Будем иморталить, сказал я себе со вздохом. Вслушался, повторил уже тверже: будем иморталить! Никаких слабостей!.. Ну, по крайней мере, стараться допускать их поменьше. Уже битый, знаю, что зарекалась свинья гивно исты, но… хорошо уже то, что зарекалась, другие ведь и не зарекаются даже, а эта, может быть, и вовсе старалась выползти из свинства, может быть, даже выползла и указала другим светлый путь в техногенное будущее с нанотехнологией и генетикой?
Если и указала, мелькнула мрачная мысль, то ее тут же затоптали. Не потому, что нашедшего верный путь затаптывают первым, а потому, что в юсовском свинстве каждый из нас, чего греха таить, чувствует себя очень даже комфортно. Все можно, все разрешено, демократия, даже Бога убрали, чтобы не мешал и не мозолил глаза излишними требованиями. Так что всякий, указывающий путь из родного болота, раздражает. Очень даже. Настолько, что всегда затопчем с радостью и ликованием, а в оправдание скажем че-нить мудрое из подсунутого экспертами по удерживанию стад в болоте.
ГЛАВА 13
С нефтяниками встреча прошла быстрее, чем ожидал: просто знакомство, общий разговор о перспективах, я пообещал выделить больше средств на ремонт изношенных трубопроводов.
Когда они ушли, я заглянул к Потемкину, он стучит по клавишам быстро, как профессиональная машинистка. Вообще-то, такое хорошее знание клавиатуры вовсе не свидетельство профессионализма ученого, писателя или политика. Те все печатают медленно, двумя пальцами. Мысль приходит неспешно, слова разворачиваются вдумчиво, тут и двумя пальцами тюкаешь, словно в замедленной киносъемке. Это у машинистки пальцы порхают, как фонтанчики над лужей, ей задумываться и выгранивать формулировки ни к чему, однако Потемкин все же ухитряется выстраивать слова правильно, убедительно, судя по тем распечаткам, что кладет на мой стол.
Я видел, как он в нетерпении придвигал лицо к экрану, там пляшет цветной калейдоскоп лиц его подчиненных, губы Потемкина двигаются быстро, почти выплевывая резкие слова. В его министерстве сейчас разворошенный муравейник. Я не случайно оставил поработать полдня здесь, чтобы сразу же корректировать со мной перестройку финансирования, ускоренного развития одних направлений и задавливания других.
Он не видел меня в дверном проеме, я постоял еще пару мгновений, присматриваясь к нему с любопытством. Сильный, красивый, так и просится слово «породистый», словом, великолепный самец, яркий представитель человеческого рода, сильный и могучий зверь, что в других условиях стал бы вожаком стаи и, конечно же, дал бы многочисленное потомство, такое же живучее, здоровое, красивое, сильное, с хорошо развитыми мышцами, костяком и рефлексами.
Он поднял голову, лицо утомленное, глаза слегка покраснели, а мешки под ними потяжелели.
– А, господин президент… Задали вы мне задачку, задали…
Я вошел, поинтересовался:
– Как там? Все понятно?
– Да понять все нетрудно, но вы уж слишком замахнулись… а я, дурак, и рад…
– В самом деле? – спросил я. – Вы так увлеченно работали, в глазах неземная радость и просветление на челе. Я был уверен, у вас на руках по меньшей мере фул-хаус.
– Что?.. А, баб в стрип-покере раздеваю? Россия, господин президент, сейчас почище всяких стрип-покеров. Как угодно ее можно нагнуть, даже противно.
– А вам надо, чтобы сопротивлялась?
– Да хоть понимала бы, что с нею делают! А то, как пьяную бабу… Не весьма достойно.
Я опустился в соседнее кресло. Надо бы воспринимать как соперника, он и был соперником на выборах, выступив во главе партии аристократов, так их называли, хотя полное название куда корректнее, с длинным, как у доисторического ящера, хвостом, а когда его партию называли вслух, я слышал, как стучат по ступенькам не то кости, не то ороговевшие чешуйки. Проиграл он, понятно, с треском, что и понятно. У нас, имортистов, нашлась такая сладкая морковка для быдла, как грядущее долголетие, а затем и бессмертие, что позиции уступили даже правящая и коммунисты, а партия аристократов всего лишь упирала на бесспорный факт, что править должна элита. Но масса народа – это масса, это хаос, беспорядок, это животные страсти и плотские желания, аристократия же – примат духа над плотью, такие люди, понятно, в меньшинстве, даже в абсолютнейшем меньшинстве, и то чудо, что сумели создать партию, это заслуга самого Потемкина, но я последние полгода с великим сочувствием и неловкостью смотрел, как он на ток-шоу доказывал тупейшему быдлу, что только аристократия в состоянии создать и удержать в рамках государство, основанное на необходимой обществу духовности, в смысле – примате таких понятий, как честь, совесть, верность, благородство, над такими привлекательными для простонародья траханьем, жратвой, пьянкой и бездумным весельем.
– Понятно, понятно, – согласился я. – Вам бы графиню, да?
– Отнюдь, – возразил он. – Отнюдь, ваше величество. В постели что графиня, что ее служанка… Но вот служанка и после постели – служанка, а графиня и на пианине, и на фортепиане, и везде, где ее захочешь. Чем и ценна элита, Ваше Величество, что она может и ползать подобно черни, но может и парить, аки орлы над соплеменными. Но, будучи аристократией, предпочитает парить!
– Долго ли? – заметил я. – Аристократии свойственно вырождение.
– Речь не о наследственной аристократии, – возразил он живо. – При Сталине партия была орденом меченосцев, а ее члены, по большей части, примером для подражания. Великий Магистр сего Ордена Меченосцев, я говорю о дорогом генсеке Иосифе Виссарионовиче, уже создал такой механизм – успешно обеспечивавший как выбраковку отработанных аристократов, так и вербовку новых, желающих пополнить сей слой… И знаете, довольно успешный был механизм. На нем чаемое духовное государство почти полвека продержалось. Потом, правда, все равно загнила аристократия, за благами погналась. Но это уже без Сталина… А вы, судя по вопросу, хотите к нам записаться?
– Разве что на следующих выборах, – ответил я. – А как вам теперь, ведь имортизм аристократию отрицает как класс?
Он покрутил головой:
– Господин президент, существование народа без элиты, аристократии – в принципе невозможно. Новая аристократия формируется автоматически из вождей победившей партии. То есть тех, кто больше всего способствовал уничтожению старого строя и победе нового. На практике видим, что при таком отборе в аристократию входит наиболее жизнестойкая, энергичная и интеллектуально развитая часть племени, развитая в том числе и в морально-нравственном плане. Словом, лучшие люди. Если указывать пальцем, то это вы… и я.
– Разве аристократы указывают пальцем?
– Так ведь победили не аристократы, значит – пляши по-имортьи?
– А умеете?
Он усмехнулся:
– Нужда заставит… А если серьезно, ваша программа мне в самом деле нравится. Это без подхалимажа, сами понимаете. Мы, как партия аристократии, возникли намного раньше вашей. Тогда об имортизме слыхом не слыхали, иначе многие бы оказались в вашем лагере. Все-таки наши платформы хоть и очень разные, но цели – одни и те же.
– Я знаю, – ответил я. – Потому и очень надеюсь на вашу поддержку.
Он замученно улыбнулся:
– Разве не видите, я тружусь так, как будто победила моя партия?
– Она в самом деле победила, – сказал я просто.
Сегодня я, к великому облегчению Коваля, остался ночевать в Кремле. Мои апартаменты готовили спешно, что-то там и сегодня таскают, перестраивают, я же свалился прямо в кабинете. Не за столом, правда, пора осваивать эти весьма кстатейные комнаты для отдыха, вот в ближайшей я и прилег на кушетке, а когда открыл глаза, из-под двери уже пробивалась полоска света.
Нехорошо, конечно, свалился прямо в одежде, это же буду вонючий, мятый, торопливо перебежал в ванную, помылся кое-как, так и не разобравшись с этими наворотами, когда струи воды бьют то сверху, то с боков, то снизу, постоянно меняя диапазон от ледяной до кипятка.
Солнце просвечивает через плотно задвинутые шторы, так и хочется открыть все окна, июнь как-никак, но здесь кондишен, терпи на обезжиренном воздухе. Что шапка Мономаха в самом деле тяжела, чувствую теперь каждый день с того дня, как завершился подсчет голосов и кресло президента перешло ко мне. Еще с утра сердце начинает колотиться, будто бегу в гору, в горле пересыхает, метаболизм просто бешеный, мысли скачут и щелкают лбами, как бильярдные шары. Я, вообще-то, здоров как бык, у меня и отец здоров, и мать в порядке, да что там отец и мать: мой дед пьет и ходит по бабам, бабушка не ждет лифта, а поднимается пешком на свой седьмой этаж, однако уже чувствую, как в моем сложном организме пахнет горелой изоляцией, это вспыхивают и превращаются в пепел те, что не восстанавливаются, в желудке скоростными темпами зарождается катар, гастрит, а то и язва, а во всем здоровом рабоче-крестьянском организме начинается всякое от нервов, стрессов и прочей несуществующей фигни.
Не поднимаясь, набрал номер, начал считать гудки. После пятого положу. Хоть и положено после седьмого, но это если незнакомым, где могут оказаться престарелые, а Таня из любого конца квартиры порхнет, как бабочка. Обычно она сразу к телефону, как пчела на сладкий цветок… нет, положу после четвертого.
– Алло? – донесся ее быстрый голос после второго гудка.
– Привет, – едва выговорил я. – Доброе утро… Как ты?
– Со мной все нормально, – прозвучало в мембране, – хоть весь дом гудел сутки. И еще жужжать будет неизвестно сколько. А как у тебя? Государственного переворота не случилось?
– Из-за тебя?
– Из-за твоего неуместного визита.
– Неуместным считаешь ты?
– Ну… как тебе сказать… Во всяком случае, неуместным считают очень даже многие. Начиная с моего мужа, хотя на самом деле польщен, свинья, и кончая твоими министрами.
– Мои даже не заметили, – заверил я. – Это в тихом болоте такое заметно, а у нас настоящие бури!.. Таня, все равно мне маловато… когда ты так далеко. Это смешно и недостойно взрослого и очень даже мыслящего человека, но, мне кажется, часть моих указов и повелений были бы другими… окажись ты рядом.
Она поинтересовалась хитрым голосом:
– Злее? Или мягче?
– Не знаю, – ответил я искренне. – Но у меня такое ощущение, что, будь ты в пределах моей длани, сопи ты у меня за спиной, а ночью если бы закидывала на меня лапки и спала на моей груди или на спине, как маленькая жабка, весь мир бы достиг Царствия Небесного чуточку скорее. Нелепо, если по уму, но я чувствую, что это так…
– Рационалист, – произнесла она чересчур негодующим голосом, – так вот как ты хочешь приспособить меня?
– Да, – ответил я. – Я знаю, не будь у Мухаммада его Фатимы, он не сумел бы сделать имортизм… тьфу, ислам таким ярким и привлекающим народы. Но она была рядом, и потому его душа пела и выгранивала чеканные строки…
– Мир другой, – прошептала она в трубку, – только мы… все такие же древние. А надо быть вногуидущими!
– Вногуидущими, – спросил я, – это вот так: любить меня… если ты вправду любишь, но жить с другим человеком?
– А разве так важно, – спросила она, – с кем занимаешься сексом? Сам знаешь, взрослые люди таким пустякам не придают особого значения. Но у меня здесь дочь, что обожает отца. У меня родители мужа, они в соседнем корпусе, мы обычно ужинаем вместе… Если отсюда уйду совсем, я доставлю огромное, просто огромное несчастье всем! А потешу только свое сердце…
Я не сказал, что еще больше – мое, не понравилось само слово «потешу», что за термин, когда о таком божественном чувстве еще Августин сказал: люби – и делай что хочешь. Он не сказал «верь», а сказал именно «люби», ибо в этом слове и божественный смысл, еще выше, чем в «верь», и откровение, и божественная воля, что в любви сокрыто гораздо больше, чем мы знаем, чем предполагаем и чем даже надеемся.
– Ты чего молчишь? – спросила она. – Думаешь над поставками ракетного оружия в Индию?
Я горько усмехнулся:
– Что ракетное… Я уже забросил куда более мощное оружие. В Индию, Европу, Китай, Штаты… даже по России пошло. Что тебе сказал муж, когда узнал?
– О твоем визите? Удивился, конечно. Я тебе говорила, у нас отношения весьма свободные. Я знаю о его женщинах, он знает о моих связях. Он вовсе не возражал еще тогда, когда ты не был… даже кандидатом в президенты. Помнишь? Ты мог бы приходить к нам свободно. Даже в его присутствии. Сейчас же он, как я говорила, польщен. Не тем, правда, что я вот такая, ведь президент может выбирать бабс по всей России… да и за рубежом, но и тем риском… ну, сам понимаешь, ты очень уязвим. В смысле, твоя репутация уязвима.
Ее голос дрогнул, я ощутил, она вдруг поняла, что я в самом деле уязвим не только в смысле репутации. Ее дом окружен сотнями домов повыше, на все крыши не посадишь охрану. Где-то может оказаться как раз не наш снайпер.
За дверью послышались шаги, приглушенные голоса. Я сказал Тане грустно:
– Извини, вот и поставки оружия в Индию… Позвоню позже.
– Не рискуй, Бравлин!
Я положил трубку, душевая работает исправно, душ Шарко, в наличии три вида бритв и куча кремов, а на случай, если президент окажется любителем экзотики, припасена электробритва от самой модной компании.
Закончив туалет, я оделся и вышел. В моем кабинете все так же пусто, хотя голоса я слышал отчетливо. Едва успел опуститься в кресло, в кабинет заглянула Александра, сказала почему-то шепотом:
– Доброе утро, господин президент!.. К вам просится руководитель департамента управления делами президента.
Она смотрела вопросительно, по моему виду поняла, что понятия не имею, о ком речь, сказала торопливо:
– Господин Петров очень важный человек в вашем аппарате! Он уезжал на три дня по вашему же поручению…
Я наморщил лоб, припоминая, перед глазами мелькают сотни лиц, накладываются одно на другое, все одинаковые по выражению, в каждом присутствует необходимая чиновничность, высокая степень чиновничности, государственная, из-за чего все смазываются, рожу футболиста или оперного певца сразу бы вычленил…
– Не помню, – признался я. – А ты тогда кто?
– Я – начальник канцелярии президента, – сказала она. – Если, конечно, вы меня еще не сменили. Вы, мужчины, такие непостоянные!..
– Спасибо, – пробормотал я, – что во мне еще замечают мужчину. Польщен. А этот, значит, руководитель департамента управления делами президента?.. Ну-ну, если бы я еще понимал различие… Вы что, друг другу хвосты заносите на поворотах?
Она мило улыбнулась:
– Господин президент, на самом деле работы хватает. Вы еще не вникали, не знаете. Парите себе там в заоблачной выси… Вы ведь отдаете приказы, а у нас никто не бросается их выполнять, вот в чем дело! Наши службы еще и для того существуют, чтобы проследить за выполнением, кроме всего прочего…
– А что делал Петров? Как я понимаю, выполнял распоряжения предыдущего президента, – предположил я. – Ведь я не задавал ничего особенного. Верно?
– Существует такое понятие, как преемственность власти, – напомнила она. – Как и нерушимость некоторых договоров, обязательств и так далее. Хотя многое вам придется подтверждать заново.
– Зови, – велел я. – И не забудь чашку кофе.
Она ужаснулась:
– Натощак?
– Если родина требует, – ухмыльнулся я. – Замечательная отговорка, да?..
– Сок сельдерея прочищает мозги тоже, – сообщила она, не сдвигаясь с места. – Еще лучше.
– Ты на полставки и у наших медиков, да?.. Ладно, к кофе принеси и булочку. Это смягчит, смягчит.
На экране появилось лицо Александры.
– Господин Волуев вернулся с выполнением одного деликатного дела.
– Волуев? А чего это он у тебя испрашивает разрешения? – удивился я. – А, понятно, ты теперь по иерархии старше?.. Поздравляю.
– Спасибо, господин президент, – ответила она, нимало не смутившись.
Волуев вошел без подобострастия и чинопоказухи, как вошел бы рядовой инженер в кабинет завсектором. Сдержанно поклонился, доложил бесстрастно, взгляд его покоился на мне, не прилипая, но и не соскальзывая: