Он с жадностью пил чай, я смотрел, как запрокидывается стакан, кадык двигается ровно, мощно, захватывая сразу по трети чашки, в кабинете затихли, зашевелился только Бронштейн, я увидел его вспыхнувшие глаза, кивнул ему, он слегка наклонил голову, я сказал:
– А ведь ты прав, прав. Идея хороша. Это можно будет организовать.
Власов посмотрел на меня, на улыбающегося Бронштейна, криво усмехнулся:
– Что, у нашего бухгалтера и там школьные друзья?
Бронштейн посмотрел на меня за разрешением ответить, сказал педантично:
– Нет, Китай – единственная страна, где мы, проклятые жидомасоны, так и не смогли укрепиться. Но там есть свои националисты, у них журналы, газеты, издательства. Можно прямо там издать карту, где весь Дальний Восток будет присоединен к Китаю, опубликовать пару статей в газетах с притязаниями на территорию России. А здесь быстро перепечатаем, растиражируем, снабдим комментариями. А так как наш оборонительный потенциал не позволяет одновременно тягаться с Западом и охранять Дальний Восток от могучего Китая, вот и… резкое изменение курса РНИ, как бы вынужденное для нас, патриотов.
Власов кивнул, взглянул на меня, подняв брови.
– Вот видишь, Борис Борисович, чем ты хорош во главе РНИ: мгновенно находишь пути решения любой проблемы. Есть, конечно, и другие варианты, но ты прав, Китай – угроза самая понятная. В реальности, конечно, не совсем так, но для народа, что всегда страшился огромной численности Китая, это понятно, зримо. И в самом деле настолько пугающе, что даже самые непримиримые могут предпочесть встать под знамя Запада, чем оказаться под Китаем.
Лысенко поднялся.
– Так не хочется уходить, но я побегу готовить материалы. Исаак, а у тебя в самом деле есть такие контакты?
– Не сомневайся, – заверил Бронштейн.
Лысенко криво улыбнулся.
– Но ты слишком горячо опровергал, что в Китае есть евреи. Учти на будущее. Но сейчас чем они выше забрались, тем для нас лучше. Все-все, я побежал!
Он в самом деле почти выбежал, а за дверью слышен был быстрый удаляющийся топот, словно галопом проскакали на тяжелом першероне.
Серый московский день незаметно, но быстро перешел в серую ночь, зажглись уличные фонари, рекламы, по-особому тепло и зазывно светятся витрины, людей на тротуарах не меньше, но уже другие люди: не спешащие на работу, а либо оглядывающие улицы в поисках новых мест развлечений, либо уверенно направляющиеся к уже облюбованному месту.
На проезжей части машин чуть меньше, несутся стремительно, но все равно чувствуется: не спешат, просто какой русский не любит быстрой езды, только не каждому эта любовь по карману.
Рядом с водителем, тоже по виду спецназовцем, сидит громоздкий Фирсов, один из моих телохранителей, а на заднем сиденье рядом со мной – Чернов, в самом деле черный, как жук, жилистый, хоть и по-медвежьи грузный с виду.
Машина остановилась возле самого подъезда, Фирсов открыл дверь, вышел, осмотрелся, Чернов тоже выбрался, довольно засопел, разгибая спину, тоже огляделся, кивнул в мою сторону. Через тонированные стекла меня, ессно, не видит, но знает, с каким нетерпением я жду окончания этой нелепой процедуры, отступил чуть в сторону.
Я вылез, с силой швырнул дверцу, вымещая на ней раздражение, но она, тяжелая, как стальная дверь на входе в концерн ЮКОС, пошла обратно неспешно, неторопливо, царственно, словно делая это по своей воле. Фирсов смотрит с усмешкой, ему все понятно, сделал шаг одновременно со мной, и в этот момент из подъезда выскочили вооруженные люди.
Чернов, Фирсов и третий, шофер, мгновенно выхватили пистолеты, Фирсов и шофер начали быстро-быстро стрелять, а Чернов торопливо отступил, тесня меня к машине.
– Бегом! – прокричал он, перекрывая мощным голосом звуки выстрелов. – Быстрее!
Я влетел головой вперед, сзади навалилось тяжелое, мягко чавкнул дверной замок. Фирсов все еще стрелял, но его трясло, как дерево под частыми ударами топоров. Я с ужасом видел, как из спины и плеч выбрызгиваются фонтанчики крови. У подъезда на ступеньках трое, еще четверо рассыпались по бокам и продолжают стрелять, но уже не по нам: во двор влетел черный бээмвэ с такими же, как у нас, тонированными стеклами. Дверцы распахнулись, из машины застрочили автоматы.
По мне потекло горячее, я с трудом извернулся, тяжелая туша вжимает меня в сиденье и пытается втиснуть в пространство между передними и задними сиденьями. Затем тяжесть слегка сдвинулась, я вывернулся, поднялся, из бээмвэ вывалился человек с автоматом, уже истекающий кровью, еще один сползает по бамперу, автомат на земле, я хотел было выйти, но во двор с визгом ворвался жигуленок с опущенными стеклами, оттуда сразу прогремела автоматная очередь.
Из черного бээмвэ засверкали злые искорки, словно заработала электросварка. Пули с визгом и жестяным скрежетом дырявили обшивку жигуленка. Тут только я заметил, что Чернов, которого я столкнул, истекает кровью, в руке пистолет. Я наконец сунул руку к своей кобуре, пальцы нащупали и стиснули рифленую рукоять. Сердце колотится с такой силой, что ничего не слышу от грохота, руки трясутся.
Из жигуленка вылетел темный комок, понесся к бээмвэ. Дверца распахнулась, один выскочил, стреляя на ходу. Несколько пуль остановили его, комок исчез под днищем машины, раздался мощный взрыв. Машину буквально разодрало, верх слетел, из всех окон брызнули стекла, полыхнуло пламя.
Двери жигуленка распахнулись. Вывалился водитель с такой рыжей головой, что я сперва решил, что она залита кровью, в руке пистолет, сильно хромает, от бедра вниз до колена штанина потемнела и намокла, следом, хромая, выбрался еще один, у этого кровь на плече, пистолет держит неловко в левой руке. Я видел в их лицах отчаянную решимость, с такой народовольцы шли на убийство царя, совершенно не намечая пути отхода, как это делают современные западные террористы.
Раненный в плечо крикнул:
– У него бронированный!
– Я открою, – прохрипел рыжеволосый.
Он выхватил из-за пояса что-то похожее на обрезок узкой стальной ленты с зазубринками. В панике я посмотрел по сторонам, двор пуст, только из окон уже выглядывают привлеченные стрельбой зеваки, кто-то да вызовет милицию, но когда она прибудет…
Внезапно нахлынула ярость. Да, по мне ведут огонь честные и преданные России дураки, но сколько этих чистосердечных идиотов, что готовы затащить ее еще дальше в болото?
Я отжал кнопку блокиратора двери, ногой распахнул с такой силой, что рыжеволосого отшвырнуло, но удержался на ногах, тут же я выстрелил в лицо второго, а затем выпустил две пули в уже начинавшего поднимать револьвер рыжеволосого. Его отшвырнуло снова, упал навзничь и остался, не выпуская пистолет из руки.
Из машины донесся шепот:
– На…зад…
Оглянувшись, я торопливо вдвинулся в машину, захлопнул дверцу. Залитая кровью грудь Чернова часто поднималась, он силился приподняться, я крикнул:
– Лежи, лежи! Сейчас вызову «Скорую»!
– Уже едут, – прошептал он. – Затаитесь… Минут через десять…
Изо рта хлынула кровь, он захрипел, затих. Я в бессилии осматривался, надо бы как-то перевязать, вроде бы есть еще антишоковые средства, но, похоже, его изрешетили пулями всего, кровью забрызганы даже ноги.
Минут через пять во двор влетел серебристый мерседес, выскочили парни в хороших костюмах и мгновенно взяли весь двор под охрану. Еще минут через семь прибыла милиция, а потом и «Скорая». Меня трясло, смерть видел нечасто, да и не привыкнешь к такому, адреналин ударил, едва не разорвал на клочья, жаждалось драться, переворачивать и ломать автомобили.
Под двойной охраной, членов моей партии и милиции, меня перевезли в участок, где часа два снимали показания. Милиционеры уже знают, что РНИ выкинула номер, один из задающих вопросы осторожно попытался выяснить, насколько это серьезно, я огрызнулся:
– Люди погибли!.. Хорошие люди, с обеих сторон хорошие!
Милиционер кивнул, в глазах небольшое сочувствие, но голос оставался ровным:
– Каждый день гибнут. Мы привыкли.
– Но я не привык!
– Извините. Так кто, вы говорите, выскочил из подъезда первым: парень в черной шапочке или же пока не опознанный мужчина в куртке с надписью «High nv-50»?..
Дома я оказался поздно ночью. Причем везли меня снова на двух автомобилях: в одном – охрана, в другом со мной трое телохранителей. Я не успел подивиться, с какой легкостью находят замену убитым людям и сгоревшим автомобилям, один из охранников молча передал мне мобильник. Я услышал голос Уварова:
– Борис Борисович, это Уваров. Как видите, ваши противники начали действовать. Это еще не конец, вам придется принимать дополнительные меры предосторожности. Прошу вас в вопросах безопасности слушаться Терещенко, он сидит с вами рядом.
Я покосился на сопровождающего меня спецназовца, немолодой, зрелый мужчина с выпуклой грудью и бицепсами, от него веет добротой и надежностью, таких очень любят женщины, пробормотал:
– Не думаю, что так уж быстро решатся на вторую попытку… Вячеслав Антонович.
– Не обольщайтесь, – прозвучал голос очень серьезно. – Многие очень могущественные силы пойдут на все, чтобы остановить ваше победное шествие. Похоже, даже не представляете, сколько гигантов внезапно оказались вовлечены в эту кровавую игру, где ставки высоки настолько… насколько еще никогда и нигде не были так высоки!
Я пробормотал раздавленно:
– Хорошо.
Терещенко принял мобильник, на лице глубокое сочувствие.
– Это ненадолго, – сказал он. – Как только станете президентом, охрана будет усилена.
Я скривился.
– Если стану… тогда убьют сами же охранники. Я же предал национальные интересы.
Он промолчал, лицо окаменело. Я с раскаянием подумал, что он тоже, возможно, считает меня предателем, которого зачем-то поручили охранять, вместо того чтобы просто шлепнуть.
ГЛАВА 8
Глупо на ночь наливаться кофе, да еще таким крепким, но все равно не засну, а чашка этого крепкого и бодрящего, как ни странно, способна и успокаивать привыкших к нему людей. Я впервые задернул шторы на кухне, странно, всегда со своего семнадцатого этажа видел прекрасный зеленый бульвар с чинно гуляющими парами, с сидящими на лавочках стариками, потом там поставили ограждение и начали рыть ямы, заливать бетоном, ставить ажурные арки, на которые водрузили металлоконструкции для «легкого метро», так его назвали, из окна хорошо видно, как строили станцию «Бульвар Адмирала Ушакова», теперь она работает с полной нагрузкой, все равно красиво, только это уже другая красота – технологическая, однако уже не смогу стоять у окна с чашкой кофе и смотреть вниз на все это ночное великолепие…
Итак, мои противники перешли к активным действиям. Скорее всего, это «свои», то ли Карельский, то ли Цуриков и Уховертов, но могут и Дятлов с Троеградским: жизнь в России всегда стоила очень мало, а тем более жизнь какого-то предателя русского народа и великой российской державности.
Да, скорее всего, кто-то из них, остальным потребуется больше времени на раскачку. Но зато у этих остальных мощностей побольше. Этими остальными могут оказаться как силовики, так и олигархи. Хотя и те и другие вроде бы заинтересованы в интеграции с Америкой, но есть же среди них патриоты, а среди олигархов немало просто коммунистических лидеров, которые в свое время использовали золото партии на создание частных банков. Не все они бывшие секретари горкомов, такие коммерческие структуры обычно записывают на родню или вовсе на подставных лиц, но главное то, что эти люди не захотят потерять Россию, как недавнюю площадку для строительства коммунизма.
Но, конечно же, гораздо опаснее мощь разведок Японии и Китая. Наибольший урон я наношу именно им, вот они просто обязаны приложить все усилия, чтобы убрать меня. Любой ценой!
Об этом я раздумывал, когда меня перевозили в бронированном автомобиле с темными стеклами от подъезда к офису, раздумывал в своем кабинете, но, понятно, не в моих силах связать им руки или поотнимать оружие.
В офисе с утра до поздней ночи толчется уйма народа, пришлось утроить охрану, Уваров предложил доукомплектовать из его группы, я вежливо отказался, не хочу попадать в зависимость даже от своих сторонников. Вместо этого часть набрал сам, часть доверил Лысенко, после случая с Гвоздевым он постоянно горбится от чувства вины, прячет глаза, а когда не отводит взгляд, в его глазах собачья мольба: ну скажите мне еще раз, что я не виноват!
Я быстро набивал текст для нашей пропагандистской кампании, вздрогнул, внутренний телефон прозвенел резко и настойчиво, спугнув мысль.
Юлия сказала почтительно:
– Борис Борисович, с вами хотел бы встретиться Микульский.
Я не сразу вспомнил эту фамилию, правда, не потому, что тусклая, наоборот – нобелевский лауреат, суперзвезда современной философии, что переживает второе рождение, он прочно ассоциировался у нас со словом «западник», вращался только в своих научных кругах, изредка принимал звания почетного академика какой-либо страны, но… что ему понадобилось у нас?
– Пусть приезжает, – ответил я. – Если захочет. Я ни на какие встречи никуда не поеду. Даже к президенту.
Она мягко улыбнулась.
– Так и передам.
До обеда день прошел в текучке, а когда возвращались из кафе, звякнул мобильник, я услышал голос Куйбышенко:
– Борис Борисович, с этими походами пообедать надо прекращать. С этого дня заказывайте, вам будут доставлять в кабинет. Да и то предварительно пробовав, как будто подают царю Ксерксу.
– А что случилось? – спросил я тупо.
– Мы задержали троих. Вы будете смеяться, но все трое – из разных группировок! Друг о друге ничего не знали, никак не связаны. Но у двух калаши, у третьего – прекрасный магнум сорок пятого калибра. Думаю, это только начало.
Белович встретил в коридоре, доложил:
– Там вас дожидается какой-то старый пердун. Говорит, у него с вами назначена встреча.
– Посмотрим, – ответил я.
В приемной Юлия и спортивного вида мужик с совершенно седой головой пили чай с печеньем. Юлия подняла голову, мужик обернулся, встал. Ростом оказался выше, в плечах шире, с крупными чертами лица сильного волевого человека, который, однако, умел накачивать не мышцы, хотя мог бы, а извилины в коре головного мозга. Возможно, еще и спинной мозг, это и есть знаменитый Микульский, философ номер один в России и, возможно, в мире. Во всяком случае, в десятку, а то и в пятерку сильнейших входит.
Юлия встала и сказала торжественно, как и положено секретарю представлять такого великого человека шефу:
– Борис Борисович, к вам Микульский Альберт Иванович.
Он первым протянул мне руку, старше меня почти вдвое, мне бы в его возрасте быть таким, крепко пожал.
– Я, Борис Борисович, наслышан о вашей новой программе. Должен сказать, что вам понадобилось огромное мужество, это я смог понять.
– Спасибо, – ответил я. – Допьете чай, проходите в кабинет.
Он отмахнулся.
– Да это я уже вторую чашку, милая Юля подтвердит. Все ее запасы печенья ликвидировал.
– Тогда прошу…
Он вошел в кабинет, с любопытством огляделся.
– Так это и есть колыбель русского национализма?
– Колыбель – вряд ли, – ответил я, – но цитадель – точно. Садитесь, располагайтесь как дома.
Он сел, покачал головой.
– Дома я предпочитаю ходить в домашнем халате. Так что уж побуду как в гостях. Я уже сказал, что вам для такого заявления потребовалось немалое личное мужество. Понимаю потому, что мне в свое время самому пришлось…
Я торопливо вспоминал, что знал о нем из того, раннего периода. Микульский в молодости был не просто русским националистом, но что-то там организовывал, вредил, как было сказано в обвинительном заключении. Угодил в лагерь со сроком на двадцать пять лет, как государственный преступник, но тут умер Сталин, грянула амнистия, он вышел и занялся наукой, в быту, однако, оставаясь таким же русским националистом. Потом как-то его национализм начал угасать. Окружающие решили, что от старости, хотя мне бы такую старость.