Я отшвырнул ставшее бесполезным оружие, выхватил из узкого и длинного кармашка на голени кинжал. Примерился, куда лучше бросить гранату.
— Представляю, с каким нетерпением ты будешь ждать, когда за тобой прилетят твои сообщники, — раздался голос Стайлера из репродуктора над дверью. — Но этого не случится, и у тебя кошки на душе заскребут при мысли, что, может быть, они тебя бросили, а мое сообщение о войне было правдой. И тогда ты попытаешься покинуть Альво собственными силами, но не найдешь здесь ничего, что может пригодиться для этой цели. А еще в тебе шевельнется подозрение не единственное ли ты разумное существо на этой планете? И твои подозрения подтвердятся. Вот когда ты пожалеешь, что не поверил мне, вот когда поймешь, что вместе со мной решил бы свои проблемы…
Я отбежал в дальний угол прихожей, швырнул гранату и упал на пол.
— Я всех отсюда эвакуировал много месяцев назад, потому что предвидел этот штурм. А теперь, во время войны, крайне сомнительно, чтобы сюда хоть кто-нибудь вернулся. Беженцы переправлены на планеты, более или менее подготов…
Взрыв в замкнутом пространстве прозвучал оглушительно. Я был на ногах прежде, чем замерло эхо и осыпались обломки.
Ах вот оно что! Он эвакуировал своих подручных и, значит, некому было бы меня подобрать, если бы я внял его мольбам и остановился в самом начале штурма. Выходит, он просил это сделать просто для того, чтобы ему удобнее было в меня целиться! Сочувствие, во мне зародившееся, тотчас исчезло. С кинжалом в вытянутой руке я кинулся к зияющему дверному проему.
Вбежав, мгновенно осмотрелся. Никакой, как я почему-то предполагал, пышности в интерьере не наблюдалось. Всю дальнюю стену до потолка занимал пульт, левая мигала множеством дисплеев, которые в различных ракурсах показывали панораму долины и охваченные пожаром помещения. Заднюю часть комнаты отделяла перегородка, а наличие при входе ковра и кое-какой мебели указывало на то, что Стайлер здесь и живет.
Он, в точности такой же, как на фотографиях, сидел за небольшим металлическим столом возле левой стены. Мудреная машина, размерами и формой напоминающая гиппопотама, выступала из противоположной стены и частично прикрывала его. Стайлер был лыс, пучки проводков тянулись от его головы к центральному пульту. Он смотрел на меня и в правой руке держал пистолет.
Не знаю, сколько раз он в меня попал. Первый-то раз промазал. Относительно второго выстрела не уверен. Пистолетик был мелкокалиберный, и Стайлер успел пальнуть три или четыре раза, прежде чем я выбил у него из руки эту игрушку и вогнал лезвие точно ему в диафрагму. Он грузно осел в кресло.
— Ищи спасения… — начал он, потом судорожно глотнул воздух, и знакомое мне по фотографиям невозмутимое выражение его лица сменилось изумленным.
Он выбросил вперед правую руку, нажал кнопку справа от себя и, содрогаясь, упал грудью на стол.
А на столе стоял телефонный аппарат. И вот он вдруг зазвонил.
Я смотрел на аппарат как зачарованный, не в силах пошевелиться. До умопомрачения странно было слышать здесь телефонный звонок. Я с огромным трудом сдерживал в себе желание расхохотаться, потому что чувствовал — уж если начну, то мне будет не остановиться.
Но нужно же было понять, что означает этот звонок! Я бы всю оставшуюся жизнь казнился, если бы не поднял трубку.
Я ее поднял.
— …в здании, — продолжал голос Стайлера, — на противоположной стороне долины.
Я едва не закричал. Схватил его за плечо, встряхнул. Толкнул обратно в кресло.
Он был мертв или вот-вот должен был умереть, это уже не имело значения.
— …клетки мозга еще работают, — говорил его голос, — поэтому я могу привести в действие все, что еще уцелело, пускай даже голосовые связки мне уже не повинуются. Все здесь проходит через селектор, а его голос — это мой голос. Тебе придется изучить материалы, которые ты найдешь в том здании. Это будет трудно, и тебя может постигнуть неудача. Но тогда ты проведешь остаток дней здесь, на планете Альво. В твоем распоряжении наглядные пособия, магнитофонные записи, мои рукописи, книги. У тебя нет теперь ничего, кроме времени, и лишь от тебя самого зависит, сумеешь ли ты выбраться отсюда. До сих пор мои предвидения были верны, но, кажется, это все, на что я способен…
А потом в трубке что-то щелкнуло и раздался гудок.
И я потерял сознание.
Я нашел и изучил материалы, о которых он говорил, в том корпусе Дома, что получил впоследствии название «Нулевое крыло». Я учился, у меня не было выбора. Вернее, выбор был: или учиться, или поддаться всеобщему безумию, еще более мрачному, чем в мои времена.
Я хотел выбраться отсюда, отыскать Джулию, сделать хоть что-нибудь…
Я выбрался. Я не нашел ее могилу (да и была ли у нее могила?), но во всяком случае установил, что Джулии не было среди тех, кто попал в Дом или его корпуса, расположенные на других, еще плохо обжитых планетах.
Я выбрался, хотя для этого мне о многом пришлось забыть. Впрочем, времени у меня было предостаточно для самого скрупулезнейшего самоанализа. Я овладел методами диагностирования тех свойств моей личности, которые меня же и отвращали, и немедленно стирал их из памяти. Такую вот поставил я перед собой задачу. Мне хотелось, чтобы этой операции подверглись все люди… те, кто еще оставался в живых… мне казалось, что это возможно сделать. Правда, путь духовного преображения человечества обещал быть долгим, но я готов был идти вместе со всеми, пусть и отставая на шаг, чтобы выполнять грязную работу, для которой годился как никто иной. И меня это устраивало.
Я разрушил некую часть самого себя и припаял контакт в соответствующее место. В случае опасности можно было присоединить и остальные, но я не хотел, чтобы Анджело ди Негри существовал. Я его ненавидел.
А потом я оживил клоны. Мы могли во всем положиться друг на друга.
И мы выбрались из этой передряги.
ЧАСТЬ II
Глава 1
Изумление — вот что я испытал, когда пуля пробила мое сердце. «Как же такое возможно?..» — успел я подумать, прежде чем умер.
Миссис Воул рассказывала, что я кричал и хватал руками воздух. Я-то ничего не помнил, потому что сразу отключился, а вот бедной девочке, конечно, этого не забыть, ведь меня пристрелили в ее постели.
Да, еще мелькнула в затухшем мозгу безумная мысль: «Выдерни штекер номер семь!»
Но зачем, почему — я понятия не имел.
Вижу ее лицо, зеленые глаза, опушенные длинными ресницами, розовые губы, полуоткрытые в улыбке… И вдруг — дикая боль и невероятное изумление, когда я услышал… (или мне показалось, что услышал?) выстрел, который меня убил.
Позднее врач констатировал, что сердце у меня как у младенца, и объективную причину болей в области грудной клетки и последовавшего за ними обморока определить не удается. Я к тому времени уже сообразил, что подвергся нападению, и ни о чем так не мечтал, как поскорее попасть в Восемнадцатое крыло «Библиотеки», в комнату № 17641.
Но они промурыжили меня полдня под предлогом, что мне нужно успокоиться и отдохнуть. Идиоты! Если со мной все в порядке, о каком отдыхе может идти речь? Ведь меня только что убили! Я пребывал в полной растерянности. Я совершенно искренне недоумевал: неужели в наше время такое возможно? Личность моего убийцы занимала меня уже во вторую очередь.
Тишина, стерильно-белые стены. Арсенал реабилитационных средств.
А меня бросало то в жар, то в холод. Я понимал, что нужно срочно выбраться отсюда, срочно предпринять какие-то меры, чтобы случившееся со мной не получило огласку.
В то же время и чувство отвращения я испытывал, и почти животный страх при мысли о том, что со мной случилось. Но думать о чем-либо другом было выше моих сил.
Впрочем, у меня хватило ума сообразить, что до тех пор, пока я не справлюсь с этими ощущениями, я ни на что не буду способен.
Поэтому я и заставлял себя анализировать происшедшее. Убийство в наше время — да это же неслыханное дело! Я не мог припомнить, когда и где последний раз был зафиксирован факт насильственной смерти, а ведь в отличие от многих я имел доступ к информации такого рода. Жители Дома с малых лет подвергались психологической обработке, из их сознания разнообразными средствами вытеснялась способность к проявлению агрессивных реакций, и при первом же симптоме патологии потенциальная ее жертва немедленно становилась объектом медицинского обследования. И вдруг — явно преднамеренное и хладнокровно осуществленное убийство! Давненько такого не случалось.
Правда, призрак моего предыдущего «я» цинично нашептывал мне на ухо, что если убийство действительно хорошо спланировано и на самом деле умело осуществлено, то, как правило, очень трудно установить, что это именно убийство, а не смерть, наступившая в результате, скажем, несчастного случая или болезни, и поэтому не следует строить иллюзии относительно стопроцентной эффективности нашего контроля над людьми. Окриком я загнал предка обратно в небытие, которое он, кстати вполне заслужил. По крайней мере, лично я не сомневался, что он обретается там заслуженно. А что касается каких-то якобы невыявленных нами актов насилия, тем более убийств, так ведь мы располагали исчерпывающей информацией о каждом жителе Дома, поэтому скрыть от нас что-либо было практически невозможно.
Самое неприятное, что случилось это именно со мной. Мне предстояло скрыть факт убийства, чего я не позволил бы сделать никому другому. Ну а если конкретнее: я должен был постараться, чтобы ни полиция, ни кто бы то ни было не узнали истинную причину моей смерти. Звучало все это достаточно дико, но ведь у меня был особый случай…
Саркастический смех вырвался из моего горла. Настроение у меня окончательно испортилось.
— «Особый случай»! Неплохо сказано, старый крот! — пробормотал я. — Вот уж действительно и смех и грех!
— Черт побери, Ланж, у тебя, оказывается, напрочь отсутствует чувство юмора!
— Согласен, я в дурацком положении, но сам по себе факт убийства — не повод для смеха.
— Особенно когда убиваешь не ты, а убивают тебя?
— Относительно меня ты заблуждаешься.
— Ну-ну, не прикидывайся овечкой. У тебя руки по локоть в крови, как у любого из нас.
— Я не убийца! Я никого не убивал!
Тут, впрочем, я с трудом подавил в себе желание снова хмыкнуть.
— А как насчет частичного самоубийства? Про меня ты забыл?
— Человек имеет право распоряжаться собой, как ему вздумается. А ты… ну кто ты такой? Тебя нет! Ты — ничто!
— Тогда почему же ты так разволновался? Нервы не в порядке? Нет, Ланж, я существую. Ты убил меня, преднамеренно лишил меня жизни, но я существую. И настанет время, когда я воскресну. А воскресишь меня ты.
— И не мечтай!
— А ты не зарекайся. Я тебе понадоблюсь, и очень скоро.
Уже задыхаясь от ярости, я снова отправил предка в небытие, только там ему и место.
Проклиная себя за неумение сдерживаться, я одновременно сознавал, что мой гнев — проявление атавистических инстинктов, пробудившихся в результате психической травмы, полученной в момент смерти. Впрочем, с нервами я совладал довольно быстро, напомнив себе, что до тех пор, пока люди остаются людьми, мой долг — продолжать начатое, какой бы облик ни пришлось мне принять в очередной раз.
Итак, прежде всего нужно было успокоиться. Успокоиться и ждать, когда ко мне вернутся силы, а пока не высовываться. Разумеется, чем позже я смогу начать действовать, тем труднее будет восстановить прежний порядок вещей, но ведь возможности человеческого организма ограничены, Должно пройти какое-то время, прежде чем ко мне вернется способность принимать правильные решения.
Я стиснул зубы, сжал кулаки. Нельзя быть таким невыдержанным, это всем нам может дорого стоить. Расслабимся потом, позднее.
Я заставил себя встать с постели, подошел к зеркалу, висевшему над умывальником. На меня смотрел седой темноглазый мужчина лет пятидесяти. Взъерошив волосы, я попробовал улыбнуться. Улыбка вышла невеселая. «В голове у тебя полный разброд», — сказал я своему отражению, и все мы согласились с этим утверждением.
Открутил кран, дождался, когда потекла холодная вода, обмыл разбитую физиономию и почувствовал себя немного лучше. Стараясь не думать ни о чем, кроме поставленной перед собой задачи, вытащил из стенного шкафа одежду. Быстро оделся. Начав двигаться, я уже не мог остановиться. Хотелось как можно скорее отсюда выбраться.
Вызвал звонком медсестру, а пока принялся расхаживать взад и вперед по палате, изредка задерживаясь у окна, чтобы бросить взгляд на больничный дворик — совсем пустой, если не считать двух или трех больных и пришедших к ним родственников. Высоко вверху уже зажглись софиты.
Вдали высились башни трех эскалаторов, каждая напоминала гигантский штопор. Справа мне были видны просторные балконы сводчатой галереи. Светились и фонари вдоль больничной ограды. Движение на транспортерных лентах и переходах между ними в этот час было небольшое. Вертолетов тоже в пределах видимости не наблюдалось.
Появилась медсестра и повела меня к молоденькому врачу, тому самому, который объявил мне, что со мной все в порядке. Поскольку я был с ним совершенно согласен, он и разрешил мне отправляться на все четыре стороны. Я поблагодарил его и поспешно откланялся.
Спускаясь к транспортерной ленте, отметил, что чувствую себя с каждой минутой все лучше и лучше. Сначала мне было абсолютно все равно, куда двигаться, я просто испытывал потребность оказаться подальше от больницы, ее специфический запах напоминал мне о том плачевном состоянии, в котором я пребывал совсем недавно.
Я шел мимо складских помещений, над головой время от времени проносились вертолеты «скорой помощи». Стены, перегородки, пилоны, платформы, пандусы, посадочные площадки — все вокруг было белым и пахло карболкой. Я шел все быстрее, а навстречу мне без конца попадались то санитары с носилками, то медсестры с пробирками в руках, то больные в окружении озабоченных родственников. Просто чудом я не сбил никого с ног, потому что уже бежал — вот до какой степени было мне ненавистно это место со всеми его аптечными киосками, процедурными кабинетами и приемными покоями, в которых лежали прибывшие для излечения, а также те, кто уже ни в какой медицинской помощи не нуждался.
Транспортерная лента, в направлении которой я несся, пересекала угол больничного парка, где бедняги в креслах-каталках коротали оставшееся им время до того дня, когда и перед ними должна будет отвориться черная дверь в небытие. А над территорией больницы подъемные краны, похожие на птиц, с тихим клекотом мотали огромными клювами, разнося в различных направлениях узлы для сборки тех или иных механизмов, контейнеры с медикаментами и человеческими органами, предназначенными для трансплантации, и все это выглядело хаотично лишь для неопытного глаза, а в действительности делалось в строгом соответствии с непрерывно обновляющимися на компьютерах данными.
Только после двенадцатой пересадки я задышал свободнее. Соскочил с транспортерной ленты и очутился в освещенной лампами дневного света и многолюдной «Кухне».
Воздух, пронизанный соблазнительными ароматами, толчея, разнообразие красок. Наконец-то я снова на этом свете, а не на «том».
Зашел в небольшое, уютное кафе. Несмотря на то что был голоден, уже через минуту перестал ощущать вкус пищи, жевал и глотал машинально. Зато с пристальным вниманием приглядывался к окружающим. «А вдруг среди этих, что вокруг, мой убийца? Интересно, кстати, как они вообще выглядят, убийцы? Впрочем, что за бред. Убить способен любой из них, дай только повод и предоставь возможности. По их добродушным лицам этого не скажешь, но ведь кто-то выстрелил в меня всего несколько часов назад! Да, да, любой из них способен стать убийцей…»
При этой мысли мне стало не по себе, аппетит у меня пропал окончательно, зато я снова почувствовал настоятельное желание двигаться, идти куда-нибудь, куда угодно, лишь бы не оставаться на одном месте. Жесты и лица окружающих казались мне подозрительными, а то и вовсе исполненными угрозы. Мимо прошествовал с подносом толстяк, по виду из тех, что не обидит и мухи, а я весь напрягся, напружинился — задень он меня, и я бы с воплем вскочил со стула.
Как только освободился проход между столиками, я встал и нарочито неторопливым шагом вышел из кафе. Мне стоило огромных усилий не побежать опрометью к транспортерной ленте. Потом я долго ехал, ни о чем не думая. В толпе мне было страшно, но находиться в одиночестве казалось еще страшнее. Я ехал и бубнил себе под нос проклятия.