и, чтобы совсем не расклеиться, он гнал эти мысли прочь.
Вокруг было тихо. Рептилии не попадались, как будто бы, сговорившись, ушли все сразу в другие края. И Громовым овладело тупое спокойствие. Хотелось спать, спать, спать. Он опустился лицом в грозди алицы. В рот угодило несколько ягод, но не было сил проглотить их.
Зов он услышал во сне и узнал прилетевший издалека голос Павла: «Отец! Ты слышишь меня? Я здесь? Отзовись!»
– Сынок, я тут! Сюда! Ко мне! – хотел закричать он в ответ, но издал лишь бессвязные звуки. Сел, пробудившись в поту, и сердце стучало, как бешеное. В ушах еще жил родной голос, и Громов готов был поклясться, что помнит, с какой стороны прилетел этот зов. Он снова попробовал крикнуть, но слов не услышал: это был вопль немого.
Язык?! – ужаснулся Громов. Разжав воспаленные губы, нащупал бесчувственную опухшую мякоть и догадался, что жгуче терпкая алица, утолявшая жажду и боль… отнимает дар речи. Больше его не звали.
Это был только сон! Сон! Сон! – говорил себе Громов, но, тяжело опираясь на палку, двигался в том направлении, откуда послышался зов… Давно стемнело, когда силы его оставили. Он уткнулся в спящие травы и заснул мертвым, сном… А когда на рассвете открыл глаза, то шагах в сорока увидел свою палатку. Она неожиданно выплыла из тумана, цеплявшегося за синий кустарник. Как будто ничего не случилось и, как обычно, он вышел утром продолжить «спираль».
Но были лохмотья и раны. Уже возвращалась боль. Язык, немного опав, все еще был чужим.
При входе в палатку Громов наткнулся на миску и долго не мог взять в толк, почему она здесь. Память, как замороженная, отходила не сразу… Однако же вспомнилось, что уходя, налил глупышу молока… и почему-то подумалось: нет, молоко – не алица – и сил придает и речи не отнимает. Глупыш – не такой уж глупенький, коль не оставил ни капли.
В тамбуре Громов споткнулся и отпрянул назад… было похоже, что кто-то нарочно принес и бросил на его пути остатки вчерашнего кокона – страшные клочья с его запекшейся кровью.
Кому, зачем это понадобилось?! – подумал старик, перешагивая через шкуру и направляясь за полог, в центральный отсек. Сквозь окна, с ватного неба сюда проникал ровный свет, играя в капельках крови, застывших на вырванных стеблях, на стенах и на потолке. Всюду были следы борьбы. Громов увидел свой нож, вернее такой же как тот, что оставил, поднятый зовом. Рубиновый дождик, пунктирной дорожкой вел за контейнер туда, где находилась его постель.
Цепенея от ужаса, оглушенный ударами крови в висках, Громов дошел до контейнера, обогнул его… и упал на колени, точно увидя себя самого этой ночью… В постели лежал человек. Он спал, и от его дыхания содрогалось покрытое корками запекшейся крови и жалким рубищем тело. Лицо утопало в густой растительности, и только раскрытые губы зияли, как воспаленная рана. Старик прикоснулся к седеющим прядям, скрывавшим лицо, и чуть их раздвинув, стоял на коленях, смотрел… и беззвучно рыдал. Затем он поднялся и осторожно поправил сползавшее одеяло. На ватных ногах, не оглядываясь, двинулся к выходу. Откинув полог, сделал три шага, увидел стену тумана над вечною бездной… а на узорном ковре – глупышей… Всех, сколько было. Они его ждали… Громов качнулся, рухнул вперед, на румяные терпкие грозди и, обнимая руками планету, шептал оживающим языком:
– Спасибо, Непокоренная! За сына… за сыновей… которых уберегла!
1974
[7]Когда закончилась процедура конфирмации, Том вместе с учителем Коллом пропустил новоиспеченных биокиберов через тестовые камеры, а затем проводил стратобот, на котором весь выводок направлялся в учебный центр.
Вернувшись в отделение. Том присел к пульту, вынул журнал регистрации и не спеша стал приводить в порядок записи. Он не сразу поймал себя на том, что прислушивается к голосам, доносившимся из соседнего отделения. «Доктор Мэй представляет гостю инкубатор», – догадался Том. Он знал, что старому ученому не так уж часто выпадала радость принимать гостей: планета Кора всего несколько раз в году встречала и провожала корабли. А как раз накануне произвел посадку космолет с лирическим названием «Фиалка».
– Дорогой Рам, – обращался доктор к капитану «Фиалки». – Очень прошу вас, не путайте биокиберов с механическими роботами. Наши питомцы способны не только мыслить, но даже чувствовать. Здесь мы следуем путем, проторенным природой. Мозг бика формируется по генетической программе человеческого мозга…
– А что, если ваши киберы взбунтуются? – поинтересовался капитан.
– Взбунтуются? – удивился Мэй. – Чего ради? Скорее взбунтуюсь я!
– Но извините, тогда непонятно, зачем бику интеллект человека?
– Как зачем? Для освоения обитаемой зоны уже теперь не хватает людских ресурсов, а наши бики физически гораздо выносливее человека.
– Но если, доктор, у них возникнет желание господствовать? Утвердить свое право более выносливого?
– Позвольте, это уж слишком! – запротестовал ученый. – Господствовать может лишь разум, наделенный Высшей Логикой. 'Человечество пришло к ней через множество жертв.
– То, что вы, доктор, называете Высшей Логикой, прививается людям с детства. А ваши бики выходят из инкубаторов готовенькие. Кто может поручиться за их лояльность?
– Лояльность – это, пожалуй, не то слово, – задумчиво произнес Мэй. – Наша главная цель – сделать биокиберов достойными современниками, а кое в чем и преемниками человека. Этим как раз и занимается отделение конфирмации – святая святых инкубатора…
– Том, дружище! Поздравляю! – с порога приветствовал Мэй. – Лер мне уже доложил: конфирмация – высший класс!
Широкое лицо Мэя излучало доброту. Следом за доктором вошел невысокий человек, лицо которого почти скрывалось в облаке табачного дыма; более менее отчетливо проступали только курительная трубка и черные, вразлет, усы.
– Видите, Рам, желтый конус над пультом? Это и есть конфирматор, – объяснил Мэй. – За несколько секунд его луч делает все, что надо.
– Как это понимать?
– Объясню, наш мозг имеет особую область, так называемый бугор эгоцентризма…
– Понимаю, понимаю, луч конфирматора, словно раковую опухоль, разрушает этот самый бугор!
– Ничего подобного, – всего лишь понижает возбудимость его нейронов до уровня, достаточного человеку нашего времени. Как следствие, резко улучшается коммуникабельность личности: способность понимать окружающих, ощущать свою общность с ними.
– Вот теперь, – сказал Рам, не выпуская изо рта трубки, – теперь понятно, как вы приручаете биков.
– Приручаем?! – возмутился Мэй. – Да знаете ли вы, что при малейшей неточности конфирмация может стоить бику жизни?
– О, я верю, доктор! – успокоил его капитан. – Вы знаете, как все это устроить без лишних хлопот.
– Ошибаетесь, Рам, я уже давно не брался эа ручку конфирматора. Процедура требует напряжения всех сил и большой выдержки. Этим занимается Том. Вот он, перед вами, знакомьтесь. Не одно поколение прошло через его руки. Недаром бики называют его «наш дядя Том».
Том молча пожал большую красивую руку гостя. Он впервые видел такие сильные и красивые руки с мягкими, добрыми ладонями.
Капитан поспешно прервал рукопожатие, – Это как раз тот случай, – продолжал Мэй, не заметив брезгливого жеста Рама, – о котором я вам уже рассказывал. Том – один из наших первенцев, не имевших речевого аппарата. К сожалению, из-за несовершенства энергопитания, все они, кроме Тома, погибли. Но с ним этого не случится. Он окружен вниманием. Мы всегда регулярно меняем его энергокапсулы.
– Дядя Том – наша гордость, настоящий маг конфирмации! – говорил Мэй. – Его глаза видят луч конфирматора. Настолько совершенно его зрение! Он любит музыку, умеет читать и писать, изъясняется с помощью жестов…
Бик не первый раз слышал этот панегирик и не первый раз видел растерянность на лицах людей, неожиданно узнающих, что он – не человек. Том имел правильную форму тела, строгие, почти красивые черты лица человека среднего возраста. Однако Том знал, что, несмотря на полное сходство, предубежденный наблюдатель всегда может отличить его от настоящих людей по каким-то труднообъяснимым признакам, обобщенным в загадочной формуле «что-то не то».
Том научился улавливать настроение людей. Сейчас он посочувствовал гостю, которому стало вдруг скучно. Бик по опыту знал, что ученый не отпустит своей жертвы, пока не проведет по всем отделениям инкубатора.
Час спустя, когда Том покончил с записями и уже укладывал в шкафчик журнал регистрации, за стеной послышались звуки ударов и крики. «Что это? – удивился бик. – Вся аппаратура выключена, а сотрудники инкубатора – люди тихие, не шумят никогда».
Том поднял голову и оцепенел: в отделении, словно из облака табачного дыма, возникла фигура со скрещенными на груди руками. Без доктора Мэя Рам, капитан «Фиалки», чувствовал себя гораздо свободнее. Он окинул помещение деловым взглядом, уделив Тому ровно столько же внимания, сколько и шкафу энергоблока.
За стеною снова послышались удары и крики, затем – топот множества ног. Распахнулась дверь, и в отделение ворвалась толпа незнакомых Тому людей. С громкими криками они окружили его, стали толкать, сбили с ног, скрутили проволокой, с гиканьем протащили по полу и бросили в темный чулан, где хранился лабораторный инвентарь. Все произошло так быстро, что Том не успел опомниться. Он был сильнее людей, но чувствовал, что с ними творится что-то неладное и, боясь причинить им вред, избегал резких движений. Бик не испытывал физической боли. Его мучило другое: он не мог понять, что происходит. Дефицит информации всегда причинял киберу необъяснимые страдания, и он досадовал на свою неспособность без посторонней помощи избавиться от мучительного, парализующего недоумения.
Легким усилием бик разорвал на себе проволоку и принял удобное положение. От этого легче не стало. Тогда он попытался расслабиться.
– Здесь труп! – крикнул кто-то над самым его ухом.
– Не мели вздор! – донесся голос капитана «Фиалки». – Это только чучело. Давай его сюда!
Том открыл глаза и увидел над собой растерянное лицо молодого парня.
– Эй, Бэр! – позвал капитан. – Ты долго будешь возиться? Освободи ему ноги. Он умеет ходить!
Том догадался, о ком идет речь. Осторожно, чтобы не задеть растерявшегося в темноте парня, он поднялся на ноги и не торопясь стал выбираться из чулана. За дверью бик остановился, пораженный обилием света, не узнавая инкубатор. Исчезло все оборудование. В наружной стене зиял огромный пролом. По опустевшему зданию бродили незнакомые люди с длинными блестящими предметами на поясных ремнях. Рам стоял в стороне, извергая команды и брань. Его большие красивые руки били заложены за спину.
Вслед за биком из чулана выскочил молодой парень. Он уже оправился от замешательства и теперь горел желанием как-то себя проявить.
– Что встало?! А ну пошло, пошло, чучело! – крикнул он, ткнув кибера в бок концом длинного предмета, который держал в руках.
– Бэр, мальчик мой, что ты делаешь? – неожиданно ласково спросил Рам. – Ты посмотри, какие у него тонкие брови и лазоревые глаза! Разве такого породистого красавца можно обижать?
Парень стоял зеленый от страха, пока не сообразил, что это розыгрыш.
– Вы правы, шеф! – крикнул Бэр, стараясь перекрыть общий хохот. – Такой красавец мне еще не попадался!
Том был потрясен. Ему казалось, что он утратил чувство реальности: такое могло привидеться только в бреду.
– А ты, чучело, почему не смеешься вместе с нами? – заорал Бэр.
Крик вывел Тома из оцепенения.
– Я не чучело, – сказал он жестами. – Скажите, пожалуйста, кто вы? Что здесь происходит?
Кибер изъяснялся с помощью рук и не ожидал, что эти движения можно истолковать как-то иначе.
– Ребята, – закричал Бэр, – вы видели? Он на меня замахнулся!
Все повторилось сначала. Люди бросились на Тома, сбили с ног. Через минуту, опять связанный, он лежал на полу и глядел, как из пролома в стене тянулась к нему длинная, пахнущая маслом, рука погрузочной машины. Крепкие захваты сдавили грудь и спину. Мир закружился. На миг блеснуло в глаза жаркое солнце Керы. Потом свет погас: от перегрузки эмоциональных центров сработало защитное реле, выключающее сознание.
Очнулся Том от воя сирены.
– Торопятся унести ноги, – сказал кто-то рядом.
Том разорвал на себе проволоку, приподнялся на локтях и увидел, что вместе с ним на полу тускло освещенной камеры лежат связанные люди: доктор Мэй, Колл и Вадим – весь персонал инкубатора. Потом раздался грохот. Чудовищная тяжесть припечатала всех к холодному полу…
На этот раз сознание возвратилось не скоро. Тишина рождала тревогу. Том долго прислушивался к себе и вдруг понял: слабость и противное ощущение страха возникли оттого, что заряд энергокапсулы на исходе. Значит, если не заменят капсулу в ближайшие сутки, его ждет гибель от энергетического истощения. Ничего подобного бик еще не испытывал. Волна ужаса захлестнула его. Том всегда верил в свою исключительную выносливость. Ему и в голову не приходило, что он когда-нибудь перестанет существовать. Но о замене энергокапсулы теперь нечего было мечтать, и он почувствовал такое отчаянное желание жить, что готов был биться головой о стену камеры.
Рядом послышался стон. Том открыл глаза и ужаснулся. Только теперь, он понял, как беспомощны могут быть люди, и тревога за свою жизнь отступила на второй план. Никто из друзей не приходил в сознание. Бик разорвал на них проволочные путы и снова опустился на пол: вид крови, запекшейся на одеждах, вызывал головокружение. «В кого теперь верить, – думал он, – если люди могут так поступать с людьми?»
До сих пор Том судил о жизни за пределами Керы только по фильмограммам и старым книгам из библиотеки доктора Мэя. Он до тонкости знал физиологию мозга человека. От самых истоков известен был ему путь, по которому жизнь пришла ко всеобщему братству существ. Доктор Мэй торжественно называл этот уровень царством Высшей Логики или эрой Глобальной Ответственности каждого за свою обитаемую зону. На первый взгляд команда Рама тоже состояла из разумных существ, но действия их почему-то шли вразрез с Высшей Логикой. В их поведении было что-то звериное, напоминающее времена, о которых бик знал только понаслышке. Он не понимал, что с ними творится, но был убежден, что эти люди глубоко несчастны и страдал от того, что не знал, как им помочь. Он был растерян, словно ребенок, впервые столкнувшийся с превратностями жизни, и так разволновался, что не мог унять дрожь. Том понимал, что гнетущее недоумение и ощущение собственного бессилия приведут к бесполезной трате энергии и, чтобы успокоиться, на время отключил сознание.