– Способность организовывать обстоятельства – считал Левушка – сродни таланту композиторскому: у жизни, как и у музыки должна быть своя партитура.
По крайней мере за своих преследователей музыкант не беспокоился, здесь он даже чувствовал себя в некотором роде соавтором. Опасения вызывал другой персонаж, встреча с которым еще предстояла. Скрипач шел заранее выбранным маршрутом, он ждал и одновременно боялся того, что сейчас должно было произойти. Но шли минуты, позади оставался поворот за поворотом, и никто его не встречал. Левушка уже начал тревожиться: очень важная часть программы не вытанцовывалась, и он снова не знал, что делать. Повернув в самый темный проход, он невольно замедлил шаги и весь сжался, еще никого не увидев, но уже чувствуя, что здесь кто-то есть. Каминский старался не показывать вида, что ждет нападения, боялся, что вскрикнет, когда его схватят. Но оказалось, что об этом можно было не беспокоиться: ему плотно зажали рот и одновременно больно скрутили за спиной руки. «Ястреб», остановивший его у глубокой ниши, мог быть кем угодно и в том, что им оказался рыжебородый «носильщик» не было ничего удивительного. Ермак был прав, предвидя, что кто-то из них захочет быть первым.
– Сверну шею! – зловеще шептал Герд. – Говори, где Гексиль! – Каминский застонал от боли. – Хуже будет! – предупредил «Ястреб» – Говори! – Мастерская… произнес, задыхаясь, Левушка – коридор номер пять… десятая комната… – Тихо! – приказал Герд и прислушался, потом заторопил. – Говори, где искать в мастерской? Ну! – Сейчас скажу… Левушка тянул время. Он знал: его жизнь зависела от того, успеют ли те, кто шел сзади достичь поворота. – Отпустите руку! – попросил он. – Больно же, слышите? Там… в левом углу – желтый сейф… В следующую секунду музыкант полетел в нишу. Почти одновременно раздались два выстрела. Герд прижался к стене. Его пистолет прогремел у самого уха Левушки. На ходу разряжая оружие в преследователей, носильщик в несколько прыжков достиг следующего поворота. За ним мимо ниши проскочили трое. Выстрелы удалялись. Каминский слышал, как по кораблю распространялась эпидемия перестрелки. Теперь он мог чувствовать себя в относительной безопасности. По крайней мере за ним уже не следили. Прижимаясь к стенам и прячась в ниши, он продолжал путь. Скорее всего выход из корабля больше не охранялся и можно было уйти. Но у Каминского был другой план. Он приближался к жилому отсеку и чувствовал, как нарастает охватившее его волнение. Такое бывало с ним в лучшие минуты импровизации, когда, наконец намечался прорыв к долго ускользавшей музыкальной жемчужине.
Он был уже рядом с заветной дверью, когда над головой просвистела пуля.
– Стой! – закричали сзади. Выстрелы грохотали один за другим. Погоня была совсем рядом. Каминский повернул ручку и бросил свое тело внутрь капитанской каюты. Щелкнув дверным запором, он отскочил в сторону.
– Открывай! – заорали снаружи.
– Открывай, гад, убьем! – Пуля пробила дверь, чиркнула по стене и обессилевшая подкатилась к разбитой кофейной чашечке. Что-то тяжелое ударилось в дверь.
– Спокойно! – приказал себе Левушка и, подождав, когда унялось сердцебиение, приблизился к любимому креслу Ермака. Рядом находился шкафчик с кофейными принадлежностями. Левушка, не торопясь, открыл его дверцу… и сразу увидел то, что искал: на самом верху стояла изящная перламутровая коробочка с резной рукояткой для переноски. На крышке выступали две капельных кнопки – красная и зеленая. Музыкант снял коробочку с полки, закрыл шкафчик и минуту стоял неподвижно, слушая, как трещит под ударами дверь и от бурных проклятий содрогается воздух.
Коробочка была совсем легкой. Держа ее в правой руке, большим пальцем Каминский нажал зеленую кнопку и, тотчас ощутив едва уловимую вибрацию, выпрямился и расправил грудь: вместе с вибрацией по всему телу растекалась освобождающая от тяжести горячая волна. Легче стало дышать и двигаться. В первый момент от вдохновенной раскованности даже слегка закружилась голова. Но вскоре тело обрело собранность, словно спрессовываясь в быстрый и невесомый, как солнечный зайчик, сгусток энергии. То, что испытывал Левушка вовсе не было чувством полной свободы: вместе с приливом невиданных сил им завладела та скорбь, та забота, то отчаяние, которые не давали покоя в те дни, в те часы и минуты, когда не получалась музыка. Он испытывал необыкновенный подъем и вместе с тем – гнетущее чувство неудовлетворенности и небывалой ответственности. С этим он приблизился к двери и откинул защелку. Разогнавшийся для удара плечом «ястреб» влетел в каюту. Но для Каминского так изменился теперь весь ход событий, что движения нападавшего показались ему замедленными: пират будто парил в воздухе, а затем голова его нежно уткнулась в массивную ножку стола. Еще один громила, походивший на общипанного петушка, размахивал в коридоре оружием и брызгал слюною, исторгая проклятия.
– У тебя последний патрон. Не промахнись, – посоветовал ему Левушка и пошел себе прямо в кают-компанию. «Ястреб» захлопнул рот, а, увидев в руках музыканта коробочку, стал пятиться, прижиматься к стене, целясь из пистолета. Каминский понял, что свободно читает мысли этого человечка – благо их было немного. Пират рассуждал приблизительно так: «Спокойствие музыканта свидетельствует, что в руках у него ГКСЛ. Если я выстрелю, и музыкант упадет, значит про ГКСЛ наврали – он не защищает от пуль. Если я выстрелю и музыкант уцелеет, то владея ГКСЛ он прикончит меня. Если же я не выстрелю, я не узнаю, что за штуку он держит в руках. Я должен выстрелить: в любом случае у меня нет надежды, а выстрелить проще всего – стоит только нажать на спуск. Мой палец распух и зудит от желания выпустить пулю!»
Он выстрелил, когда музыкант подошел к повороту. Пуля свистнула возле самого уха. Не повернув головы, Каминский представил себе, как налетчик, отбросив оружие, в ужасе взялся за голову. «Все в порядке, – подумал он о пирате – теперь ты будешь моим глашатаем».
В кают-компании около хроно-аппаратуры собралось почти все «ястребиное кольцо»: настрелялись, набегались – решили посовещаться.
– Смотрите, кто к нам пожаловал? – шеф-оператор поднялся с кресла навстречу Каминскому. – А уж мы-то его обыскались!
– Сам, гад, пришел! – зарычал Герд, потирая руки. Бандиты подняли гвалт. В коридоре за спиною Каминского застучали шаги. «Мой глашатай» – подумал скрипач, давая дорогу. Ястреб ворвался, по птичьи крича и указывая на Левушку: «ГКСЛ! ГКСЛ! Он завладел генератором!» – размахивая руками, как крыльями, пират выскочил в дверь напротив, но еще долго в кают-компании слышали его вопли. Шайка оцепенела.
– Оружие на стол! – приказал музыкант.
Налетчики вяло зашевелились, выполняя приказ. Когда на столе, рядом с хроноаппаратурой выросла груда экспонатов Музея Варварства, Левушка, чтобы уменьшить соблазн, дал команду: «Пять шагов назад!» Не подчинился только «носильщик». Он остался на месте, как завороженный, не в силах отвести глаз от орудий смерти… Неожиданно Герд схватил со стола пистолет и бросился к двери. Каминский настиг его в два прыжка и вцепился в загривок. Герд закричал, падая на спину. Он ударился с такой силою, что палуба загудела. Оружие выскользнуло у него из руки, стукнувшись подлетело, как мячик. Левушка поймал пистолет на лету. Он даже не успел почувствовать страха, обнаружив, что выпустил в прыжке ГКСЛ. Перламутровая коробочка отлетела на середину каюты. Кошачий бросок шефа был остановлен направленным ему в лоб пистолетом. Шеф рыча отступил.
– Убей меня! Живым все равно не дамся! – кричал Герд и в ярости бил головой о палубу.
– Свяжите его! Он искалечится, – дал команду скрипач, поднимая коробочку. Спустя минуту, бросив в кресло связанного по рукам и ногам Герда, три пирата послушно вытянулись перед Левушкой.
– Ничего не скажешь, – похвалил музыкант. – Это у вас отработано. А теперь вы трое – марш в трюм! Освободить команду и ждать моих указаний! Не вздумайте удрать – я достану из-под земли! Ну? Что стоите? Вперед!
Тройку «ястребов» точно ветром сдуло.
Остальные замерли там, где стояли, парализованные страхом.
– Удивительно, – думал скрипач – у меня даже речь изменилась: стала резкой, совсем чужой. Видимо в жизни, как в музыке, сила требует для выражения, своего языка. Но главное даже не в этом…
– Послушайте, что я скажу! – обратился он к «хроноястребам» – ГКСЛ совсем не то, на что вы рассчитывали. Его нельзя использовать для злого несправедливого дела. Наоборот, это чудо-прибор ставит человека лицом к человеку и вместе с могуществом навязывает программу добра.
– А мы разве против? – подал голос шеф-оператор. – ГКСЛ нам нужен был исключительно для того, чтобы делать добро. Но люди этого не понимают и преследуют нас, словно мы им враги…
– Кончай брехать, шеф! – оборвал его Герд. Противно слушать! Все равно тебе не поверят. Я скажу честно: дайте мне только Гексиль, и вы у меня запляшете!.
– Развяжите его! – приказал Левушка. – Сейчас вы получите ГКСЛ!
– Музыкант, что ты выдумал?! – заволновался шеф-оператор. – Не делай глупости! Он же зверь! Он перервет нам глотки!
– Он был откровенен, – сказал Каминский. – А это многого стоит.
– Слыхал, шеф? – веселился Герд, пока его освобождали из пут. – Выходит я больше стою, чем ты со своей трепатней!
– Берегись, Герд! – закричал оператор. Ты слишком закоснел в своей злобе! Ты уже весь не станешь другим! ГКСЛ разорвет твою душу на части! Ты сдохнешь, как бешеный пес, едва прикоснешься к этой штуковине!
– Ты чего, шеф, – удивился Герд – веришь музыкантишке, будто бы Гексиль делает каждого добреньким?!
– А я и без него это знал, – сказал оператор.
– Знал и молчал?! – завопил Герд.
– Вы свободны! – объявил Левушка и протянул великану перламутровую коробочку. – Принимайте ГКСЛ.
– Нет! – закричал Герд, извиваясь в кресле и пряча руки за спину. – Прочь! Прочь!
– Да берите же! – настаивал Левушка, он уже почти положил аппарат на колени» ястреба». «А-а-а!» – зашелся в нечеловеческом крике «носильщик», будто жгли его раскаленным железом и неожиданно, выпустив слюни, сник. Каминский застыл пораженный.
– Не в коня корм, – объяснил шеф. – Не волнуйтесь, он скоро очухается. Только пожалуйста не предлагайте эту коробочку мне. – Он приблизился к креслу и несколько раз ударил Герда по толстым щекам. «Носильщик» отдернул голову и захлопал глазами.
– Чего вы боитесь? – спросил Каминский. – Ведь вы же, кажется, собирались творить добро?
– Я уже кое-что сотворил… сказал оператор, показывая на приходящего в чувство Герда. – Но мне еще хочется жить.
Спустя час, когда экипаж корабля уступил свое место в трюме «кольцу хроноястребов», Левушка пришел к Ермаку «возвратить генератор». Нажав красную кнопочку, он почувствовал, что вибрация прекратилась и заметил, как сразу стало тихо вокруг.
– Я выключил, можешь не проверять – сказал музыкант.
– Левушка, милый, – ответил Ермак, приняв перламутровую коробочку и доставая из шкафа тарелку, – сегодня я убедился, какой ты великий художник!
– Утром ты это уже говорил – напомнил Каминский.
– И опять повторю! – продолжал капитан, отвинчивая крышку прибора. – Когда ты пришел ко мне в трюм, я почувствовал, что у нас есть шанс победить.
– Еще бы, у нас есть ГКСЛ – уточнил музыкант и вскрикнул. – Ермак, что ты делаешь? Зачем ты ломаешь генератор?
– Я ничего не ломаю. – сказал капитан и высыпал из коробочки бурую массу в тарелку. – Единственным шансом, способным нас выручить, Левушка, был твой артистизм, – каюта наполнилась ароматом бразильского кофе. – Все решило живое воображение… – заключил капитан и поставил крышку на место. – Принимай наш подарок, маэстро! От чистого сердца! Можешь гордиться: ты держишь в руках уникальную вещь… На последнем Галактическом конкурсе эта кофейная мельница завоевала Гран При!
1971
[1]1Ее зовут витафагия. Она – порождение случая, маленькой аварии в наследственном аппарате живой клетки. Эта юная жизнь нежна, хрупка и чувствительна. Она – сама скромность, классический пример неприспособленности к превратностям жизни.
Витафагия поселяется в каждом организме без исключения, но только в одном случае из десяти она находит подходящие условия для роста. И начинает расти – потихоньку, незаметно. Но такой «скромной» она остается лишь до поры до времени.
Наступает время, когда материнский очаг витафагии больше не может развиваться скрытно. Это уже не щепотка клеток, а зрелая опухоль, охваченная нетерпеливым азартом гонки. Она растет теперь, бешено раздирая окружающие ткани, выделяя фермент, задерживающий свертывание крови и заживление ран. Ей уже не страшны никакие медикаменты, никакие убийственные лучи – она, ведет борьбу за жизненное пространство.
Но вот в сиянии операционной хирург заносит над ней свой нож… Опухоль удаляется. Однако с ее гибелью увеличивается активность метастазов – дочерних витафагий, уже занявших исходные позиции для наступления по всему фронту. Судьба живого организма предрешена.
И самое главное, что витафагия, как айсберг, – большая часть болезни протекает подспудно. Она дает о себе знать, когда у нее есть все шансы на победу. Но это уже не болезнь – это приговор, обжалованию не подлежащий.
2С отцом мы виделись редко. У него была своя жизнь. Иногда я тосковал по нему. Но эта тоска была какой-то абстрактной. Отец не отличался общительностью. Он любил говорить то, что думает, а это не всегда доставляет удовольствие.
Неожиданно получилось так, что мы с отцом стали сотрудниками. Это произошло в самую счастливую пору моей работы в витафагологическом центре, в тот год, когда я загорелся идеей К-облучателя. Мне понадобился физик-консультант. У отца была своя тема в институте времени, но он первый откликнулся на мое предложение.
Моя идея не блистала оригинальностью: облучение стандартным К-облучателем приводило к некоторой убыли массы опухолевой ткани, а я рассчитывал, что если удастся создать широкодиапазонный К-облучатель с регулируемой мощностью и направленным действием, то можно будет начать решительную борьбу с болезнью, особенно в ранней стадии.
Когда отец понял, на что я замахиваюсь, он только покачал головой.
Он не хотел меня понимать. Наши разговоры выглядели приблизительно так.
Он: – Как мне надоели витафагологи. О чем бы ни говорили – все сводится к ранней диагностике.
Я: – Ты что-нибудь имеешь против?
Он: – Что можно иметь против, если это всего лишь пустая болтовня?
Я: – Пока что. Почему ты над всеми смеешься? Я же не критикую ваших физиков-временщиков, хотя вы давно уже возвещаете, что близится момент хроносвязи с будущим. Говорят, у вас для этого все готово. Только контакта почему– то нет.
Он: – Со стороны, конечно, виднее. У нас тоже есть любители пошуметь. Кроме профессиональной гордости, существуют еще профессиональные заблуждения. Вот вы, витафагологи, стали настоящими магами анестезии. Под тем предлогом, что наш организм недостаточно совершенен, вы добились того, что человек не помнит уже, как должно ощущаться собственное тело.
Я: —Ни один уважающий себя врач не решился бы высказать подобную ересь!
Он: —Верно. Не решился бы. Но думает именно так.
Я: – Мы тоже не боги.
Он: – А жаль… Когда человек болен, ему так хочется верить в вас, как в богов…
3Мой К-облучатель получился похожим на огромный махровый цветок. Во время работы гребенчатые лепестки резонаторов начинали светиться и сходство с цветком усиливалось.
У зрелой витафагии поразительная живучесть. Она легко приспосабливается к неожиданным воздействиям. И К-лучи не явились исключением. Их терапевтические возможности оказались ничтожными. Зато они вызывали неприятный побочный эффект: когда работал облучатель, больные животные испытывали страшные муки: К-лучи нейтрализовали действие анестезаторов.