— Что ж, пожалуй, и долетит.
— Еще бы! Думаю, стереовизоры есть в каждом Гнезде. Я сам видел такой в Гнезде Кккаха. И они следят за имперскими новостями не менее внимательно, чем мы. Верно?
— Да. Во всяком случае, Старейшины.
— Значит, если со мной будет жезл, они об этом узнают. Если его со мной не будет — тоже. Для них это необычайно важно. Ни один взрослый марсианин не появится вне Гнезда без боевого жезла, а уж тем более во время церемониального приема. Марсиане и раньше появлялись на приемах у Императора. И, разумеется, с жезлами, не так ли? Я готов спорить на что угодно, что так.
— Да, это верно, но вы…
— Это вы забываете, что я теперь марсианин! — Тут выражение лица Роджа изменилось, а я продолжал. — Я ведь не просто Джон Джозеф Бонфорт. Я еще и Кккахджджджррр из Гнезда Кккаха. Если я появлюсь без жезла, то допущу величайшее неприличие и, откровенно говоря, даже не могу предположить, каковы могут быть последствия, когда известие о нем дойдет до Марса. Я ведь плохо знаком с марсианскими обычаями. А теперь взгляните на это с другой точки зрения: когда я пойду по проходу навстречу Императору, неся в руке жезл, это будет идти гражданин Марса, которого Его Императорское Величество собирается назначить своим Верховным Министром! Какое впечатление это произведет на Гнезда?
— Кажется, я это плохо продумал, — задумчиво проговорил Родж.
— Я бы наверняка тоже упустил это из виду, если бы не задумался — брать с собой жезл или нет. Но неужели вы думаете, что Бонфорт не рассчитал всех вытекающих отсюда последствий еще задолго до того, как отправился на церемонию Усыновления? Родж, мы поймали тигра за хвост, и теперь нам остается только одно — оседлать его и мчаться во весь опор. Другого нам не дано.
В этот момент в комнату вошел Дак, который полностью поддержал меня и, казалось, очень удивился, что у Клифтона сначала было другое мнение.
— Мы, конечно, устанавливаем новый прецедент, Родж, но кто знает, сколько нам их еще придется создать, пока мы достигнем цели? — Однако когда Дак увидел, как я держу жезл, он издал вопль ужаса: — Черт бы вас побрал, дружище! Вы что хотите прикончить нас или желаете проделать дыру в стене?
— Так я же не нажал кнопку!
— Возблагодарим же Господа за его неизреченную милость! У вас даже предохранитель не поставлен! — Он отобрал у меня жезл и сказал: — Вот тут есть кольцо… его надо повернуть и заправить вот в эту прорезь… Тогда жезл превращается в палку для прогулок. Ф-ф-фу!
— Извините меня.
Они проводили меня до королевских покоев и передали с рук на руки королевскому Конюшему, полковнику Патилу — индусу с ничего не выражающим лицом, великолепными манерами и одетому в живописный мундир Имперских Космических Сил. Его поклон был, судя по всему, рассчитан с помощью логарифмической линейки — он давал понять, что, возможно, я и буду назначен Верховным Министром, но пока еще таковым не являюсь, что я выше его по рангу, но в то же время — обычный шпак, значимость которого должна быть облегчена еще минимум на несколько граммов тем обстоятельством, что полковник носит на правом плече императорский аксельбант.
Он взглянул на жезл и тихо произнес:
— Это, если я не ошибаюсь, марсианский жезл, сэр? Любопытная вещица. Я думаю, вы захотите оставить его здесь, он тут будет в полной сохранности.
Я ответил:
— Я возьму его с собой.
Брови полковника полезли вверх, выражая надежду, что я сам исправлю столь явную ошибку.
Я пошарил в памяти среди любимых крылатых выражений Бонфорта и выбрал одно, при помощи которого он осаживал невеж:
— Сынок, давай-ка соли свою кашу по-своему, а я уж буду солить свою на свой вкус.
С его лица слетело всякое выражение.
— Слушаюсь, сэр. Будьте добры следовать за мной.
У входа в тронный зал мы задержались. Далеко, далеко на возвышении, куда вели ступени, стоял пока еще пустой трон. По обеим сторонам гигантского помещения толпились в ожидании придворные и знать.
Видимо, Патил подал какой-то знак, так как тут же зазвучал Императорский Гимн, и мы в молчании выслушали его: Патил, застыв как выключенный робот, я — несколько сутулясь, как то приличествует пожилому и уставшему от груза забот человеку, смиренно несущему свои обязанности перед обществом; придворные же застыли как манекены в витрине роскошного магазина. Очень надеюсь, что нам никогда не придется сокращать статью бюджета на содержание Императорского Двора — все эти разодетые в яркие одежды вельможи и доблестные копьеносцы создают необычайно живописное зрелище.
Еще звучали последние аккорды Гимна, когда откуда-то сзади появился и занял трон он — Биллем, Принц Оранский, Герцог Нассауский, Великий Герцог Люксембургский, Командор Рыцарей Священной Римской Империи, Генерал-Адмирал Имперских Вооруженных Сил, Советник Марсианских Гнезд, Защитник Сирых и Убогих и, по милости Господней, Король Нидерландов и Император Планет и Межпланетных Просторов.
Я не мог разобрать черт его лица, но вся эта символика внезапно разбудила во мне чувство симпатии. Я больше не ощущал в себе неприязни к монархическому строю.
Когда король Биллем сел, Гимн окончился. Он кивнул в знак благодарности за приветствия, и по толпе придворных прошел еле слышный шелест голосов. Патил куда-то испарился, и я, зажав под мышкой жезл, начал свой длинный путь к трону, сильно прихрамывая, невзирая на малую силу тяжести. Все это весьма смахивало на церемонию во Внутреннем Гнезде, с той разницей, что тут я ничего не боялся. Просто мне было жарко, да в ушах стоял отчего-то звон.
Мои шаги сопровождались мелодиями Империи — «Король Христиан» переходил в «Марсельезу», а та — в «Звезднополосатое знамя» и так далее.
У первой отметки я остановился и поклонился, у второй повторил то же самое и отвесил глубокий поклон у третьей, расположенной почти у начала ступеней. Я не преклонил колен — знать обязана становиться на них, но выходцы из народа пользуются теми же суверенными правами, что и сюзерены. В стереовизорах и в театрах это обстоятельство иногда неучитывается, но Родж предусмотрительно растолковал мне, как надо вести себя в подобной ситуации.
— Ave, Imperator![12] — Если бы я был голландцем, то сказал бы Rex[13], но я был всего лишь американцем.
Мы обменялись несколькими репликами на школьной латыни. Он спрашивал меня, что мне угодно, а я напоминал ему, что прибыл по его приглашению, и так далее. Потом мы перешли на англоамериканский, на котором он говорил с легким европейским акцептом.
— Ты верно служил Нашему отцу. Мы надеемся, что так же ты будешь служить и Нам. Что скажешь ты?
— Желание повелителя — приказ для подданного, Ваше Величество.
— Приблизься.
Наверное, я перестарался, но и ступени были слишком высоки, моя нога по-настоящему разболелась, а психосоматическая боль ничуть не лучше настоящей — и я чуть не упал, но король соскочил с трона и поддержал меня за локоть. Я слышал пронесшийся по рядам вздох. Король улыбнулся и сказал шепотом:
— Легче, легче, старина. Мы постараемся закруглиться поскорее.
Он подвел меня к подобию табурета, стоявшему возле трона, и заставил сесть на него, что было явным нарушением приличий, так как я оказался сидящим раньше, чем король вернулся на трон. Затем он протянул руку за свитком, и я подал его. Король развернул свиток и притворился, будто внимательно читает белую бумагу.
Раздавалась тихая музыка, двор разыгрывал сцену всеобщего оживления и веселья — смеялись дамы, благородные кавалеры шептали им комплименты, на которые дамы отвечали движением вееров. Никто не сходил со своего места, но, похоже, никто не оставался и неподвижным. Маленькие пажи, похожие на микеланджеловских херувимов, скользили между придворными, держа в руках подносы со сластями. Один из них преклонил колено возле короля Виллема, и тот, не отрывая взгляда от бумаги, взял что-то. Ребенок подал поднос и мне, и я взял нечто, не зная, правильно я поступаю или нет. Нечто оказалось одной из тех ни с чем не сравнимых шоколадных конфет, которые производятся только в Голландии.
Вскоре я обнаружил, что лица многих придворных мне знакомы по фотографиям. Здесь собралось большинство безработных членов королевских семейств Земли, скрывших свои прежние звания под псевдонимами герцогов или графов. Кое-кто поговаривал, что король Биллем держит их на пенсионе, чтобы украсить свой двор; другие — что он просто хочет держать их под присмотром, оберегая от соблазнов принять участие в политике и других столь же неблаговидных делах. И в том и в другом, надо думать, есть частица правды.
А еще тут толклось немало знатных людей, которые к королевским домам не принадлежали. Некоторым из них приходилось зарабатывать себе на кусок хлеба.
Вскоре я обнаружил, что выискиваю на лицах присутствующих губы Габсбургов и носы Виндзоров.
Наконец Биллем опустил свиток. И музыка, и разговоры тут же смолкли. В мертвой тишине он произнес:
— Ты предложил Нам славную команду. Думаем, ее следует утвердить.
— Вы очень милостивы, Ваше Величество.
— Мы обдумаем и известим тебя. — Он наклонился и сказал шепотом: — Не вздумайте спускаться по этим проклятущим ступенькам. Я сейчас исчезну.
Я шепнул ему:
— Благодарю вас, сир!
Он встал и, пока я с трудом поднимался на ноги, исчез в шелесте своей мантии. Я обернулся и встретил множество недоумевающих взглядов. Но музыка снова заиграла, и я смог спуститься вниз, ибо благородная знать опять занялась своими галантными пустячками.
В ту же самую секунду, когда я подходил к арке выхода, возле меня снова возник Патил.
— Прошу вас, сэр, пожалуйте за мной.
Показуха кончилась, начиналась настоящая аудиенция.
Он провел меня через маленькую дверь по почти пустому коридору в весьма просто обставленный кабинет. Единственной вещью, говорившей о королевской принадлежности этого помещения, был врезанный в стену герб Дома Оранских с девизом: «Я воздвигаю».
Там находился огромный письменный стол, заваленный бумагами.
На середине стола, придавленный пресс-папье в виде пары металлических детских туфелек, лежал оригинал того самого списка, копия которого находилась в моем кармане. В медной рамке висел портрет покойной Императрицы с детьми. У одной стены стоял довольно потрепанный диван, рядом с ним небольшой бар. Была тут еще пара мягких кресел и вертящийся стул возле стола. Остальная мебель была бы вполне уместна в кабинете известного, но скромного по достатку домашнего врача.
Патил оставил меня одного и закрыл за собой дверь. У меня не было времени даже решить, могу ли я сесть, не нарушив этикета, когда в дверь, что была напротив той, через которую я вошел, большими шагами почти вбежал Император.
— Привет, Джозеф, — воскликнул он, — я освобожусь через минуту!
Он быстро пересек комнату, сопровождаемый парой лакеев, которые на ходу помогали ему раздеваться, и вышел в третью дверь.
Вернулся он почти тотчас же, затягивая молнию своего рабочего комбинезона.
— Вас провели кратчайшим путем, а мне пришлось идти кружным. Все собираюсь отдать приказ придворному инженеру пробить другой туннель из дальней части тронного зала прямо сюда в кабинет, и, черт побери, давно уже пора это сделать! А то приходится тащиться по трем сторонам квадрата либо пользоваться коридорами, открытыми для всех, да еще разодетым в этот шутовский наряд. — Потом задумчиво прибавил: Ничего не ношу под этой дурацкой мантией, кроме нижнего белья.
— Не думаю, чтобы она была хуже, чем этот обезьяний костюм, который я ношу сейчас, сир.
Он передернул плечами.
— Ладно, каждому из нас приходится переносить неудобства, связанные с характером его работы. Хотите выпить? — Он взял список кандидатов в министры. — Налейте и себе, и мне.
— Что вы будете пить, сир?
— Что? — Он поднял на меня глаза и бросил острый взгляд. — Да то же, что и всегда. Шотландское со льдом, конечно.
Я ничего не ответил и налил нам обоим, добавив в свой стакан немного содовой. По коже у меня пробежал мороз. Если Бонфорт знал, что Император всегда пьет чистое шотландское виски со льдом, это должно было быть отражено в досье. А там ничего подобного не было.
Но Биллем принял свой стакан, ничего не сказав, кроме обычного «Горячей плазмы», и продолжал рассматривать список. Потом оторвался от него и спросил:
— Ну, а как вам самому, Джозеф, нравятся эти ребята?
— Сир! Это, так сказать, скелет кабинета, разумеется. Мы, где могли, сдваивали портфели — сам Бонфорт должен был кроме должности премьера занимать еще посты военного министра и министра финансов. В трех случаях мы вписали просто постоянных заместителей тех министров, которые только что ушли в отставку. Это были посты министров по делам наук, проблем населения и внешних территорий.
Люди, которые займут эти места после выборов, сейчас были нужны для ведения избирательной кампании.
— Да, да… второй состав… ммм… А что вы скажите об этом Брауне?
Я очень удивился. Я полагал, что Биллем утвердит список без лишних слов, хотя ему, вероятно, и захочется поболтать со мной о том, о сем. Такого разговора я не опасался. Человек может создать себе репутацию блестящего собеседника, просто дав другому возможность говорить без передышки.
О Лотаре Брауне говорили как о многообещающем государственном деятеле. Все, что я знал о нем, исходило из фэрли-досье и из разговоров с Роджем и Биллом. Он возник на политической арене уже после того, как Бонфорт вышел в отставку, и поэтому не занимал никаких постов, находясь, так сказать, на подхвате.
Билл настаивал, что Бонфорт будто бы планировал быстро продвинуть Брауна и что в «переходном» правительстве для него будет хорошая возможность показать себя. Он предложил его на пост министра внешних коммуникаций.
Родж Клифтон, казалось, колебался. Он сначала наметил на этот пост Энджела Хесус де ла Торре — постоянного заместителя министра. Но Билл возражал, говоря, что если Браун окажется пустышкой, то нынешняя ситуация даст возможность проверить его и в то же время не нанесет ущерба делу. Тогда Клифтон согласился.
— Браун? — ответил я. — Многообещающий юноша. Блестящий ум.
Биллем ничего не ответил, но снова пробежал глазами по списку. Я же отчаянно пытался припомнить, что дословно говорилось в досье Бонфорта. Блестящий… трудолюбивый… аналитический ум… Было ли там хоть что-то против Брауна? Нет… хотя… чересчур любезен… но чрезмерная любезность еще не бросает тень на человека. Правда, Бонфорт ни слова не сказал о таких важных качествах, как честность и лояльность.
Конечно, это могло ровным счетом ничего не значить, поскольку фэрли-досье — вовсе не собрание характеpистк, а досье фактов.
Император отложил лист.
— Джозеф, когда вы планируете включить марсианские Гнезда в Империю? Немедленно?
— Что? Разумеется, но не раньше проведения выборов, сир.
— Ну-ну, вы же понимаете, что я тоже имел в виду послевыборный период. А вы что, забыли, что меня зовут Биллем? Слышать, как тебя называет «сир» человек на шесть лет старше тебя, да еще когда мы наедине, по меньшей мере, глупо.
— Хорошо… Биллем.
— Как мы оба хорошо знаем, считается, будто я не должен вмешиваться в политику. Но оба мы знаем и то, что такое мнение не вполне правильно. Джозеф, вы потратили свои лучшие годы на то, чтобы создать обстоятельства, когда Гнезда единодушно пожелают войти в состав Империи. — Он ткнул пальцем в мой жезл. — Думаю, что это вам удалось. Если вы выиграете избирательную кампанию, вы сможете заставить Великую Ассамблею дать мне право провозгласить вхождение Марса в Империю. Я прав?
Я подумал.
— Биллем, — сказал я, тщательно выбирая слова, — вы же знаете, что именно так мы и собираемся поступить. Вероятно, у вас есть причины поднять этот вопрос именно сейчас?
Он поболтал свое виски в стакане и уставился на меня с видом ново-английского лавочника, готового отшить одного из своих летних клиентов.
— Вы хотите получить мой совет? Согласно Конституции, это вы должны подавать мне советы, а не наоборот.